Борис Штерн - Туман в десантном ботинке
Обзор книги Борис Штерн - Туман в десантном ботинке
Борис Штерн
Туман в десантном ботинке
Трижды проржал Сивый Мерин, и золотой кусочек солнца выглянул из-за бугра и разлился в реке. Солнце начало вываливаться над водой, вытесняя туман из-под железнодорожного моста, и река расплескала отражение солнца по своей поверхности; проснулась рыба, поднялась со дна, пошла клевать солнечное отражение, наглоталась воздуха, пошли по реке пузыри, пошел от реки пар к небесам, побежала за реку огромная кривая тень от одинокой кривой сосны; и пошло, и пошло… Одна лишь Утренняя Звезда заскучала, побледнела, потянулась навстречу солнцу… И погасла. И каркнула на сосне проснувшаяся ворона — протяжно-пр-рротяжно:
— Кар-р-р-р-р-р!
— Такая вот поэзия… — промолвил во сне Сивый Мерин.
— Такие вот сюжеты… — согласился с другом длиннющий Дождевой Червь.
— Зато наше кладбище всех лучшее и красивее, — зевнул, не просыпаясь, Сивый Мерин. — Здесь им не свалка, здесь хоронют…
Опять закричала ворона, захлопала крыльями, опустилась с кривой сосны к самой воде и подозрительно стала разглядывать правым глазом дохлую рыбешку. Понюхала, клюнула, тяжело вознеслась над рекой, прилетела на кладбище, уселась на обелиск с медальоном.
— Тьфу, дура, напугала, — сказал Дождевой Червь.
— Почему «дура»? — обиделась Ворона, сплюнув дохлую рыбешку на могильную плиту. — Я «он», а не «она».
— Самец, что ли? Кто вас, птиц, разберет… Дурак, значит.
— Ничего ты не понимаешь. Я — ВОРОН. Нас два семейства — вороны и вороны. Среди воронов есть самцы и самки, и среди ворон — то же самое. Я — ворон, но самка. Название у меня мужеского рода, а суть женская.
Дождевой Червь очень удивлен, даже Сивый Мерин наконец-то проснулся и спросил:
— Как же вас все-таки называть… Дурак или дура?
Задумалась Ворон.
«Кто же я такая? — мучительно соображает думает Ворон. — На сосне у меня воронье гнездо, в гнезде лежит крапленое кукушачье яйцо. Из него скоро должен вылупиться вороненок. С этой стороны я, несомненно, „она“. С другой стороны, самка ворона — тот же ворон. Выходит „он“…
— Ни» дурак «, ни» дура» не подходит, — размышляет Дождевой Червь. — Вам подойдет слово «дурачина»— оно и мужского и женского рода одновременно.
Ух, обиделась Ворона! Спрыгнула с обелиска, схватила дохлую рыбешку, перелетела через реку, сверкая на солнце черным оперением, зашебуршилась в гнезде.
— Ловко я ее! — радуется Дождевой Червь. — Слышь, Сивка… Спишь? Переходи ко мне в лужу, я подвинусь.
— А в прежние времена вороны дождевых червей с потрохами ели! — кр-р-ричит Ворон с того берега.
— Ду-ра-чи-на! — разносится в ответ над рекой.
— А сам ты кто? Кто ты сам?!
Призадумался Дождевой Червь, даже Сивый Мерин опять проснулся и спросил:
— Слышь, Червяк, а ведь Ворон права… Сам-то ты кто будешь?
«Странно, — раздумывает Дождевой Червь. — Вроде бы» он «… или» она «?…
— Червячишко я, — заговаривает зубы Червяк. — Маленькое бедненькое червячишко. Кончаюсь на» о «. В грязи пробавляюсь, рою ее окаянную, взрыхляю ее, обрабатываю… А в награду что? Переспать в луже с ясным солнышком?
— Земледелец, значит, — вежливо соглашается Сивый Мерин.
— В нашей реке такие земледельцы на крюках за ребро висели, а рыбы их кушали, — сообщает из вороньего гнезда дохлая рыбешка.
— Кто там рыба, не вижу?!… — злится Дождевой Червь и для испугу извивается как гадюка. — Кто там развонялся?
— Ты не хами, Червяк, — окончательно просыпается Сивый Мерин. — Конечно, запах от нее не деликатесный, но это не значит, что тебе все дозволено.
— Я не «она», — отвечает дохлая рыбешка. — Я — КАРАСИК.
— Дохлятина, вот ты кто! — парирует Дождевой Червь. — Попался бы мне в реке, я бы с тобой иначе поговорил!
— Спать пора, — зевает Сивый Мерин. — Отбой! Кто слово скажет — растопчу!
Тишина. Полдень.
«Ладно, потом поговорим», — думает Дождевой Червь, заползая в старый прохладный десантный ботинок.
Спит Сивый Мерин, пахнет Карасик, Ворон в гнезде высиживает Кукушонка. Плывет по течению пьяный могильщик с лопатой. Ни ветерка, ни дуновенья. Воздух понемногу замешивается в кисель; когда-нибудь будет гроза, но не раньше осени.
— А Я — КОНЬ! — гордо бормочет во сне Сивый Мерин. — Я — Конь, и в этом нет сомнений.
Проходит полгода.
На реке ледоход. Скелет Карасика свесился из родного гнезда, поглядывает в родную стихию. Нет тишины над рекой, плачет медь, из города по мосту несут покойника. Все ближе подходят, все явственней звучит скорбная нота… Кто-то умер.
— Слышь, Червяк… — просыпается Сивый Мерин. — Несут кого-то!
Но десантный ботинок перерублен могильной лопатой, червяков теперь двое.
— Кто это тебя? — соболезнует Сивый Мерин.
Спит Червяк, не в курсе дела.
— Эй, Карасик, где твой дружок… Ку-ку? — ищет собеседника Сивый Мерин.
— Вышел из колыбели… Улетел куковать в город, — меланхолично сообщает скелет Карасика, свешиваясь из гнезда вниз головой. — Щуки нынче голодные.
Не ошибся Сивый Мерин — несут, принесли, отворяют ржавые ворота.
— Эй, кума, кого несут?
— Не видать отсюдова, — отвечает Ворон.
— По какому разряду?
— С артиллерией!
— Генерал, значит. Как минимум… Лети к нам, кума! От нас лучше видно!
— Давай ты ко мне, с сосны далеко видать!
— Лень, кума, крылами махать!
— Мерин ты сивый! — удивляется скелет Карасика. — Ну, где, где у тебя крылья? Покажи!
— Они у меня складные, — бормочет Сивый Мерин. — На зиму припрятаны, чтоб моль не съела. Слыхал про коней-пегасов? Я вот из их породы.
— Если ты Пегас, то я… Летучая Рыба! — насмехается Карасик.
Ур— р-ра, вносят покойника!
— Генерал какой? Военный или гражданский? — спрашивает Ворон.
— Не видать!… Свинцовый!
Молчит похоронный оркестр.
Ищут могильщика. Мерзавец, опять напился, яму не вырыл… Нашли, ведут с лопатой… Еле идет.
Копает.
Начинается официальная часть.
Под сосной садится солнце, распорядитель произносит речь, играет оркестр, солнце сидит, могильщик ищет веревку… Кончено. Свинцовый гроб опускают в могилу, и кладбище вздрагивает — зенитки бьют в закат, небо расцветает ракетами.
— Ишь, долбанули! — пугается Ворон, слетая с сосны.
— Кого хоронят? — просыпается Дождевой Червь. — О!… Ты откуда взялся?!
— Ниоткуда я не брался. Всю жизнь в ботинке живу, — отвечает Второй Червяк.
— Извините, но хозяин этого ботинка я.
— Вы хотите сказать, что я обманываю?
— А кулаки у вас на что? — подзадоривает Сивый Мерин.
— Не лезь, сами разберемся!
Могильщик спускается под обрыв к реке, с уважением разглядывает размытые кости мастодонта, долго плавает и фырчит, как лошадь, от удовольствия.
— Прогуляемся? — спрашивает более смелый Червяк.
— Я не гуляю с незнакомцами, — опускает реснички более скромный Червяк.
— А танцы вы любите?
Весна ласкает вечернее кладбище, бесшумно растет трава, и едва слышно лопаются почки на кусточках. К ночи на холм возвращается мокрый могильщик, трезвый.
— Жизнь прошла, а не пожил, — вздыхает он.
— Надо было жить, а не пить, — наставляет Ворон.
— Как жить, когда жизни нет? Вам хорошо, у вас никаких проблем. Ты — ворона, тот — червячок, а этот карасиком при жизни был…
— А ты кто? Человек! Оно звучит!
— Какой же я, братцы, человек, — горько усмехается могильщик. — Обыкновенный мутант с лопатой. Был бы я человеком!… А мутант — он и есть мутант, весь в стадии революции. Сегодня он — такой, завтра — другой, через год — мать родная не узнает. Сам себя боюсь.
Притихли, задумались.
— Вот, когда я был человеком… — нарушает тишину Сивый Мерин.
— Скажите пожалуйста, он и человеком был! — удивляется скелет Карасика. — С крыльями?
— Были такие кони с человеческой головой. Кентаврами назывались. Слыхал? От них свой род веду.
— Были кентавры, были. Сам хоронил, — подтверждает могильщик. — И пегасов хоронил, с крыльями. Сюда всяких несут.
Нечего сказать Карасику, молчит. Хорошо, наверно, быть человеком…
— Вот когда я был кентавром… — решает продолжить Сивый Мерин.
— Чего его слушать! — кричит Ворон с сосны. — Я в девках был, когда его родители бракосочетались. А туда же — пега-ас, кента-авр!
— Если он кентавр, так я… русалка! — хохочет Карасик. — Русалок хоронил, могильщик?
— Женщин с рыбьим хвостом? Хоронил. Всех хоронил. И всяких. Молчит Сивый Мерин. Правду он говорит… Был он кентавром, был! И пегасом был! Не верят…
— Вот что, братцы, ну вас к лешему, — говорит могильщик, — когда в городе кукушонок кукует полночь. — Удивляюсь я вам — чего вы ссоритесь? Не успеет кто слово сказать, все на него наскакивают. Ну, приврет малость, зато интересно. А вы слова не даете.
— Все р-равно!… Если он кентавр-р, тогда я… жар-р-пти-ца! — каркает в темноте Ворон.
