Вениамин Смехов - Супруговорот
Обзор книги Вениамин Смехов - Супруговорот
Вениамин Борисович Смехов
Супруговорот
Вырвалось сердце из спячки, вышло солнце на круг. Дениска Самохвалов женится на Катеньке Тумановской. Два года топтал дорогу через две улицы на третью, сменил диплом инженера-электрика на трудовую книжку в институте микроэлектроники, покоя не давал ни ногам, ни надеждам. Все плясало – день и вечер. Катя, шоколадница кондитерской фабрики имени Марата в тесном переулке между Пятницкой и Малой Ордынкой улицей, два года вязала белой шерсти узорное платье. Цепляясь за каждую петельку, отговаривала себя и Дениса: пустое дело свадьба, не судьба нам семейное бытье, не могу я сегодня в кино «Ударник», платье надо вязать. Смешная девочка инженера переуважала, хорошенькую головку русую затылком к Дениске клонила. Денис Самохвалов, современных фасонов страус, холодных столовских котлет и горячих джазов поглотитель, совсем потерялся в ухажерстве. Бледный, тощий, большеглазый, футбол забросил, к наукам остыл, вечера слуходробильной музыки бросил – чем Катюше угодить, не ведал. Названия цехов, имена кондитерских фабрик нарочно вызубрил, любимое место на земле – черногривую башку свою – под секиру парикмахера вздыхающего подставил… Ну вот он я, Катя, – гладок, тих и светел. Брось, Катя, вязание, подыми головку чудную, глазами глаза мои взвесь: судьба нам семейное бытье, нет радости мне без тебя, что за мука томиться в неведении? Любишь, а? Любишь? Молчит, руку ему погладит и молчит. Что ли времена петли перепутали, не в свой век, не в двадцатый, прищемила любовь Денисово сердце. Ну и черт с ним, с кино «Ударник», бросай узорное вязание, выход найден: в консерваторию пошли, в шестой ряд, подставляй, работница-шоколадница, золотые веснушки свои под святую россыпь композитора Чайковского. Только через год ежедневных прогулок далась Катя в губы поцеловать. Ну и фантастика. Сам на себя руками разведешь. Девчонок в институте, одних только незнакомых – товарный вагон, не считая старого прошедшего, спального вагона докатиной жизни. То-то и оно – докатился. Докатился. Бывалый проказник, мамин баловень, танцор-футболист, Денис Инженерович влюблен беззащитно, Денис Электронович стал гладок, тих и светел. Словно музыка, как выяснилось, Петра Ильича Чайковского. Два года бесшумной борьбы, упрямого толкания через две улицы на третью… а вот и сдалась Катерина Тумановская: пошли к маме, сделай мне предложение, Дениска. Вот и конец несовременной истории, женится Денис на Катеньке, а уж как цеплялась она за каждую петельку, два года головку хорошенькую прятала. Но платье узорное белой шерсти до того к лицу сероглазой невесте. Бог с тобой, бери меня, инженер Самохвалов, завязывай новенький узелок, да потуже.
Удивительное дело – свадьба. Счастливая новость – свадьба. В загсе чужие люди улыбнулись, перезнакомились, телефонами обменялись, и пожалуйста – одна семья. Перероднились, удвоились мамы, бабки, братья, сестры. Эка невидаль – свадьба. И в соседнем доме тоже. И в общежитии, в ближайшем кафе – веселье, белая фата. И во всех городах, на всей планете. Старая новость – свадьба. Гуляют и поют. До утра, до усталости, до новой жизни, которая стара как белый свет. Катя и Денис – муж и жена.
Веселое-тревожное закатилось за вчерашний день. Утро развезло гостей, остались в комнате молодые, за стеною – ни шороха, родичи Дениса культурно уехали в однодневный дом отдыха на субботу-воскресенье. Тишина в большой квартире Самохваловых. На двойной родительской кровати лежат она и Денис. Глаза в глаза. Покорно и грустно отвечает Катя его зловещему взгляду. Замерли холодные стены. Только водопроводные трубы звучат отдаленной жизнью – где-то соседи душ принимают, но это даже не на этом этаже.
– Катя, что это, Катя? – высказался неподвижными губами.
– Я тебя люблю, – ответила, не сводя с него глаз.
– Катя, это невозможно. Ты обманула меня.
– Дениска, я тебя люблю.
– Но ты мне ничего не говорила. Ты обязана была, – у него высохли губы, поэтому он остановился.
– Мне говорить-то чего было? А если ничего? Если только ты у меня один?
– А почему плачешь? Потому что врешь!
– Как?!
– Так! Я же не скрывал, каким я был до тебя, я тебе все раскрыл про себя.
– Разве все?
– Ну, не все, ладно. Но я правду, только правду!
– И я – правду. А у меня другого нет ничего. Я люблю тебя.
Денис перекатился с локтей на спину и туго запер глаза. Катя робко потянулась к его волосам – снять эту боль. Она уже не плакала, но громко дышала. Так же часто гладила, и словно это ее рука вздыхала по голове обиженного мальчика.
Плохо ему, под ее нежной ладонью хорошо, но очень плохо ему. И близкое воспоминание страхом обожгло душу. Стряхнул головой ее ласки, к черту нежности.
– Дениска, я люблю тебя.
– Дрянь, дрянь! – он выскочил вон из спальни, вдалеке уронил неизвестные Кате предметы, шумел водой и телом, иногда слышалось его мычание, прозвякало ремнем на брюках, цокнули каблуки ботинок, хлопнула дверь.
Катя пролежала не двигаясь, может быть, час. Потом закрыла глаза, и еще прошел час. Потом она спала, спала, пока снова не хлопнула дверь. Денис вошел в комнату, резко придвинул стул ближе к кровати, сел и вызывающе уставился на жену. На нем розовая сорочка с кружевами, без галстука. И брюки те же, что на свадьбе – от дорогого серого костюма в клетку. Катя успокоенно любовалась этим человеком. Мешки у него под глазами оттого, что не спал. Красная обводка белков оттого, что плакал. Кулаки на коленях, а что с пальцами? Штукатурка на пальцах, ясно: в стенку колотился этот человек. Сидит и ждет, требовательно выкатил на молодую жену прокурорский карий глаз. А Катя такая румяная, что и веснушек не видно. Ей бы скрыть, что блаженствовала тихим сном, пока этот человек бегал из-за нее плакать да вдобавок стены кулаками трамбовал. Она лежит и любуется, словно жена заботливым мужем, который дал ей отоспаться, а сам вот по хозяйству сгонял туда-сюда.
– Вот что я скажу тебе, Екатерина Сергеевна. Вчерашний день, пусть он такой и останется, как был. Но завтрашнего и сегодняшнего дня у нас с тобой не будет, не надо на меня так смотреть! – прикрикнул на нее, и она похолодела, веснушки брызнули на белых щеках. – Не выйдет, я сказал. До тех пор, пока вся правда твоей жизни не станет мне известна. Другого слова у меня к тебе нет.
– Я только тебя прошу, Дениска, миленький, не волнуйся, не дыши так часто, уж очень страшно. – Снова плачет, руку – к губам, кусает пальцы, а слез все больше, больно глядеть в глаза мужу. – Боюсь я, миленький, боюсь я за тебя.
– А за себя не боишься? – и он скрипнул зубами, нижними вперед, верхними назад. – Давайте, Екатерина Сергеевна, глазки быстро вытирайте и… так сказать, выкладывайте. Москва слезам не верит.
Он бы и похлеще выразился, да пощадил ее малообразованность.
– А твоя Москва сама чего плакала, а? Чего она вся в красных глазах прибежала, а? А руки в штукатурке – это она слезам не верит, миленький мой?!
– Не твое дело, собственно говоря! И штукатурка не твоя…
– Нет, моя, моя! Не надо перебивать, Денис Андреич! Раз уж взялся по батюшке величать, то и давай по-культурному, без перебивок. Я, пожалуйста, я скажу. Только мне минутки две надо, в порядок себя привести. Все-таки муж – инженер, с утра чуть не при галстуке, а я что тебе – лежебока? И вообще, даже на суде разрешается в туалет ходить! – и она мигом выскочила, сверкнув по глазам судьи лезвием белого тела.
Дальше они сидели в гостиной за чистым столом под красивым портретом покойного дедушки. Дедушка глядел высоко вперед, с орденом Красного Знамени на груди, в командирской папахе, и никакого отношения к происходящему не имел.
– Слушаю, что ж вы молчите, Екатерина Сергеевна?
– А вот и Сергеевна, Сергеевна я! Папа у меня Сергеем был, пока маму в день моего рождения не оставил. Теперь сама не знаю, кто он такой, может, уже Андрей или там Алексей какой-нибудь! – неизвестно почему задиралась вчерашняя невеста.
Еще помолчала Катя, а Денис упрямо рассматривал ее побледневшие губы.
– И что же мне говорить, честное слово, не знаю. Никакой неправды я тебе ни разу не сказала, а ты еще что-то требуешь. Целый год просила – не женись на мне, разные совсем люди. Мне, миленький мой, ну ни секундочки не интересно, что у тебя было до знакомства – какие девушки, как по имени, блондинки они или еще что-нибудь у вас было. А тебе мало, что я тебя люблю. Ну ведь ты же хорошо знаешь про мою любовь, скажи, веришь ты мне?
– Допустим, верю. Я не про любовь ответа жду, сама знаешь.
– Вот какие разные мы. Ты не про любовь, а я про любовь. Мучение сплошное. Господи, как же хорошо было, когда я это платье вязала! Хоть бы не довязать мне его, и свадьбы не было такой! Чем я перед тобою провинилась, если совсем не виновата, а люблю тебя – прости, опять плакать получается, – ну чем же, чем? Тебе глупости знать очень хочется? Но это же глупости, детский сад, Дениска, миленький! Сам же двор мой наизусть изучил, мама на фабрике, я одна с детства. То этого послушаешь, то того – девчонки были безголовые. В школе скучно, хоть я училась очень даже хорошо. И мама рада была, один раз всего классная Надежда Николаевна вызвала в восьмом классе. И то я старосте по уху дала, весь класс за меня потом встал, чтобы он язык не распускал. Его наши мальчишки в девятом на следующий год не так избили, ничего. Здоровый, тут же к директору побежал, всех в техучилище перевели. Кроме Некрасова, этот сын завуча, сам голова.
![Эптон Синклер - 100% [худ. Пинкисевич]](/uploads/posts/books/242973/242973.jpg)