Михаил Петров - Земной лимб
Михаил Петров - Земной лимб краткое содержание
Михаил Петров
Земной лимб
Григорьев
Начальник партии Григорьев сидел на парте, когда мы переступили порог распахнутой двери единственного класса начальной школы лесоучастка. Стол учителя был аккуратно прикрыт газетой.
— Прибыл, — полувопросительно сказал он, глядя на Плюснина.
— Здравствуй! — Иринарх Васильевич сбросил рюкзак на пол.
— Познакомься… Наш новый работник, лесотехнический закончил.
— Ну, ну, — Григорьев легко спрыгнул с парты.
Рука у него оказалась крепкая, ладонь широкая, шершавая. Я представился и добавил:
— В ваше распоряжение.
— Ну-ну! Ешьте и пойдем в кино.
Григорьев сдернул со стола газету. Там была недоеденная жареная картошка, хлеб и килька в томате. Пустая консервная банка торчала тут же. Нам есть не хотелось, но для приличия мы все же покопались в тарелках.
Я пыжился и старался показать себя человеком бывалым, грамотным. Когда Григорьев сообщил, что поверки инструмента он уже сделал, ожидая нас, я, выбирая кильку покрупнее, поправил его, сказав: «проверки». Сам же инструмент: нивелир, теодолит — назвал приборами. Георгий Алексеевич ничего тогда не сказал, только чуть дрогнули его узенькие «чаплинские» усики. А после кино он буднично объявил:
— Завтра поведем пикетаж: Плюснин — нивелировку, я продолжу трассирование. Подъем в шесть.
Разбудил меня Иринарх Васильевич.
— Сходи за водой, — попросил он.
Возле крыльца Григорьев делал гимнастику.
— Привет! — сказал я.
Он салютнул рукой, не прерывая приседаний. Был он хорошо сложен, с развитыми мышцами. На крепкой шее прочно сидела красивая голова.
Я достал из колодца студеной воды, испил до ломоты в зубах и оглянулся. Поселок уже проснулся: курились над крышами серенькие дымки. В холодноватом воздухе отдавало свежестью и ароматом трав. Неизъяснимо радостное ощущение моего присутствия в этом мире проникло в каждую клеточку, вселило бодрящую уверенность.
Когда я вернулся, Плюснин уже успел приготовить глазунью, вскипятил чайник, поставил на стол вчерашнюю кильку и тоненькими пластиками нарезал хлеб.
После завтрака к нам подошли рабочие, направленные с лесоучастка. Двух женщин Григорьев определил к Плюснину на нивелировку: работа реечника считается легкой. Мне он выделил двух молодых парней, а с тремя постарше ушел сам. Вместо инструктажа сунул мне книжицу величиной в ладонь и толщиной в спичку: «Памятка пикетажисту». Смутное понятие о пикетаже я, конечно, имел, но теодолит внушал мне опасение.
Забив нулевой пикет, начальный репер был уже сделан начальником партии, мы размотали стЬльную двадцатиметровую ленту. Я объяснил ребятам, как работать со шпильками. Рабочие неплохо орудовали топорами. Один тесал сторожки, другой точки. То и другое полагается забивать через каждые сто метров, да еще на изломах профиля. Мы шли бойко… до первого поворота. В институте у нас была практика по геодезии, но работу с теодолитом я знал только в общих чертах. И теперь теодолит меня не слушался. Я замерил угол поворота трассы при правом круге, потом при левом, результаты должны были совпадать. Ничего близкого. Я повторил замеры. Снова не получилось. Ребята в ожидании выкурили уже десяток сигарет. Я «понял, что геодезии не знаю.
Я лег на траву рядом с ребятами и честно признался:
— Не получается.
— А нам не к спеху, — сказал тот, что выглядел постарше, — мы не сдельщики, мы поденщики. Работал не работал — день провел, пять рублей гони, и без вычетов.
Остервенело я принялся изучать памятку, данную мне Григорьевым. Но приемов работ с теодолитом там не было. Тогда я стал напрягать память, пытаясь вытащить из ее тайников последовательность операций при работе с инструментом. Но цепь где-то была разорвана.
Нивелировщик идет следом за пикетажистом, такова технология, и зачастую наступает ему на пятки. Иринарх Васильевич опустился рядом со мной.
— Перекур или…
— Или, — сказал я.
Он не спеша загасил сигарету и пошел к установленному теодолиту. Я встал рядом. Второй паренек, помоложе, подошел тоже.
— Смотри и запоминай, — сказал мне Плюснин.
Неторопливо, подчеркнуто последовательно он замерил угол. Ошибка в измерении при обоих кругах была допустима. На миг мне показалось, что инструмент не кучка пригнанных друг к другу железных деталей, а живой организм. Умный и добрый, если с ним обращаться правильно.
— Понял?
— Не знаю.
— Давай сам, — и сбил лимб.
Я повторил все действия моего наставника. Просчитал отсчеты и чуть не запрыгал от радости. Значение угла было то же, что и у Иринарха Васильевича.
— Ну, топайте, — сказал Плюснин. И мы пошли.
Этот предметный урок внушил мне уважение к геодезии, как к науке практической. Тут было над чем поразмыслить.
Мы работали весь день. Теодолит был послушен. С этого дня он стал моим любимым инструментом и никогда меня не подводил.
— А быстро вы его оседлали, — сказал паренек, наблюдая мои манипуляции по замеру угла очередного поворота трассы.
— Давай научу! — предложил я.
Парню было интересно, и он быстро схватывал, повторяя за мной: «Верньеры… Лимб… Алидата…» Но мне это было нужнее, чем ему. Еще в институте я знал, что если что-то кому-то объясняешь, то и сам понимаешь глубже.
Домой мы вернулись в сумерках. Всю обратную дорогу тот, что постарше, ворчал: «Хитер ваш начальник, поденщину подсунул, а мы и клюнули. С утренней зорьки до заката вкалывать, это же четырнадцать часов — две смены, по трешке за смену не выходит. Нет, может, вы там энтузиасты, романтики, а мне такая романтика ни к чему». Больше он не появлялся.
Поздно вечером, проверяя мои записи в полевом журнале, Григорьев взглянул на Плюснина:
— Помог?
— Было маленько, — сознался Иринарх Васильевич.
Григорьев был прирожденный геодезист, как прирожденным бывает хороший хирург. Много раз я любовался его работой. Он как-то одним броском ставил теодолит над точкой — вершиной угла. Причем треножник у него раскрывался враз, И уровни инструмента почти сразу оказывались на середине, оставалось только их уравновесить…
Сегодня воскресенье. И хотя у нас, полевиков, никаких выходных нет, в поле мы идти не можем, нет рабочих, отдыхают. Григорьев берет мерную ленту и зовет меня:
— Пойдем потренируемся.
Я следую за ним.
— Сколько метров будет до клуба? — спрашивает Григорьев. Я прикидываю.
— Метров семьдесят.
— Пятьдесят девять. Держи.
Я беру конец ленты, и мы замеряем расстояние. Лицо у Георгия Алексеевича серьезное, сосредоточенное, словно мы делаем очень ответственную работу.
— Пятьдесят девять метров восемьдесят сантиметров! — восторженно объявляю я. Но начальник партии недоволен.
— Я имею право ошибаться в пределах полуметра, — сурово заявляет он.
Я смеюсь над его ненапускной суровостью и над тем, что сам так безмозгло ошибся. И вообще мне весело, потому что в небе снова солнце, что в теле моем приятная усталость после напряженной рабочей недели, что работа мне по душе и что наш район называют «Уральская Швейцария».
— Ничего нет смешного, — обрывает меня Григорьев, — геодезисту глазомер необходим.
— Кстати, — немного помолчав, говорит он, — не хотелось начинать с нравоучения. Теперь одни, могу. У геодезических инструментов, — он подчеркнул слово «инструментов», — не «проверка», а именно «поверка». Слово морское. А приборами они не были никогда. Они — инструмент…
Я краснею, не знаю, что сказать, как отблагодарить его за то, что разнос этот я получил с глазу на глаз, а не на людях, беспомощно оглядываюсь и вдруг говорю:
— А сколько будет до магазина?
— Тридцать два, — следует ответ.
— Тридцать два метра сорок шесть сантиметров.
Григорьев не принимает шутки.
— Может, заглянем в магазин? — предлагаю я. — Возьмем немного по случаю воскресенья?
— Нет! — твердо говорит он. И по тону, каким произнесено это «нет», я догадываюсь, что начальник партии в принципе против спиртного…
А потом меня перевели на другое место работы. Честно говоря, мне было жаль расставаться с Георгием Алексеевичем. Меня пленяла в нем безоглядная влюбленность в работу, которую он всерьез считал значительнее и полезнее любой другой, будь то хоть космоплавание. Работая самостоятельно, я почему-то всегда чувствовал за спиной его взгляд. И, бывало, спрашивал себя: «А как бы здесь сейчас поступил Григорьев?» Становился на его место и принимал решение. Иногда я соглашался с ним, иногда нет. Но этот спор в уме, о котором никто не знал, очень помогал мне в работе.
Рисунки А. Банных
У дикого озера
Еще утром начальник Красноярского лесоучастка развел передо мной руками:
