Сергей Литовкин - Наблюдатель
Обзор книги Сергей Литовкин - Наблюдатель
Сергей Литовкин
Наблюдатель
В школу
Хочу начать с исторического экскурса, кажущегося мне совершенно необходимым. Вот он.
По семейному преданию, фамилия наша, Литовкины, принадлежит свободолюбивому казацкому роду, обосновавшемуся в семнадцатом веке на постоянное проживание в районе нынешнего города Валуйки, что на полпути от Ельца до Луганска. Есть веские основания полагать, что переселение в эту местность произошло совсем не по доброй воле, но подробности давно канули в Лету. Легко догадаться: откуда мои предки в эти Валуйки тогда пожаловали. Именно, именно. Вот, я всю жизнь и считаю, будучи русским, что земля литовская мне отнюдь не чужая.
Теперь к делу.
Прибыл я в Литву в середине пятидесятых годов в возрасте полутора лет от роду в арьергарде танковой дивизии, в которой служил тогда мой отец. Поселились мы в Каунасе в одной из коммуналок трехэтажного старого дома, где отцу, как фронтовику и семьянину, была пожалована десятиметровая комнатушка. Туда и въехали мы втроем, со всем нашим скарбом, состоящим из пары тюков одежды, коробки всякой всячины, двух табуреток и дощатого ящика для угля. Вопреки известной традиции селить офицерские семьи скопом в одном месте, дабы удобнее было поднимать глав семейств по тревоге, в нашем доме превалировало местное население. Только в соседнем подъезде проживало еще несколько русских, да в нашем коридоре можно было изредка встретить продавщицу тетю Тоню из Военторга или ее военнослужащих ухажеров. Вполне естественно, что почти все мои сверстники, с которыми я общался во дворе, ковыряясь в песочнице или катаясь с горок, были коренными литовцами. Дома я говорил по-русски, а на улице – по-литовски, но изредка путался, впадая в зону устойчивого непонимания. Иногда я приносил с улицы новости, которые в моем переводе звучали, например, следующим образом:
– Пролетал американский самолет. Скоро выгонят всех русских. Завтра будут их на рынке бить.
– Ага, – говорил отец, засовывая полевую сумку и кобуру с пистолетом под подушку, – могут чуть свет поднять. Опять выспаться не удастся.
Так и дожил я успешно до четырех с половиной лет, когда у нас во дворе появился новый парень. Это был Боря, ученик-первоклассник из русской семьи. Он ходил в роскошной школьной гимнастерке, подпоясанный ремнем с бляхой и носил настоящую фуражку с кокардой и кожаный портфель. Помнится, что жили поблизости и другие школьники, но они были намного старше и казались мне тогда людьми взрослыми, следовательно, – не интересными. Проходя мимо нас, копошащихся в песочнице, они своего внимания на мелюзгу не тратили. Другое дело, – Борис. Он солидно присаживался на свой портфель и затевал со мной разговор на разные темы от дел семейных до военных и даже школьных, что мне было страшно интересно. Разговаривали мы, естественно, по-русски, что остальным ребятам было малопонятно, и в беседах этих они участия почти не принимали. Теперь-то мне ясно, что ему просто домой идти не хотелось, а за пределы двора выходить запрещалось. И не с кем было ему пообщаться на родном языке, кроме, как со мной. Однако, я в то время очень гордился этим знакомством, считая его настоящей дружбой. Не знаю, как бывает у других, но для меня тогда этот мальчишка стал самым большим авторитетом, тягаться с которым не мог абсолютно никто, в том числе и отец с матерью. А всего-то, был он старше меня года на три. И, – на тебе. Почерпнутыми от него сведениями и заблуждениями я пользовался еще многие годы. Да и сейчас, частенько, ловлю себя на какой-нибудь бредовой мысли, естественным образом вытекающей из «секретных колдовских знаний» или, что еще круче, – «теории взаимоотношения полов», доведенной до меня, четырехлетнего, этим семилетним секс инструктором.
Больше всего меня в то время занимали разговоры о школе, в которой учился Борис. Эта русская школа находилась где-то далеко за стадионом и кинотеатром. В те места я никогда и ни с кем не ходил, что придавало теме особый интерес. Мне было совершенно ясно, что только там я смогу стать таким же умным, смелым и значительным человеком, как мой друг. Там мне дадут такую же, как у него фуражку, научат плеваться метра на два и свистеть в четыре пальца.
– Ма-а! – сказал я матери на кухне, когда она кипятила белье в огромном чане, – я хочу пойти в школу.
– Пойдешь, когда надо будет, – отмахнулась мать.
– Уже надо, – подумал я вслух.
– Отнеси чайник в комнату.
Боря охотно согласился отвести меня в школу. Он, кстати, это и предложил, заявив, что к его мнению в школе очень даже прислушиваются. Само собой подразумевалось, что по его рекомендации меня сразу примут в первый класс, где учится он сам. В качестве благодарности за хлопоты я вручил Борису три конфеты, которые он тут же умял. А еще, я отдал ему железный игрушечный грузовик. Подкуп и взятка состоялись во всей своей неприглядности.
Теплым майским утром я выскочил пораньше из дома и, дождавшись своего проводника в новую жизнь, направился в школу. Несколько рук весело помахало мне вслед из родной песочницы. Одет я был не по школьному, а как обычно, в короткие штаны на лямках, полосатый свитерок и сандалии. Это меня не беспокоило, поскольку школьную форму с портфелем и тетрадями я рассчитывал получить на месте. Борис меня убедил, что так и будет. Шли мы с ним до школы довольно долго по незнакомым улочкам и дворам, но я ничего не замечал вокруг, погрузившись в мечты и перспективы, которые теперь должны были передо мной открыться. На высоких школьных ступеньках носились, толкались и горланили десятки ребятишек, выряженных во все одинаковое. Я, чуть было, не потерял из виду своего провожатого, но вцепился в его портфель и успешно добрался до второго этажа, где у больших белых дверей мы столкнулись с высокой темноволосой женщиной.
– Здрасьте, Вер Тровна, – просипел Борис, пытаясь проскользнуть мимо нее в помещение, уставленное партами. Я тихо повторил его слова, выполняя аналогичный маневр.
– Ганин, а кто этот мальчик? – спросила женщина, обращаясь к Борьке, – это ты его привел?
Тот удивленно пожал плечами и исчез за дверями. Еще не поняв всю глубину и подлость предательства, с которым пришлось столкнуться, я продолжил попытки протиснуться между косяком двери и ногой учительницы, преградившей мне дорогу.
– Мальчик, иди домой, – говорила она, отталкивая меня от дверного проема, – нечего тебе здесь делать. Ты еще маленький.
В общем, несмотря на тщетные физические усилия и веские аргументы о необходимости принять меня в первый класс, я через пять минут оказался снова на тех же школьных ступеньках, быстро опустевших после громкого и продолжительного звона. Этот звонок звучал тогда не для меня…
На глаза набегали слезы и я, закусив губу, чтобы не разрыдаться, побрел по улице в обратном направлении. Миновав несколько перекрестков и выйдя на большую площадь с клумбой, я понял, что заблудился. Все неприятности навалились разом: отказ в приеме в школу, предательство друга, неизбежная взбучка за уход со двора, ожидание насмешек от друзей по песочнице. А тут еще горе – дорогу к дому не найти. Слезы самопроизвольно полились из глаз. Попытка остановить их поток привела только к громким всхлипываниям. В это время я заметил приближающегося ко мне высокого усатого милиционера, перепоясанного многочисленными ремнями и портупеями. Сразу вспомнилось обещание тети Тони сдать меня в милицию за перевернутый на нее позавчера на кухне керогаз. По ее мнению, в милиции меня ожидала сырая камера с голодными крысами. Вид бодрого милиционера стал последней пружиной, запустившей мой рыдательный механизм. И я, уже не сдерживаясь, завыл в голос, растирая по лицу слезы кулаками.
– Что случилось? – обратился ко мне милиционер по-литовски, мягко положив руку на мое плечо.
Судя по его поведению, водворение меня в крысиную камеру временно откладывалось. Возможно, что тетя Тоня задержалась с заявлением. Я немного успокоился и, путаясь в объяснениях, начал излагать историю своего сегодняшнего путешествия. Естественно – по-литовски. Краем глаза я заметил, что внимательный взгляд милиционера постепенно становится все более и более растерянным.
– Стоп! – остановил он мою речь после троекратного повторения литовского эквивалента слова «школа», – Как тебя зовут? (опять по-литовски)
Понимая, что с военными и милиционерами лучше всего обмениваться четкими и ясными формулировками, я припомнил фразу, частенько громом звучавшую в нашем коридорчике, в самое сонное ночное время: «Товарищ старший лейтенант! Товарищ Литовкин! Тревога! Приказ, – немедленно прибыть в часть!»
– Товарищ Литовкин, – ответил я, подобрав, как мне представлялось, самое подходящее и доступное милицейскому пониманию.
– Угу, – хмыкнул он в ответ, переходя на русский, – Понятно, что литовец. Сразу видно. Хрен поймешь, что ты там лепечешь. А зовут-то тебя как? Я, вот, Андрей. Андрюха. Андрис. Понятно?
