Кришнапрасад Чапагай - Кто виноват?
Обзор книги Кришнапрасад Чапагай - Кто виноват?
Кришнапрасад Чапагай
Кто виноват?
Стерли со лба Сушилы красное пятнышко тики — знак замужества. Сломали, сняли с запястий чуры — стеклянные браслеты. Сорвали с шеи бисерное патэ. Вчера еще женственная, как Сита, сегодня — бесплотная тень, бродила она по дому. Теперь она вдова... Во исполненье вдовьего долга заковали ей руки в два белых серебряных браслета, кандалы вдовства.
...Согласие дали не только сыновья, но и внуки Мадхусудана-бадже, и вот внесли в дом семидесятилетнего Мадхусудана паланкин с десятилетней Сушилой — не ради продолжения рода, а лишь для утешения старости его.
Старик любил Сушилу. Быть может, впервые в жизни пришла к нему настоящая любовь. Никогда он не будил ее до зари, а что до хозяйства, так он и кувшина с водой с места на место переставить ей не давал. Так он ее лелеял и нежил, что сам ей волосы расчесывал, по три раза на дню белила и румяна ей в щеки втирал, после к зеркалу подносил и сам рядом вставал: «Хороша моя королева!» А потом целовал разок, поднимал ее, легкую, и, довольный, по комнате носил.
Ни днем, ни ночью ни на шаг ее от себя не отпускал. Только Сушиле в том радости не было, скука одна. «Что это он? — удивлялась она. — Отец с нами никогда так не играл». Что отец, что муж — разницы она еще не понимала.
■Бежали дни. Юность Сушилы расцветала, а Мадхусудан-бадже все дряхлел и дряхлел. Теперь Сушила уже начинала понимать язык мужа. Часами сидела она на коленях Мадхусудана, нежно разглаживала его бороду и болтала с ним. А старик посмеивался и все в щеку ее целовал.
Только долго это длиться не могло.
В один прекрасный день Мадхусудан, дожив до семидесяти пяти лет, ушел из этого мира, а девочка осталась вдовой на пороге юности.
Бывало старик любовался, как она весь день ходит накрашенная и разодетая. А если вдруг не захочет она нарядиться, не наведет на себя красоту, так старик совсем голову терял от расстройства. А если ее что-нибудь огорчало или сердило, утешал ее, уговаривал ласково. Этим он только и жил. Этим утолял жажду сердца.
И вот с детства привыкнув к холе и неге, как могла теперь понять Сушила свой вдовий долг?
■В доме напротив соседский сын Удхав, в чьем теле юность разливалась бурным половодьем, до полуночи просиживал у окна, света не зажигал, напевал песенку без начала и конца. Точно голодный пес на кусок мяса, не отрывая глаз, смотрел Удхав, зачарованный красотой Сушилы, на ее окно и ждал, когда за стеклом мелькнет стройный силуэт девушки. А бедняжка об этом ничего и не знала.
Как-то проснулась Сушила в полночь, в тоске и печали по умершему мужу. Зажгла свет, и взгляд ее упал на большое овальное зеркало, которое висело напротив кровати. Осиная талия, высокая грудь, изящные руки, прелестное личико, обрамленное длинными, ниспадающими на плечи волосами, — такая красавица задумчиво глядела на нее из белоснежной постели, что даже удивилась она. А потом спросила у своего отраженья: «Нравится?» — улыбнулась и шутливо покачала головой: «Нет, не очень!» И когда Сушила вдруг поняла всю прелесть своей наготы, голова у нее закружилась. Ей стало нечем дышать в душном тепле ее одинокой спальни, и, подбежав к окну, она распахнула его настежь. В комнату ворвался свежий воздух...
А напротив, которую уже ночь, неподвижно, как на вечернем богослужении, сидел Удхав в надежде хоть на миг увидеть Сушилу. Две пары глаз встретились. Мучительный стыд охватил Сушилу. Какой страшный грех она совершила! Ведь она — вдова, и если будет смотреть в глаза чужим мужчинам, так ни в этой, ни в будущей жизни места ей не найдется.
Вот что вечно твердили ей, вот что слышала она со всех сторон. В этом мире, если мужчина обзаведется десятью женами, его только хвалят, называют богатырем. И не надо большого ума, чтобы со дня рождения понимать, что права мужчины и женщины взвешиваются на обманных весах.
Уже не раз приходили в голову Сушиле такие мысли, но не просто человеку отказаться от представлений, впитанных с молоком матери.
Сушила захлопнула ставни и упала на кровать. Взглянула, закрыто ли окно, заперта ли дверь, и с головой закуталась в одеяло.
Дня четыре у нее не хватало духа даже близко подойти к окну. Если ноги по ошибке поворачивали туда, тело будто свинцом наливалось, лицо горело краской стыда, а по спине пробегали мурашки.
Но время шло. Юность все больше подчиняла Сушилу своей неодолимой власти. И как-то ночью особенно захотелось ей узнать: сидит ли еще у окна этот человек? И не для того чтобы увидеть Удхава, а только чтобы рассеять свои сомнения, потихоньку подошла она к окну и открыла его. Юноша все так же сидел в позе йога, постигающего нирвану. И вновь встретились две пары глаз.
«Как же ему, должно быть, холодно, бедняжке!» — подумала Сушила. И ее охватила жалость. На миг задержавшись в окне, она медленно затворила ставни. А на следующую ночь, поддавшись естественному любопытству, Сушила вновь приоткрыла окно и поглядела на дом напротив. Оттуда, как и прежде, смотрел на нее Удхав, неподвижный, как глиняный истукан. И тут Сушила поняла, какую нирвану постигает сосед. Если даже богам нравится, когда им поклоняются, то что уж говорить о простых смертных? И юная вдова улыбнулась Удхаву с тихим сочувствием.
А дни все шли и шли. Узел любви Сушилы и Удхава затягивался все туже. И однажды Удхав сказал:
— А почему бы нам не встретиться где-нибудь в уединенном месте?
Сушила вспыхнула и ответила:
— Хорошо, только как же эти пятеро:
Мужний дом...
Отчий дом...
Люди...
Закон...
и эти белые серебряные браслеты, эти черные нити в волосах — как их всех заставить понять? Им-то я что скажу?
Удхав был мужчиной. Мужний дом, отчий дом, люди, закон — ему не нужно было их согласия. Нужна была ему только цветущая юность Сушилы, она одна наполняла его звериным голодом. И зачем было ему подбирать правильный вес на обманных весах, искать равновесия, всех ублаготворять? Мужчине любовные связи не в укор, и чем их больше, тем он считается мужественнее.
И потому ответил Удхав, что держать за все ответ будет он, а ей нужно только сказать «да».
Он сказал:
— Я увезу тебя в такую страну, где нашу любовь назовут чистой и священной. И там, воздвигнув для тебя храм любви, буду тебе поклоняться с утра и до утра. Жрецом твоим стану. Скажи лишь слово — и я взберусь на высочайшие вершины Гималаев. Ну, а если головой покачаешь и скажешь «нет», одно мне останется — уйти из мира. Моя жизнь и смерть — в твоих руках, теперь твое слово.
Сушила закрыла глаза и на мгновенье задумалась. Мужний дом, отчий дом, люди, закон — все они в один голос кричали «берегись!» и грозили ей. Ужас охватил ее. Закрыв лицо руками, шатаясь, подошла Сушила к стене, прижалась к ее холоду пылающим лбом. Ею овладело яростное желание схватить Удхава за горло и сдавить его... А тот, заподозрив недоброе, сразу исчез.
Кто может остановить половодье разливающейся юности? И если уж Вишвамитра — великий знаток наук, проникший в тайны Шастр, если уж и он не смог устоять перед чарами прекрасной Менаки, то чего же требовать от Сушилы! Перед собой видела она Удхава, который день и ночь сулил ей небесные наслаждения. А сзади доносились угрозы и брань — мужний дом, отчий дом, люди, закон целыми днями твердили одно: ты — вдова, ты должна есть грубую пищу, должна жить иссушенной жизнью. Случится в доме какой-нибудь урон или убыток — она виновата, ее злосчастье беду на дом навлекло. Есть досыта, носить нарядную одежду вдове не положено. При ней нельзя приносить поздравления, нельзя желать счастья — все обернется горем. Вдова и в храм ходит, и молится, и постится куда больше других и оттого телом всегда чиста, однако ни на свадьбу, ни на братбандху[1] ее не зовут, даже близко к дому, где праздник, не подпускают.
Сушила все это в сердце прятала, копила, терпела. Но всякому терпению есть предел. И если предел этот перейден, то человека уже ничто не остановит. И тогда кто же будет покорно ждать далекой награды и не прельстится гем, что можно взять сейчас же — только руку протяни... И на весах юного сердца нынешнее счастье перевесило завтрашние небеса. Плача и смеясь, сказала она «да».
Два сердца слились в одно. И что же случилось тогда? А случилось то, что цвет мира изменился в глазах Сушилы. Трава, что вчера еще была сухой и желтой, вдруг стала зеленой, и посреди этой буйной зелени расцвела и зазеленела жизнь самой Сушилы.
На миг глаза ослепли и не видели уже ни опасностей, ни преград. Перед черным занавесом смерти начал разыгрываться ослепительный спектакль любви.
И однажды сказал Удхав: «Королева моя, как ты хороша!» — и безумная радость загорелась в его глазах. Желание протянуло лапу и утолило жажду.
■Тайная любовь стала явной. Чувствуя, как тяжелеет ее тело, Сушила однажды спросила Удхава:
— Что думает обо мне душа моя, хаджур, господин мой?
