Джоан Роулинг - Случайная вакансия
— Или дальше грузите, или я сваливаю, — сказала Кристал.
— Не груби мне, пожалуйста, Кристал, — сказала Тесса. — Я сегодня совершенно без сил. Ночью мы с мистером Уоллом были в больнице вместе с женой мистера Фейрбразера. Они наши добрые друзья.
(При виде Тессы Мэри совсем расклеилась, упала с чудовищным скорбным воем в её объятия и уткнулась ей в шею. Когда собственные слёзы Тессы закапали на узкую спину Мэри, ей вдруг пришло в голову, что этот вой называется стенанием. Тело, которому Тесса так часто завидовала, стройное и миниатюрное, дрожало в кольце её рук, не в состоянии удержать всю скорбь, что ему пришлось принять на себя.
Как ушли Майлз и Саманта, Тесса не помнила. Она их почти не знала. Ей показалось, они не чаяли, как унести ноги.)
— Видала я его жену, — сказала Кристал, — беленькая такая, на соревнования к нам приезжала.
— Да, — ответила Тесса.
Кристал покусывала кончики пальцев.
— Он хотел меня в газету пристроить, — внезапно сказала она.
— Ты о чём? — не поняла Тесса.
— Мистер Фейрбразер хотел… чтоб они интервью взяли… у меня одной.
Однажды в местной газете появилась заметка о том, как уинтердаунская гребная восьмёрка заняла первое место в региональном финале. Кристал, чьи навыки чтения были очень слабы, купила газету, чтобы показать её Тессе, и Тесса прочитала заметку вслух, вставляя восхищённые, радостные возгласы. Эта был самый счастливый воспитательский час в её жизни.
— По поводу спортивных успехов? — спросила Тесса. — По поводу вашей команды?
— Не, — ответила Кристал, — по другим делам. — И, помолчав, спросила: — А похороны когда?
— Ещё не объявили, — ответила Тесса.
Кристал грызла ногти, а Тесса не могла набраться храбрости, чтобы разбить тишину, окаменевшую вокруг них.
X
Объявление о кончине Барри на сайте местного совета утонуло, как крошечный камешек в безбрежном океане, оставив на поверхности разве что лёгкую рябь. Тем не менее в понедельник телефонные линии Пэгфорда были загружены больше обычного, а потрясённые пешеходы снова и снова кучками собирались на узких тротуарах, чтобы уточнить имевшиеся у них сведения.
Распространение этой вести вызвало странную мутацию. Она затронула собственноручные подписи Барри, которые стояли на документах в его офисе, и электронные сообщения, скопившиеся в почтовых ящиках его многочисленных знакомых; и то и другое теперь приобрело знаковый смысл, как тропинка из крошек, оставленная в лесу заблудившимся мальчиком из сказки. Эти стремительные росчерки и пиксели, вышедшие из-под пальцев, которые с тех пор навсегда застыли, обрели жуткое подобие пустых оболочек. Гэвин уже содрогнулся при виде текстов от умершего друга на своём телефоне, а одна девочка из гребной восьмёрки, безутешно плакавшая после общего сбора, нашла у себя в рюкзачке какую-то заявку с подписью Барри и впала в настоящую истерику.
Двадцатитрёхлетняя журналистка из газеты «Ярвил энд дистрикт» понятия не имела, что некогда занятой мозг Барри в настоящий момент представляет собой пригоршню тяжёлой губчатой ткани, лежащую на металлическом подносе в Юго-Западной клинической больнице. Прочитав материал, который мистер Фейрбразер отправил ей за час до смерти, она решила позвонить ему на мобильный, однако номер не отвечал. Телефон Барри, выключенный по просьбе Мэри перед их отправлением в гольф-клуб, молча лежал на кухне рядом с микроволновой печью, вместе с другими личными вещами, которые она забрала домой из больницы. Их никто не трогал. Эти знакомые предметы — его брелок с ключами, телефон, потёртый старый бумажник — выглядели останками самого усопшего, сродни пальцам или лёгким.
Известие о кончине Барри распространилось по больнице, подобно излучению, и выплеснулось наружу. Оно докатилось до самого Ярвила, не обойдя даже тех, кто знал Барри либо чисто внешне, либо по слухам, либо только по фамилии. Постепенно факты начали терять форму и фокус; в некоторых местах они исказились. В других местах сама личность Барри оказалась затушёванной подробностями его смерти, и он уже воспринимался как извержение рвоты и мочи, как судорожно подёргивающаяся бесформенная груда горя, и казалось неприличным, даже гротескно-комическим, что человек принял такую неопрятную смерть в небольшом элегантном гольф-клубе.
Случилось так, что Саймон Прайс, который одним из первых услышал о смерти Барри, причём в своём доме на вершине холма с видом на Пэгфорд, столкнулся с отражённой версией этой истории в типографии «Харкорт-Уолш» в Ярвиле, куда пришёл работать сразу после школы. Эта версия слетела с уст молодого, жующего резинку водителя погрузчика — во второй половине дня, вернувшись из сортира, Саймон застал парня у дверей своего кабинета.
В принципе, тот пришёл вовсе не за тем, чтобы поговорить о Барри.
— Это дело можно в среду провернуть, — начал он вполголоса, зайдя вслед за Саймоном в кабинет и дождавшись, чтобы тот закрыл дверь, — если надобность ещё не отпала.
— Так-так, — сказал Саймон, усаживаясь за стол, — а мне казалось, ты говорил, там всё уже на мази?
— Ну да, только забрать до среды не получится.
— Ещё раз: сколько, ты говорил, это стоит?
— Восемьдесят, наликом.
Парень энергично жевал резинку: до Саймона долетало чавканье. Среди ненавистных ему привычек эта занимала особое место.
— А вещь-то не палёная? — допытывался Саймон. — Не фуфло какое-нибудь?
— Прямо со склада, — заверил парень, переступая с ноги на ногу и поводя плечами, — новьё, в заводской упаковке.
— Тогда замётано, — сказал Саймон. — В среду привози.
— Куда — сюда, что ли? — Парень закатил глаза. — Не проканает. Вы где живёте?
— В Пэгфорде, — ответил Саймон.
— А конкретно?
Нежелание Саймона указывать свой адрес граничило с суеверием. Он не просто не любил гостей — посягателей на его частную жизнь и потенциальных грабителей, но рассматривал Хиллтоп-Хаус как неосквернённую, незапятнанную святыню, столь отличную от Ярвила и шумной, выматывающей типографии.
— После работы заберу, — сказал Саймон, игнорируя вопрос. — Где это у тебя?
Парень недовольно нахмурился. Саймон пронзил его взглядом.
— Бабло вперёд, — не сдавался водитель погрузчика.
— Бабло получишь, когда товар у меня будет.
— Не, не прокатит.
Саймону казалось, что у него начинается головная боль. Он не мог избавиться от ужасной мысли, посеянной его бестолковой женой, что у человека в башке может годами тикать крошечная тайная бомба. Определённо, постоянный грохот и шум типографского станка здоровья не прибавляли. А вдруг эта нескончаемая канонада год за годом истончает ему стенки артерий?
— Ладно, — буркнул Саймон, приподнявшись в кресле, чтобы достать из заднего кармана бумажник.
Парень подошёл к столу и протянул руку.
— Вы, как я понимаю, рядом с гольф-клубом живёте? — спросил он, пока Саймон, не выпуская деньги из рук, отсчитывал десятки. — Вчера там кореш мой был — видел, как мужик концы отдал, прямо на парковке. Просто, к гребеням, облевался, брык — и откинулся.
— Да, слыхал, — сказал Саймон, разглаживая последнюю из банкнот, чтобы убедиться, не прилипла ли к ней другая.
— Он в совете такими делами ворочал, покойник этот. Откаты брал. Грейз ему отстёгивал за каждый подряд.
— Ну-ну, — бросил Саймон, хотя был страшно заинтригован.
«Барри Фейрбразер? Кто бы мог подумать!»
— Короче, будем на связи, — сказал парень, запихнув восемьдесят фунтов в задний карман. — Вместе поедем и заберём — в среду.
Дверь офиса закрылась. Саймон настолько изумился оборотистости Барри Фейрбразера, что мигом забыл о головной боли. Барри Фейрбразер, всегда такой деловитый, открытый, весёлый, всеобщий любимец, — и получал откаты от Грейза.
Однако это известие не поразило Саймона, как поразило бы любого, кто знал Барри; оно нисколько не принизило Барри в его глазах, напротив, он зауважал усопшего. У кого есть мозги, тот и хапает — ему ли не знать. Невидящим взглядом он вперился в экранную таблицу, перестав слышать лязг печатного цеха за стеклянной дверью.
Люди семейные вкалывают с девяти до пяти, но Саймон знал и другие, более удобные пути: жизнь, полная всяческих благ, висела у него над головой, как набитая до отказа пиньята[4], которую он мог бы распороть одним ударом, будь у него длинная пика и удобная возможность. Саймон жил в детской уверенности, что весь остальной мир служит лишь декорацией к его спектаклю, что его хранит судьба, разбрасывающая кругом подсказки и знаки, и что один такой знак предназначен специально для него — это ему подмигнули небеса.
Правда, в прошлом такие подсказки пару раз выходили ему боком. Много лет назад, ещё занимавший скромную должность подмастерья, но уже обременённый ипотечным займом, который, в сущности, был ему не по карману, и недавно забеременевшей женой, Саймон поставил сто фунтов на приглянувшегося жеребца по имени Рутиз Бэби на скачках «Гранднэшнл», а тот пришёл предпоследним. Вскоре после покупки Хиллтоп-Хауса Саймон вложил тысячу двести фунтов, на которые Рут надеялась купить гардины и ковры, в таймшеры, которыми занимался один знакомый жох из Ярвила. Инвестиция Саймона испарилась вместе с директором фирмы, и хотя Саймон бесился, ругался и даже наподдал младшему сыну (чтобы не путался под ногами), да так, что тот пересчитал половину ступенек, в полицию он заявлять не стал. Он знал о некоторых нестандартных методах в работе фирмы ещё до того, как вложил туда деньги, а потому опасался лишних вопросов.
