Вячеслав Козачук - После фуршета
Вячеслав Козачук - После фуршета краткое содержание
После фуршета
Фуршет явно перешел в завершающую стадию. Все, буквально все, свидетельствовало об этом: и устранившиеся от выполнения обязанностей хозяев организаторы, честно выполнившие свой долг, и нестройный гул голосов приглашенных, и — наверное, самое главное — разоренный стол. Он выглядел так, будто армии маленьких человечков провели на нем свою, маленькую, Битву народов.
Коваленко решил закругляться. Спрятав в портфель предусмотрительно придвинутую заранее едва початую бутылку коньяка, он окинул напоследок взглядом стол и с удивлением обнаружил чудом уцелевший, затерявшийся среди ваз с фруктами фужер с красным вином. Внутренний голос, ехидно подхихикивая, тут же напомнил ему известную фразу из некогда популярного кинофильма: «Говорил ему, не мешай водку с портвейном, а он, — коктейль, коктейль…». К своему внутреннему голосу Коваленко относился с трепетным уважением, иногда даже называл на «вы», но сегодня посмел возразить. «Сами же понимаете, халява ведь, — ответил он голосу. — Как тут упустить…»
Залихватски, даже с некоторым самолюбованием, опрокинув фужер, Коваленко двинулся к выходу. В дверях он столкнулся с еле державшимся на ногах мужским телом, разившим потом, водкой и свежим никотиновым перегаром. То ли этот толчок, то ли густой никотиновый дух, но внутри Коваленко начались какие-то внутренние процессы, и результате в глаза ослепительно засияли сотни ярко-желтых бубликов.
«Эх, зря я все-таки… Лишним вино было, ох лишним», — мелькнула у Коваленко мысль. Но додумать ее до конца помешала темнота, внезапно сменившая сияющие круги.
* * *Очнувшись, Коваленко обнаружил, что сидит на старом, местами продавленном, очень жестком стуле. Из одежды на нем остались только трусы и носки. В ноги жутко тянуло холодом, кожа на ногах вмиг пошла мурашками. С трудом подняв голову, он увидел огромнейший канцелярский стол, на котором кипами возвышалось большое количество картонных с завязками канцелярских папок. За столом сидел маленький сухонький старичок, из тех, кого называют божий одуванчик. Венчик седых волос обрамлял неестественно розовую плешь, на кончике носа каким-то чудом удерживалось весьма архаичное пенсне с перемотанной синей изолентой дужкой. Но почему-то больше всего Коваленко поразили надетые на старичке допотопные нарукавники из черного сатина.
Старичок, слегка склонив набок голову, внимательно наблюдал за Коваленко. Заметив, у того в глазах признаки разума, божий одуванчик укоризненно прожурчал:
- Ну, как, Виктор Васильевич, оклемались? Полегчало чуток? Как же это вы так, а? Ай-яй-яй… И ведь не в первый раз вы так накушиваетесь… Хотя и знаете, не приведет вас к добру ваша жадность… Что ж вы внутренний голос-то свой все-таки не послушали, а? Не сидели бы сейчас передо мной… Ну, да что уж теперь говорить…
Старичок покопался в одной из высоченных стопок и ловко выудил пухленькую и на вид увесистую папку. Положив ее перед собой, он вслух прочитал:
- Коваленко Виктор Васильевич, 1961 года рождения.
Божий одуванчик поднял голову и внимательно посмотрел на Коваленко и произнес с некоторой укоризной:
- Раненько вы к нам, Виктор Васильевич, пожаловали, раненько… Даже до сорока двух не дотянули. А все от чего? — старичок зыркнул поверх очков.
- Не знаете… — со вздохом резюмировал старичок. — А все от неумеренности! Ладно, что теперь обсуждать… Как это у вас, людей, говорят: «Ученого учить – только портить». Ну-с, посмотрим, что там за вами числится…
Коваленко ошалело молчал.
Старичок развязал тесемки и начал неторопливо перекладывать какие-то бумажки, негромко при этом комментируя:
- Та-ак, детство… Ну, что ж, детство как детство, ничего особенного… Детский сад, школа, октябренок, пионер, комсомолец… Обычная жизнь советского ребенка, и грешки довольно обыденные, традиционно-детские…
И тут Коваленко осенило: «Это что же получается… Этот с плешью — апостол, что ли? Как там его? Павел?»
- Петр, любезнейший, Петр, — неожиданно зычным голосом недовольно отозвался старичок. — И попрошу вас не отвлекаться, сами видите, — тут апостол раздраженно ткнул рукой в стопку на столе, — сколько у меня работы. Вы же не единственный!
Он опять, было, уткнулся в бумажки, но тут вдруг вскинулся:
- И чем это, позвольте полюбопытствовать, моя плешь вам не понравилась? Неужто оскорбляет ваши эстетические чувства?
Апостол Петр вперил взгляд в Коваленко в ожидании ответа. Но тот счел благоразумным промолчать. Старичок, буравя Коваленко взглядом, держал паузу, как хороший актер.
- Ладно, — не дождавшись ответа, прежним тоном пробурчал Петр, — вернемся к вашим грехам. А то потом будете жалобы-кляузы строчить, в субъективизме меня обвинять…
На чем мы тут остановились? Ага! Вот! Сразу после школы-то все и начинается!
Похоже, что апостол даже обрадовался. Так ликует пристрастный экзаменатор, наконец-то поймавший на ошибке абитуриента, напротив фамилии которого у него в списке не стоит галочка.
- Одноклассницу пытался изнасиловать, на друга донос накатал, девушку свою бросил в интересном положении, у сослуживцев подворовывал, товарища «кинул», — скороговоркой перечислял Петр.
«Ну и лексика у него, — мелькнула у Коваленко мысль. — Где он такого нахватался?»
- Кто бы говорил, Виктор Васильевич, но не вы, — неожиданно с обидчивыми нотками в голосе отозвался апостол. — Вы сами от Фимы Собак с ее ста пятьюдесятью словарного запаса недалеко ушли. Но продолжим. Да, и попрошу вас не отвлекаться, повнимательнее быть. Второй раз оглашать не буду.
Так, что тут у нас в зрелые годы? Тоже неплохо. Надо же, а? Нет, вы только послушайте, Виктор Васильевич! Даже жена в разговоре с близкими подругами иначе как «мой хам» и «быдло» вас не называла! Ну и фрукт же вы, Виктор Васильевич!
С этими словами апостол решительно захлопнул папку и торжественным тоном, словно только что доказал теорему Ферма, огласил вердикт:
- В чистилище!
Панический страх, будто спрут, гибкими холодными мерзко-скользкими щупальцами вполз в укромные уголки тех мест, где вроде как должна находиться душа Коваленко. Тело вмиг покрылось липким потом, перед глазами все закружилось, мощный неосязаемый поток начал медленно втягивать его в какую-то невесть откуда взявшуюся трубу. Коваленко хотелось закричать, воззвать к справедливости, объективности, взмолиться о необходимости разобраться внимательнее, без формализма, но в этот момент, уже как бы издалека, донесся голос апостола Петра:
- Следующий!
Полет в трубе был хаотично-направленным. Коваленко сжимало, растягивало, скручивало, как полотенце после стирки, вращало во всех плоскостях, от чего желудок то поднимался к горлу, стремясь покинуть неуютное вместилище, то резко падал, больно ударяя по кишкам и мочевому пузырю, в результате чего трусы у него мигом превратились в мокрую тряпку.
Внезапно все закончилось. Коваленко почувствовал, что сидит в мягком кресле с подлокотниками, наподобие установленных в театре русской драмы, куда его случайно затянула жена лет восемь-десять назад. Сидеть было неудобно: мокрые и липкие трусы перекрутились и врезались в промежность, но, несмотря на кромешную тьму, пошевелиться он боялся.
Где-то рядом послышался шорох, и грубый голос спросил:
- Это кто у нас?
Ему ответил сипловатый тенор:
- Коваленко Виктор Васильевич, год рождения 1961.
- Коваленко… Коваленко… Это который Коваленко? — уточнил грубый, — из Горловки, что ли?
- Не-а, — отозвался тенор, — Тот еще не прибыл. Не готов, видите ли, к встрече… Из Киева этот.
После короткой паузы и негромкой деловитой возни поблизости, вдруг застрекотал кинопроектор, освещая небольшой экран.
«Что это у них старье такое, — мысленно удивился Коваленко, — видика что ли нет?»
- А ты не выеживайся, — тут же прервал его размышления грубый, — на экран смотри, да повнимательней. Будем мы еще тут на всякую шваль ресурс тратить!
- Хорошо еще хоть для проектора запчасти выделяют, — поддержал грубого тенор. — А то, помнишь, когда-то мелками рисовать приходилось. Вот возни-то было! Но, правда, тогда и клиентов поменьше было
Тем временем на экране в убыстренном темпе прокручивались кадры, в которых Коваленко начал узнавать свои детство и юность.
- Стоп! — скомандовал грубый. — Ну-ка, переведи в нормальный темп.
На экране Коваленко увидел себя шестнадцати-семнадцатилетним. Судя по антуражу, это был какой-то из школьных вечеров. Хроника была без звука, но через пару секунд послышался голос, удивительно схожий с «голосом за кадром» из «Семнадцати мгновений весны», озвученный Ефимом Копеляном.
- На школьном выпускном вечере, — повествовал голос Копеляна, — Коваленко организовал с друзьями распитие двух бутылок водки. Находясь в нетрезвом состоянии, Коваленко во дворе школы сорвал платье и нижнее белье с одноклассницы Иры Москаленко и попытался ее изнасиловать. Девушка получила сильное нервное потрясение и два месяца провела на излечении в стационаре. По этой причине поступление Иры Москаленко в университет состоялось лишь на следующий год. Кроме этого, поступок Коваленко привел к тому, что у девушки на длительный период выработалось стойкое неприятие мужского внимания. Замуж Ирина Москаленко вышла только в тридцать шесть лет. Но из-за возраста и не очень хорошего здоровья все беременности прерывались досрочно. Бездетная семья просуществовала недолго. В тридцать девять лет Ирина развелась, и с тех пор одинока.
