Владимир Круковер - Люди с футляром и без
Обзор книги Владимир Круковер - Люди с футляром и без
Владимир Исаевич Круковер
Люди с футляром и без
Люди с футляром и без
Я сам себе
И жертва, и палач.
В. ВертЯ недавно поселился тут.
Каждое утро под моим балконом проходит стройный человек в серой шляпе. Иногда он идет в элегантном костюме, иногда на нем темный макинтош. Но шляпа всегда одна – серая, с обвисшими полями. И всегда при нем коричневый футляр из замши. Он носит его бережно, а когда прикуривает от блестящей зажигалки, то зажимает футляр между ног, чтобы не ставить его на землю.
По форме этот футляр предназначен для гитары или другого музыкального инструмента, похожего на нее.
Человек с футляром – очень внимательный человек. Недавно он увидел меня на балконе и поклонился. С того дня он все время смотрит вверх, и если я на балконе – раскланивается…
В воскресенье он не проходит мимо моего балкона, может, он вообще не выходит в этот день из дома. Может, ходит другой дорогой. Но на работу он ходит всегда под моим балконом.
Мне очень хочется с ним познакомиться, только я не знаю, как это сделать практически.
Вчера он шел с работы, как всегда, в шесть, и мы заговорили. Он поблагодарил за приглашение зайти ко мне и обещал сделать это в воскресенье, в полдень. И действительно пришел. Мы очень мило провели время. Я угостил его хорошим коньяком и очень хорошим, настоящим, в зернах, бразильским кофе. Мы поболтали, он посмотрел мои фотографии и похвалил их. Он очень милый человек.
– Я – инвалид. Не важно, какой группы.
Теперь он часто заходит ко мне. Всегда по воскресеньям. Я попросил его заходить и после работы, но он сказал, что очень устает и вообще плохой собеседник.
– Уф, устал! – сказал он, бережно укладывая свой красивый футляр на столик в прихожей. – Сегодня был суматошный день.
– Все как-то стесняюсь спросить, – обрадовался я его визиту, – вы, простите, на чем играете?
– Играю?! – удивился он. – Вы приняли меня за музыканта? Ах, да! Вас сбил с толку этот футляр… Его мне сделали по заказу моей старшей дочери, с которой мы очень дружны, понимаете… Нет, я не музыкант.
Он бережно открыл свой футляр. Внутри все в футляре было отделано зеленым бархатом. Две лакированные ременные застежки крепили очень красивый топор, похожий на тот, которым мясники на базарах разделывают говяжьи туши. Металлическая часть этого рубящего орудия была никелированной, а топорище блестело полировкой под красное дерево. По бархатной отделке вокруг изящного топора были аккуратно размещены кожаные кармашки, как в несессере.
– Эти кармашки очень удобны, – сказал он, ласково дотрагиваясь до них кончиками пальцев. – Тут я держу оселки, – точильный брусок, хирургические ножовочки, щипчики и кусачки. Но этой металлической мелочью я почти не пользуюсь. Потому, что я никогда не допускаю брака в своей работе. Я ударяю только раз, и разруб получается ровным, как круг станины шлифовального станка – ни одной задоринки! За это на работе меня очень ценят…
Мне стало немного жутковато, но любопытство требовало удовлетворения. Тем более, что гость так и не назвал ни профессии своей, ни специальности. Но я все же не решился спрашивать об этом напрямую.
– А как вам платят?
Гость помрачнел, и мне стало неловко за свой вопрос.
– Сейчас – мизер. Раньше и оклад был повыше. Твердый оклад плюс… Как бы это сказать? Ну, дополнительный гонорар за каждую голову. Правда, в ту пору и работы у меня было невпроворот. Сейчас только оклад. А к Первомайским праздникам, к Седьмому ноября – только премиальные в размере пятидесяти процентов оклада… Маловато, конечно.
– Но все равно, – постарался успокоить я его, – по нынешним временам – это неплохо. Тем более, что к пролетарским праздникам не везде балуют премиальными.
– Оно, конечно, неплохо, – вздохнул он, – но хлопотно очень. Все эти формальности, приготовления… Церемонии длятся дольше, чем сам рабочий процесс. Я давно еще вносил рацпредложение перевести дело на конвейер… Движется, знаете ли, мимо тебя широкая лента с плахами, а тебе только остается взмахнуть и ударить топором. Не приняли. Говорят, дорого очень. Ни в одной стране, дескать, широких транспортерных лент не выпускают. Да еще таких, чтобы и плахи на себе удерживала, и объекты… Ну, это самое, предметы труда.
– Ну, а гильотину если установить… – начал было я, но тут же сообразил, что допускаю бестактность: ведь в таком случае мой гость и вовсе останется без работы.
– Гильотину нельзя! – враз отверг мое усовершенствование гость. – Гильотина – это все-таки машина, штука неодушевленная. У нее не может быть внутреннего чувства неотвратимости справедливого возмездия. Машина не может, как человек, осознавать, что она – карающий меч… – и он ласково и нежно погладил полированное топорище своего никелированного инструмента.
В отличие от гостя – я инвалид. У меня нет ног. Ноги я потерял совсем молодым. Сейчас мне уже под пятьдесят и я совершенно забыл, как оно живется-то, с ногами, стало быть. К тому же на новом месте мне очень скучно. Но Палач заходил ко мне редко. Поэтому мне ничего другого не оставалось, как сидеть на балконе и высматривать других людей, отлавливать из них возможных собеседников. Я очень любопытен и мне нравится разговаривать с разными-разными людьми.
Под моим балконом часто проезжает мой коллега-калека, стало быть, тоже безногий человек. Он ездит на самодельной тележке и отталкивается от асфальта деревянными приспособлениями, которые напоминают штукатурский полутерок. Коллега-калека плохо одет и постоянно пьян. Вверх он никогда не смотрит, а потому и не может видеть меня, своего товарища по несчастью. Мне и хочется поговорить с ним, но что обо мне подумают соседи? Короче, стесняюсь я приглашать его к себе. Раз позови, да угости чем-нибудь – не отвадишь потом… Таким ведь, в их положении, даже мокрый асфальт – по колено.
Калеки вообще почему-то ведут себя довольно развязно. Можно подумать, что увечье дает им, по сравнению с другими гражданами, неограниченные права и освобождает от всех обязанностей, от правил этикета и простого такта. Меня лично такая вседозволенность коробит, поскольку я человек интеллигентный и скромный, стараюсь лишний раз не лезть людям в глаза.
Улица, на которую я переехал, – очень тихая улица. Это и хорошо и плохо одновременно. Кстати, там, где я жил раньше, было тоже и хорошо и плохо. Хорошо, что тихая, думается легче. Плохо, что тихая и малолюдная – наблюдать некого, собеседники – редкость. Одно утешение – телевизор, а в нем самые для меня интересные передачи – «Клуб кинопутешествий» и «Погода». Но теперь у меня телевизора нет. Только деньги на него откладываю, понемножку с каждой пенсии. Скоро двести рублей наберу.
Пока экран меня не отвлекает, решил вести записи своих балконных наблюдений. Не дневник вести, а просто делать записи пожилого человека. Может, когда-нибудь ими заинтересуются люди. Ведь у каждого из нас свой взгляд на окружающую нас действительность. А взгляд интеллигентного человека более внимателен и более глубок, чем узкий кругозоришко, скажем, дворника с незаконченным начальным…
Сегодня снова заходил ко мне Палач. Я рассказал ему про свои записи и даже дал ему прочесть несколько страниц. Ему моя беллетристика очень понравилась, а то место, где речь идет о нем, он даже переписал в свой блокнот.
– Молодец ты, Интеллигент! – похвалил он меня. – Про футляр ты, это, хорошо! Вот я переписал, чтобы дочке своей показать. Пусть порадуется, что отца ее все же заметили.
И в знак признательности он рассказал мне кое-что про того калеку на коляске. Оказывается, их два брата, и оба смолоду без ног. Один из них – хороший сапожник и довольно состоятельный человек. Другой – забулдыга из забулдыг. Постоянно выпрашивает деньги у сапожника, а тот ссужает его, опасаясь шумных скандалов, которые может закатить забулдыга. Но этого ему на водку не хватает. Он клянчит деньги у прохожих, этих уличных подачек ему достаточно не только на выпивку, но и на продажных женщин еще остается. Последнее обстоятельство меня особенно возмущает – какой позор! Мысленно я похвалил себя за то, что в свое время удержался от знакомства с этим оборванцем.
Там, где я жил раньше, все люди были с физическими изъянами. Но все они вели себя довольно сдержанно, хотя по-разному были воспитаны, неодинаково образованны. А если, паче чаяния, кто-то и нарушал общепринятый порядок, того успокаивали соответствующими лекарствами или применяли к нему другие медицинские меры воздействия.
Там, конечно, было хорошо, но я все же очень доволен, что живу теперь в отдельной квартирке и сам себе хозяин. А когда куплю телевизор – совсем хорошо будет. И круг знакомых станет шире. Все вместе будем смотреть разные программы, а особенно «Время». Надо быть в курсе событий во всем мире и иметь на этот счет свое собственное мнение, совпадающее, конечно, с мнением общественности. Нельзя жить только одним животным эгоизмом, как тот калека на коляске. Он, наверное, и телевизор-то не смотрит, а уж про газеты или журналы и говорить нечего…
