Эмма Донохью - Чудо
Анна снова бормотала свою молитву к Доротее. Либ велела себе проигнорировать это. Ей и прежде приходилось мириться с еще более раздражающими привычками. Тот мальчик со скарлатиной, за которым она ухаживала, – он все время отхаркивался на пол. Или та сумасшедшая старушка, которая считала лекарство ядом и отталкивала руку Либ, проливая его ей на платье.
Теперь девочка очень тихо напевала, сложив руки на оконченном шитье. Она не делала тайны из этого гимна. Пожалуй, Анна хотела сохранить в тайне лишь молитву к Доротее.
Чу! Слушай гимн небесный,
Ангельские хоры в вышине.
Херувимов, серафимов
Неустанно льется песня…
Когда Китти принесла кувшин воды, Либ похлопала по свисающей хлопьями штукатурке.
– Что это такое, можно узнать?
– Стена, – ответила Китти.
Девочка чуть слышно хихикнула.
– Я имею в виду, из чего она сделана? – спросила Либ.
Лицо горничной прояснилось.
– Из глины.
– Только из глины? Правда?
– Да, но в фундаменте есть камни, чтобы отгонять крыс.
Когда она ушла, Либ воспользовалась маленькой костяной ложкой, чтобы попробовать воду из кувшина. Ни намека на какую-то примесь.
– Хочешь пить, дитя? – (Анна покачала головой.) – Может быть, все же выпьешь глоток?
Тут она перестаралась – слишком сильно въелись в нее привычки медсестры. И Либ тут же напомнила себе, что ей нет никакого дела до того, попьет плутовка или нет.
Однако Анна открыла рот и без усилия проглотила ложку воды.
– О, прости меня, если я подкреплю свои силы, – пробормотала она.
Обращалась она, разумеется, не к Либ, а к Господу.
– Еще?
– Нет, спасибо, миссис Райт.
Либ записала:
13:13, одна чайная ложка воды.
Она полагала, что количество не так уж важно, но ей хотелось составить полный отчет обо всем, что проглотила девочка во время ее дежурства.
Теперь действительно не осталось никаких дел. Либ села на второй стул. Он стоял рядом со стулом Анны, их юбки почти соприкасались, но поставить его было больше некуда. Либ подумала о предстоящих долгих часах, и ей стало не по себе. Она проводила с другими частными пациентами месяцы напролет, но здесь было иное, ведь она следила за девочкой, точно хищная птица, и Анна это понимала.
Тихий стук в дверь заставил Либ подскочить.
– Малахия О’Доннелл, мэм.
Фермер постучал себя по пуговицам вылинявшего жилета.
– Мистер О’Доннелл… – Либ пожала его жесткую руку.
Либ поблагодарила бы его за гостеприимство, но это показалось ей не совсем уместным, ведь она здесь в роли шпиона.
Мистер О’Доннелл был приземистым и жилистым, худым, как жена, но не таким ширококостным. Анна пошла в отца. Но ни у кого из этой семьи нет лишнего жира. Худые, как марионетки в кукольном театре.
Наклонившись, он поцеловал дочь около уха:
– Как ты, крошка?
– Очень хорошо, папочка.
Малахия О’Доннелл стоял, кивая.
Либ почувствовала разочарование. Она ожидала от отца семейства чего-то большего. Главный организатор закулисных интриг или по меньшей мере один из заговорщиков, столь же язвительный, как его жена. Но этот увалень…
– Вы держите шортгорнов, мистер О’Доннелл?
– Ну, сейчас совсем немного, – ответил он. – Я беру в аренду пару заливных лугов для пастбища. И продаю… сами знаете что, для удобрения.
Либ поняла, что он имеет в виду навоз.
– Скот иногда… – Малахия умолк. – Можно сказать, с ними больше беспокойства, чем выгоды. То отобьются от стада, то ноги переломают, то застрянут где-нибудь…
Что еще Либ видела во дворе фермы?
– Наверное, у вас есть домашняя птица?
– Теперь они будут принадлежать Розалин, миссис О’Доннелл. – Мужчина кивнул в последний раз, словно договорившись о чем-то, и погладил дочь по волосам. Выходя, он обернулся: – Хотел сказать… Там парень из газеты.
– Прошу прощения?
Малахия указал в сторону окна. Сквозь закопченное стекло Либ увидела фургон.
– Туда нужно отвести Анну.
– Куда отвести? – резко спросила Либ.
Право, о чем только думают люди из комитета, когда организуют наблюдение в этой тесной и грязной лачуге, а потом вдруг отправляют ребенка неизвестно куда?
– Чтобы сделать ее портрет, – объяснил отец. – Сфотографировать.
На одной стороне фургона вычурными буквами была сделана надпись: «РЕЙЛИ И СЫНОВЬЯ, ФОТОГРАФЫ». С кухни доносился незнакомый голос. О, это уж чересчур! Сделав несколько шагов, Либ вспомнила, что ей нельзя отходить от девочки. Она остановилась, обхватив себя руками.
В комнату ворвалась Розалин О’Доннелл.
– Мистер Рейли готов сделать твой дагеротип, Анна.
Девочка кивнула.
– Это действительно нужно? – спросила Либ.
– Его должны напечатать в газете.
Напечатать портрет этой маленькой плутовки, словно она королева. Или, скорее, двухголовый бык.
– Студия далеко отсюда?
– Он сделает это прямо в фургоне.
Миссис О’Доннелл ткнула пальцем в окно.
Либ выпустила девочку вперед, но оттолкнула от ведра без крышки, из которого резко пахло химикалиями. Она узнала запах алкоголя и… был ли это эфир или хлороформ? Эти неприятные запахи вызвали в ее памяти Шкодер, где в ходе непрерывных ампутаций обезболивающие кончались очень быстро.
Помогая Анне подняться по откидным ступеням, Либ снова сморщила нос, почувствовав более сложный неприятный запах. Что-то вроде уксуса и гвоздей.
– Писака был и ушел, да? – спросил находящийся внутри мужчина с прилизанными волосами; Либ прищурила глаза. – Журналист, который пишет про девчушку.
– Я ничего не знаю про журналиста, мистер Рейли.
Сюртук фотографа был чем-то заляпан.
– Встань, пожалуйста, около этих красивых цветов, – сказал он Анне.
– Если придется долго находиться в одном положении, может быть, ей лучше сесть? – спросила Либ.
Она сама один раз позировала для дагеротипа в группе медсестер мисс Н., и это занятие показалось ей утомительным. Через несколько минут от начала одна непоседливая девушка слегка пошевелилась, все изображение смазалось, и пришлось начинать заново.
Рейли хохотнул и на несколько дюймов передвинул камеру, установленную на штативе с колесиками.
– Перед вами мастер современного мокрого процесса. Мне потребуется на это три секунды. Не более десяти минут от затвора до пластины.
Анна стояла там, где ее поставил Рейли, у консоли, положив на нее правую руку рядом с вазой шелковых роз.
Фотограф наклонил зеркало на подставке, так что прямоугольник света упал на лицо Анны, потом нырнул под черное покрывало, наброшенное на камеру.
– Подними глаза, девонька. На меня, на меня.
Взгляд Анны неуверенно блуждал по сторонам.
– Посмотри на публику.
Для девочки это значило еще меньше. Ее взгляд остановился на Либ, и она чуть улыбнулась, хотя Либ не улыбалась.
Рейли высунулся из-под покрывала и вставил в аппарат деревянный прямоугольник.
– Теперь замри. Не шевелись. – Он снял с линзы латунную крышку. – Раз, два, три… – Потом быстрым движением вернул ее на место и откинул с глаз сальные волосы. – Можете идти, дамы.
Толкнув дверь, фотограф выскочил из фургона, потом снова забрался туда с ведром вонючих химикалий.
– Почему вы держите это на улице? – взяв Анну за руку, спросила Либ.
Рейли дергал за шнуры, по очереди опуская жалюзи на окнах, отчего в фургоне стало темно.
– Опасность взрыва.
Либ подтолкнула Анну к двери.
Выйдя из фургона, девочка глубоко вдохнула и посмотрела в сторону зеленых полей. На улице она выглядела еще бледнее, на виске проступала голубая жилка.
В спальне девочки день тянулся бесконечно. Анна шептала молитвы и читала свои книги. Либ принялась читать скучную статью про грибок из журнала «Круглый год». Анна выпила еще две ложки воды. Они сидели всего в нескольких футах друг от друга. Время от времени Либ бросала на девочку взгляд поверх страницы. Странно чувствовать себя настолько привязанной к другому человеку.
Либ не могла даже сходить в туалет, пришлось воспользоваться ночным горшком.
– Тебе тоже нужно, Анна?
– Нет, спасибо, мэм.
Либ оставила горшок у двери, прикрыв его тряпкой. Она с трудом сдерживала зевоту.
– Хочешь прогуляться?
– А это можно? – оживилась Анна.
– Конечно, если я пойду с тобой.
Либ хотела проверить выносливость Анны, посмотреть, мешают ли девочке двигаться отеки на ногах. Кроме того, ей нестерпимо было оставаться в этой тесной комнатушке.
На кухне Розалин О’Доннелл на пару с Китти снимали ситечками сливки с молока. По виду горничная была раза в два меньше хозяйки.
– Тебе что-нибудь нужно, детка? – спросила Розалин.
– Нет, спасибо, мамочка.
