Виктор Голявкин - Я жду вас всегда с интересом (Рассказы)
Обзор книги Виктор Голявкин - Я жду вас всегда с интересом (Рассказы)
Голявкин Виктор
Я жду вас всегда с интересом
Рассказы
Я жду вас всегда с интересом
Такого педагога я не встречал за все время своей учебы. А учился я много. Ну, во-первых, я в некоторых классах не по одному году сидел. И когда в художественный институт поступил, на первом курсе задержался. Не говоря уже о том, что поступал я в институт пять лет подряд.
Но никто не отнесся ко мне с таким спокойствием, с такой любовью и нежностью, никто не верил так в мои силы, как этот запомнившийся мне на всю жизнь профессор анатомии. Другие педагоги ставили мне двойки, даже не задумываясь над этим. Точно так же не задумываясь, они ставили единицы, а один педагог поставил мне ноль. Когда я спросил его, что это значит, он ответил: «Это значит, что вы — НОЛЬ! Вы ни черта не знаете, а это равносильно тому, что вы сами ни черта не значите, вы не согласны со мной?» — «Послушайте, — сказал я тогда, — какое вы имеете право ставить мне ноль? Такой отметки, насколько мне известно, не существует!» Он улыбнулся мне прямо в лицо и сказал: «Ради исключения, приятель, ради исключения, я делаю для вас исключение!» Он сказал таким тоном, как будто это было приятное исключение. Этим случаем я хочу показать, насколько все педагоги не скупились ставить мне низкие оценки.
Но этот! Нет, это был исключительный педагог!
Когда я пришел к нему сдавать анатомию, он сразу, даже не дождавшись от меня ни слова, сказал, мягко обняв меня за плечо:
— Ни черта вы не знаете…
Я был восхищен его проницательностью, а он, по всему видно, был восхищен моим откровенным видом ничего не знающего ученика.
— Приходите в другой раз, — сказал он.
Но он не поставил мне никакой двойки, никакой единицы, ничего такого он мне не поставил! Когда я спросил его, как он догадался, что я ничего не знаю, он в ответ стал смеяться, и я тоже, глядя на него, стал хохотать. И вот так мы покатывались со смеху, пока он, все еще продолжая смеяться, не махнул рукой в изнеможении:
— Фу… бросьте, мой милый… я умоляю, бросьте… ой, этак вы можете уморить своего старого седого профессора…
Я ушел от него в самом прекрасном настроении.
Во второй раз я, точно так же ничего не зная, явился к нему.
— Сколько у человека зубов? — спросил он.
Вопрос ошарашил меня: я никогда не задумывался над этим, никогда в жизни не приходила мне в голову мысль пересчитать свои зубы.
— Сто! — сказал я наугад.
— Чего? — спросил он.
— Сто зубов! — сказал я, чувствуя, что цифра неточная.
Он улыбался. Это была дружеская улыбка. Я тоже в ответ улыбнулся так же дружески и сказал:
— А сколько, по-вашему, меньше или больше?
Он уже вздрагивал от смеха, но сдерживался. Он встал, подошел ко мне, обнял меня, как отец, который встретил своего сына после долгой разлуки.
— Я редко встречал такого человека, как вы, — сказал он, — вы доставляете мне истинное удовольствие, минуты радости, веселья… но несмотря на это…
— Почему? — спросил я.
— Никто, никто, — сказал он, — никогда не говорил мне такой откровенной чепухи и нелепости за прожитую жизнь. Никто не был так безгранично невежествен и несведущ в моем предмете. Это восхитительно! — Он потряс мне руку и, с восхищением глядя мне в глаза, сказал: — Идите! Приходите! Я жду вас всегда с интересом!
— Спросите еще что-нибудь, — сказал я обиженно.
— Еще спросить? — удивился он.
— Только кроме зубов.
— А как же зубы?
— Никак, — сказал я. Мне неприятен был этот вопрос.
— В таком случае посчитайте их, — сказал он, приготавливаясь смеяться.
— Сейчас посчитать?
— Пожалуйста, — сказал он, — я вам не буду мешать.
— Спросите что-нибудь другое, — сказал я.
— Ну хорошо, — сказал он, — хорошо. Сколько в черепе костей?
— В черепе? — переспросил я. Все-таки я еще надеялся проскочить.
Он кивнул головой. Как мне показалось, он опять приготовился смеяться.
Я сразу сказал:
— Две!
— Какие?
— Лоб и нижняя челюсть.
Я подождал, когда он кончит хохотать, и сказал:
— Верхняя челюсть тоже имеется.
— Неужели? — сказал он.
— Так в чем же дело?! — сказал я.
— Дело в том, что там есть еще кости кроме этих.
— Ну, остальные не так значительны, как эти, — сказал я.
— Ах, вот как! — сказал он весело. — По-вашему, значит, самая значительная — нижняя челюсть?
— Ну, не самая… — сказал я, — но тем не менее это одна из значительнейших костей в человеческом лице…
— Ну, предположим, — сказал он весело, потирая руки, — ну, а другие кости?
— Другие я забыл, — сказал я.
— И вспомнить не можете?
— Я болен, — сказал я.
— Что же вы сразу не сказали, дорогой мой!
Я думал, он мне сейчас же тройку поставит, раз я болен. И как это я сразу не догадался! Сказал бы — голова болит, трещит, разламывается, разрывается на части, раскалывается вся как есть…
А он этак весело-весело говорит:
— Вы костей не знаете.
— Ну и пусть! — говорю. Не любил я этот предмет!
— Мой милый, — сказал он, — мое восхищение вами перешло всякие границы. Я в восторге! До свидания! Жду вас!
Он с чувством пожал мне руку. Но он не поставил мне никакой двойки, никакой единицы!
— До свидания! — сказал я.
Я помахал ему на прощание рукой, а уже возле дверей поднял кверху обе руки в крепком пожатии и помахал. Он был все-таки очень симпатичный человек, что там ни говорите. Конечно, если бы он мне тройку поставил, он бы еще больше симпатичный был. Но все равно он мне нравился. Я даже подумал: уж не выучить ли мне в конце концов эту анатомию, а потом решил пока этого не делать. Я все-таки еще надеялся проскочить!
Когда я к нему в третий раз явился, он меня как старого друга встретил, за руку поздоровался, по плечу похлопал и спросил, из чего глаз состоит.
Я ему ответил, что глаз состоит из зрачка, а он сказал, что это еще не все.
— Из ресниц! — сказал я.
— И все?
Я стал думать. Раз он так спрашивает, значит, не все. Но что? Что там еще есть в глазу? Если бы я хоть разок прочел про глаз! Я понимал, конечно, что бесполезно что-нибудь рассказывать, раз не знаешь. Но я шел напролом. Я хотел проскочить. И сказал:
— Глаз состоит из многих деталей.
— Да ну вас! — сказал он. — Ведь вы же талантливый человек!
Я думал — он разозлится. Думал — вот сейчас-то он мне и поставит двойку. Но он улыбался! И весь он был какой-то сияющий, лучистый, радостный. И я улыбнулся в ответ — такой симпатичный старик!
— Это вы серьезно, — спросил я, — считаете меня талантливым?
— Вполне.
— Может быть, вы мне тогда поставите тройку? — сказал я. — Раз я талантлив?
— Поставить вам тройку? — сказал он. — Такому способному человеку? Да вы с ума сошли? Да вы смеетесь! Пять с плюсом вам надо! Пять с плюсом!
— Не нужно мне пять, — сказал я. — Мне не нужно! — Какая-то надежда вдруг шевельнулась, что все-таки он может мне эту тройку поставить.
— Вам нужно пять, — сказал он. — Только пять.
— По-вашему, выходит, вы лучше знаете, что мне нужно?
— Но вы не отчаивайтесь! Главное — не отчаивайтесь! Веселей глядите вперед, и главное — не отчаивайтесь!
— Буду отчаиваться! — крикнул я.
— Не смейте отчаиваться, — сказал он весело, глядя мне в глаза, пожимая мне дружески руку. — Вам нужно приходить! Еще! Все время приходить!
— Зачем?
— Учиться!
— Я неспособный! — крикнул я. Он смотрел на меня и улыбался.
— Жду вас! — сказал он. — Всегда! С интересом! — И он поднял обе руки в крепком пожатии высоко над головой, как это делал я совсем недавно.
Три похвалы
Это были похвалы не каких-нибудь неуважаемых людей. Хвалили меня мать, отец и художник. Знаменитый сосед художник закрепил похвалы моей матери и моего отца. Я тогда еще, кажется, в школу не ходил, а может быть, уже ходил в начальные классы.
Когда я этот рисунок нарисовал, так я прямо запрыгал от радости — шутка ли, такой рисунок нарисовал! Я помчался к отцу в его комнату — он как раз писал письмо моей бабушке, а я прямо на письмо положил свой рисунок, и отец его смахнул со стола. Я опять положил свой рисунок на бабушкино письмо, и тогда отец спросил, что мне надо. Я сказал, что мне надо знать, нравится ли ему мой рисунок. И он ответил, что нравится. Хотя, как потом выяснилось, отец даже не видел, что там нарисовано. И сказал так исключительно потому, чтобы я от него отвязался.
Мать пекла блины, один блин у нее подгорал, и она к нему бросилась. Как раз в это самое время, когда я бросился к ней со своим рисунком. Она никак не могла перевернуть блин, — я старался как можно ближе поднести свой рисунок к ее глазам. Мать закричала, чтобы я немедленно ушел, но я не ушел, а спросил, какого она все-таки мнения о моем рисунке.
— Это удивительно! — закричала она.
