Ярослав Астахов - Лезвие осознания
Ярослав Астахов - Лезвие осознания краткое содержание
Ярослав Астахов
Лезвие осознания
Долгие удары молотом утомили меня, и вот, я задремал, вглядываясь в огонь, присев у моего горна.
И пелена сновидения начала уже ткаться перед глазами…
Вдруг ясный стальной удар – пришедший, как удар колокола – разъял сон.
Я встал и оглянулся вокруг. Я увидел: все в кузнице оставалось таково в точности, каким я его оставил. Темная наковальня… молот, к ней прислонившийся… и наискось лежащий на ней клинок, вот только что мной оконченный.
Какие странные блики, вдруг я заметил, отбрасывает на его сталь прядающий огонь!
Вдруг сердце заспешило у меня так, что я невольно положил руку себе на грудь.
И капельки холодного пота – немыслимая вещь в кузнице – выступили у меня на висках.
Я вспомнил.
Я сделал много мечей. И ратники похваляли моих детей, и мы распили с ними не один кубок. А это что-нибудь значит, когда бывалые гридни приходят поговорить с оружейником. Рассказать, почему они до сих пор говорят и ходят.
Но тот, который заказал мне сей меч, не был воином. Иное было у него ремесло: колдун.
И меч сей нужен был ему для колдовских целей.
И приказал он выбить на клинке руны, сообщающие мечу особую, непосюстороннюю силу.
И я нанес эти знаки… И вот, я вспомнил: колдун предостерегал меня. Говорил: насади рукоять – немедленно. В то самое же мгновение, как только будет рожден клинок, имеющий начертание. Потому что иначе сила меча проснется, не ожидая, пока его возьмут в руку. Ведь руны означают имя меча. И оно – Осознание. И знай: он обоюдоостр, меч именем Осознание. Он делается слугою, когда управлен в ножны и рукоять. Но бойся – говорил мне колдун – лезвия Осознания!
Я вспомнил предостережение слишком поздно. Ведь я не сотворил этого – не насадил рукоять немедленно на клинок! И вот он смотрит мне теперь в глаза – голый шип… Шип?! А я ведь оставлял клинок острием к себе, как разогнулся и пошел отдохнуть – присесть на деревянный чурбак.
Я понял, почему произошел звон.
Я вскрикнул и отшатнулся! – прозвенев снова, лезвие поднялось в воздух.
И замерло в свете горна. Не двигаясь. Наклоненное под углом, чуткое. Выглядящее так, как будто оно… прислушивается.
Блистающее острие целилось в мою грудь.
И ужас, неземной и тяжелый, как лапы хищного зверя, неслышно подошедшего сзади, сдавил мне сердце. Непроизвольно я поступил также, как обыкновенно в лесу, если чувствовал, что грозит опасность: я резко свистнул. И распахнулись тут же створки окна, и в кузницу, ощеривая в прыжке пасть, метнулся сторожевой пес. И сразу я пожалел: что могут его клыки против острой, тяжелой стали? Зверь властен остановить зверя. И человека может остановить, но вот – лезвие пробудилось… и тени перед ним человек и зверь!
Клинок поднялся еще чуть выше, слегка покачиваясь. Его острие описало медленный полукруг, и при этом шип, который предназначен для рукояти, описывал, соответственно, полукруг меньший. Как если бы насажана уже была рукоять и ее держала невидимая рука – испытывая клинок на вес, проверяя правильность распределения массы.
Но нет. Мне это только представилось – невидимая рука… Мы склонны подгонять новое, вдруг открывающееся глазам, под уже известное. Или хотя бы тому подобное. Движение же клинка не было таково. Он жил… ведь он стоял в воздухе, как стоит рыба, неподвижно, в потоке. Поигрывал сам собою… Да, он… пробовал себя сам!
Пес прыгнул. Страх перед неизвестным – как странно – не удержал его. Видимо, им овладела ненависть к неизвестному – то единственное, что позволяет преодолеть сей страх. Усиливающаяся дрожь била, не отпуская ни на мгновение, мои члены. Я видел происходящее совершающимся донельзя медленно. И острота зрения возросла вдруг так, что я различал волос, плывущий в воздухе… что увидел, как разрубило его надвое в неудержимом своем стремлении острие!
Они встретились – летящее вперед тело моего пса и этот живой клинок. И тело было отброшено. И… в воздухе замерла сталь, мой зверь – еще оставался жив, но я видел, насколько непоправимо глубоко лезвие вскрыло плоть!
И это было единственное мгновение моей жизни, в которое и я тоже пережил ненависть к неизвестному. Разделил чувство, роднящее существа земли, но бывшее для меня – до сего – немыслимым.
Однако и тогда я, как помню, не до конца сроднился со всем живым. Ведь ненависть не дала безумия, краткого багрового исступления, в котором сгорает разум. Притом, что мои глаза наблюдали страдания существа, мной вскормленного. И я бы согласился с людьми, если бы способен был в этот миг думать о постороннем. С людьми, которые шептали вослед за моей спиной: «а все-таки он не наш – он кузнец…»
Безумие ведь не различает, а я вот знал, за что ненавижу меч. Нет, не за самый даже удар его, а за то, что неумело был нанесен, что не получилось у лезвия отобрать жизнь чисто, не заставляя платить страданием.
И почему-то я верил, что справедливо будет сказать про этот живой клинок: не сумел. И клеветою было бы заявить, что не захотел он.
Тяжелый предсмертный крик вышел из горла пса, и остановились глаза его, а я понял, что от бессилия кричу сам, и был не в состоянии унять вопля, покуда ни ударила распахнутая дверь в кузницу: ворвался мой подмастерье, решительный и нескладный, но много более молодой и сильный, чем я.
Грозящее острие вновь целилось в мое сердце.
Раскрыв от изумления рот, крестом перечеркнув грудь, мой ученик бросился, задрожав от ярости, на ненавистный неправильностью своей предмет. Он протянул вперед руки, желая схватить клинок, плавающий в воздухе, и сломать.
Я видел, как она выскользнула, дразня, прямо из под его пальцев, живая сталь. Коварный клинок покачивался теперь в воздухе между ним и мною, мгновение назад проскользнув у него под локтем. И подмастерье мой медленно, как это казалось мне, разворачивался к нему. Клинок поднялся чуть вверх…
Я понимал, что готовится. Глаза моего ученика пылали безумным гневом. Завершив разворот, он сделал глубокий вдох, явно собираясь вновь прыгнуть.
И в этот момент его, от плеча и до самого бедра, наискось, развалил меч.
Три страшных предмета лежали на полу около моих ног: предмет, который был зверем, и два предмета, бывшие, вот только что, человеком.
Грозящее острие вновь целилось в мою грудь.
Я сделался равнодушен. Они сгорели в этой груди, испепелив даже и самое себя, страх и ненависть. И лишь какое-то отрешенное, холодное удивление загадывало уму загадку: как это он убит, ученик? Нездешней силой разрублена его грудь, а ведь он ее, только что, защитил крестом…
Да, ужас выжег и самое себя, как встречный пожар. И канул и оставил душу мою спокойной, как пепелище… Тогда я осознал и некую еще странность. Передо мной лежали убитые; их раны были ужасны… но почему же из этих ран не пролилась кровь? Я наклонился над ними. Быть может, они не умерли? Или… может быть, они и не были никогда живы… здесь? И это только незнание мое о них – умерло?
И снова прозвенел меч.
Я вскинул на него взгляд. Как может он извлекать из воздуха этот звон? Глаза остановились на двери, теперь распахнутой. И сразу онемел ум – и остановились какие-либо вопросы. И сердце…
Женщина моя переступила порог и шла, не отрывая глаз от клинка, чтоб стать между мной и сталью.
Она дошла и остановилась посреди предметов, валявшихся на полу, не заметив их.
Она читала молитву.
Я думал, будто бы в предшествующие мгновения испытал ужас – от первого и до третьего звона стали. Но нет… ужас опрокинулся в мое сердце лишь вот теперь! Броситься на нее. Повалить на пол. Закрыть ее своим телом… Но сделать этого я не мог! – предательское, остановилось у меня в груди сердце.
Я видел, как из-за плеча ее полыхнула маленькая алая молния… и острие – точка, где сошлись лезвия – выглянуло между ее лопаток.
И снова не пролилась кровь.
Я уцепился взглядом за вздрагивающий, висящий в воздухе… высвободившийся клинок. Направленный в мою грудь. С какой-то даже отрадой впивался зрачками в блеск… впивался зрачками в блеск… впивался зрачками в блеск… чтобы не опустить глаза – на пол.
И сколько же прошло времени для меня? И мне подумалось вновь, что только вот теперь я пережил ужас.
Теперь. И не было на этот раз от него исхода! Какой же демон, хозяин какого ада заставил меня произнести в сердце моем вопрос: а если бы я знал наперед – взялся ли бы я тогда исполнять заказ? или бы я выгнал тогда колдуна, с проклятиями, из моего дома?
И вот, я различил шепот в сердце своем: не выгнал бы.
