Методотдел - Хилимов Юрий Викторович

Юрий Хилимов

МЕТОДОТДЕЛ

ОТ АВТОРА

Так повелось, что со времен создания персонажей — от Шахерезады и Ходжи Насреддина до Печорина и доктора Ватсона — этот мир не перестает рассказывать истории. Причем вышедший из «Тысячи и одной ночи» Восток и рожденный «Сказками матушки Гусыни» Запад одинаково неутомимы в этой увлекательной работе. Перефразируя известного классика постмодернистской философии, можно сказать, что весь мир — это беспрестанно рассказываемые истории. А это больше, чем текст, ведь текст необязательно подразумевает сюжет и героев (без чего истории невозможны).

Наша современность с невиданным доселе жаром воспроизводит все новые и новые истории. Литература, кино, театр, телевидение и другие масс-медиа, реклама, различные шоу и фестивали, образование, наука и техника, спорт и туризм, религия, право, бизнес, политика — все это связано с кейсами, новеллами, легендами, имидж- и бренд-историями. Сегодня что только не подвергается сюжетированию — от смены детского лагеря до избирательной кампании. Благодаря социальным сетям частную жизнь человека можно наблюдать как некую историю в режиме реального времени.

Сегодня мы живем в ситуации непрекращающейся атаки на нас десятков, если не сотен историй ежедневно. И эти бесконечные «случаи из жизни» своими захватывающими перипетиями давно перещеголяли сам подлинник. Теперь уже жизнь пытается поспеть за ними. В этих обстоятельствах спрос на интересных нарраторов и их качественный продукт оказывается крайне велик.

Кто же они — эти сказочники и рассказчики наших дней?

В нынешний век, когда занятия людей стали столь пластичны, ими может быть кто угодно. Среди них есть и те, о ком, возможно, мы никогда и не подумали бы в свете настоящих размышлений.

В романе внимание фокусируется на методистах, чья довольно незаметная профессия, казалось бы, обрекает их на вечное забвение, чья участь — всегда оставаться в тени тех, кого они призваны сопровождать. Выбор «маленьких» людей от образования случаен и неслучаен одновременно. В первую очередь он связан с обстоятельствами моей жизни, подарившей мне возможность узнать о занятиях методиста в уникальном месте под названием «Артек», где и возник замысел этой книги. Конечно, в определенном смысле в романе представлены условные методисты, условный Дворец творчества и даже условная Ялта. Но по существу там все настоящее.

Почему методист? Почему именно его я предлагаю на роль героя нашего времени?

Но отчего нет? Для мира это уж точно было бы не самым худшим вариантом. В самом деле, если методист задает образец того, как следует правильно делать, то почему бы ему не подавать пример и самого главного — помогать придумывать человеку собственную счастливую историю?

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Трасса Симферополь — Ялта в районе «Артека» ведет вправо, в Краснокаменку. Там, на повороте, на каменном ограждении неизвестным умельцем написано: «В первую очередь я художник!». Мне очень часто доводилось проезжать в этом месте, и с каждым разом, читая эту надпись, я все больше убеждался в ее программном значении. Я сразу понял, что никакое это не хулиганство, но целая декларация, настоящий манифест.

Глава I, в которой рассказывается, как у Дворца появился новый начальник методического отдела

Сегодня мне приснилось, что я умер. В памяти сразу всплыло начало «Земляничной поляны» Бергмана, а точнее, послевкусие от сна главного героя. Это было действительно довольно странное переживание, поскольку я четко отличал свое сознание от того, чем более уже не являлся. Когда я понял, что умер, первое, что пронеслось в уме: «Ну вот и доигрался». Почему именно эти слова? Как будто я вел какой-то образ жизни, который подразумевал такой итог. Не знаю… Разочарованию нет предела. Все кончилось. Конечно, нет никакой истерики даже, скорее, напротив, но все же как-то печально. Ум еще полон забот, а тело лежит совсем близко, и я вижу его краем глаза, но рассматривать не решаюсь. Уже принесли инструменты для вскрытия. Нет, я категорически отказываюсь на это смотреть, просто откуда-то изнутри чувствую, что нельзя этого делать, и все. Потом кто-то из доброжелателей все-таки открыл дверь, чтобы показать мне мое тело, готовое для погребения. Но я все равно не стал пристально рассматривать, глянул издалека и закрыл дверь. А затем я видел, как проснулся и в коридоре встретил одну знакомую, очень мудрую женщину. Я принялся ей рассказывать о своем сне.

Такую запись в своем дневнике я сделал незадолго до событий, во многом изменивших мою жизнь.

Если люди умирают в одном месте, пусть даже это всего лишь сон, значит, они непременно рождаются где-то в другом. Я не стал исключением, и бог весть какими лабиринтами меня вывело к моему новому пристанищу. Вот так я и оказался перед выступающими из темноты стенами Дворца детского творчества на Черноморском побережье. Причем это появление было столь неожиданным для меня и в событийном, и в географическом отношении, что долгое время я искренне удивлялся тому, как это могло произойти. То, что мое самое первое появление в этом месте случилось поздним февральским вечером, почти ночью, когда об очертаниях улицы я мог догадываться только по слабому желтоватому отсвету уличных фонарей да тусклому свету луны на небе, безусловно, придало таинственность началу истории. И это ощущение больше никогда не покидало меня на протяжении всего моего пребывания здесь.

Во Дворец меня привез невысокого роста горбун — точь-в-точь персонаж средневекового романа. Он стоял с табличкой в аэропорту, и сначала, сбитый с толку его внешним видом, я прошел мимо. «Ну на фиг это все», — подумал я. Но водитель-горбун оказался добряком. Всю дорогу он рассказывал какие-то нелепые, но довольно милые истории про местную жизнь, а больше всего про свою молодость, когда он совершал безрассудные поступки и, например, мог на спор прыгнуть с Горы-кошки в Симеизе. Его звали Викентием Александровичем, но во Дворце все обращались к нему просто Викентий, а некоторые — Веня.

Мы доехали примерно за полтора часа. Я думал, что меня сразу отвезут в гостиницу, но Викентий сказал, что меня ждет во Дворце шеф.

— В такой час? — удивился я.

— А что? Мы тут все немного сумасшедшие, а он так вообще особенный. — Викентий засмеялся, а потом спросил: — Вы надолго к нам?

— Кто ж знает? — пожал я плечами.

— Ну, так-то да… Только вот скучно вам будет у нас, хотя летом море и девки… — он засмеялся.

Из полумрака как айсберг показался Дворец. Он был словно выточен из слоновой кости и напоминал то ли старинную табакерку, то ли восточную шкатулку. Когда-то, еще до революции, он, несомненно, потрясал красотой, но в пятидесятые годы прошлого столетия советские зодчие стесали «все лишнее», вписав здание в прокрустово ложе стандарта сталинских дворцов. Тем не менее в его облике все еще угадывались и мавританская ажурность, и прозрачность французского ренессанса. Задрав голову, я разглядывал все это и не знал тогда, что стою под окнами своего будущего кабинета на втором этаже и что на уютном балконе с колоннами мы будем часто пить чай, расположившись в плетеных креслах.

Викентий шустро поднялся по ступенькам крыльца и с легкостью отворил массивную дверь. Перед нами открылась мраморная лестница, змейкой уходившая куда-то влево. Мы поднялись наверх, прошли по коридору, еще повернули раза два и подошли к приемной директора.

Моя виртуальная встреча с Ильей Борисовичем Горовицем состоялась несколькими днями ранее по «Скайпу». В обществе своего заместителя он задавал мне множество провокационных вопросов, как будто я устраивался в секретную лабораторию с бешеной зарплатой. Илья Борисович блистал первоклассным юмором и вообще, как мне показалось, в своем характере заключал большую склонность к самолюбованию. Однако радовало, что наряду с этим он не был глупым человеком, а просто имел вот такую слабость. По итогам разговора он дал мне два дня, чтобы я приехал сюда, где обе стороны, то есть он и я, смогут принять окончательное решение.