Александр Тарнорудер - Портрет жены художника
Обзор книги Александр Тарнорудер - Портрет жены художника
Александр Тарнорудер
Портрет жены художника
Если вам вздумается поинтересоваться, с какой стати я называю себя художником, то я отвечу: а как же мне еще называться? Ведь меня семь раз выгоняли из разных студий, в которых якобы учат рисованию. Проблема была в том, что я никак не хотел делать то, что заставлял всех нас делать преподаватель, а упорно изображал что-нибудь свое. И всегда рано или поздно (но чаще все-таки рано) меня со скандалом изгоняли. В восьмую я уже сам не пошел. Жалею ли я, подбираясь к шестому десятку, что не получил формального образования? Честно отвечу — не знаю, потому что так много вышло из этих студий бездарей, тиражирующих самый отборный китч, что мне не хочется, чтобы меня причисляли к такой компании.
Вообще-то, я галерейщик — продаю картины, изредка свои, а по большей части — чужие. Громких и раскрученных имен у меня нет (не по зубам они мне), но дела идут, удается заработать на жизнь даже таким ненадежным способом, как продажа картин. Я не беру все подряд, я вешаю у себя только то, что мне нравится, что задевает во мне какую-то струну. Мне совсем не важно, есть ли у художника имя — все знают, что моя дверь открыта для всех. Но я не чураюсь и более прозаического заработка, у меня есть небольшая рамочная мастерская, которая тоже приносит небольшой доход. В витрине я установил пару плазменных панелей: на одной постоянно меняются работы известных мастеров, которые я тут же могу по заказу напечатать на бумаге или на холсте; на другой фотографии — частью из Интернета, частью авторские, которые мне понравились своей оригинальностью. Главный секрет тут не жадничать, а честно заплатить автору причитающуюся ему долю, чтобы у него появилось желание прислать свои лучшие работы.
И еще я никогда не гоняю уличных художников, которые иногда располагаются перед галереей, прошу их только не загораживать мою витрину. Я угощаю их чаем или кофе, а в жаркую погоду они всегда могут воспользоваться минибаром с холодной водой. Изредка, под настроение, я пью с ними дешевую водку и слушаю их бесконечные исповеди и рассказы о нелегкой судьбе. Они могут переждать у меня жару или непогоду, или оставить на короткое время свое нехитрое имущество, но единственное правило я соблюдаю неуклонно — никто не остается ночевать в галерее, какие бы диковинные причины не назывались, и какие бы отчаянные просьбы не звучали. К художникам прибиваются уличные музыканты или актеры пантомимы, как это принято в любом приличном европейском городе. Окрестные жители жалуются на шум, и даже бывает, что вызывают полицию, но полицейским не хочется заниматься столь пустяковыми делами, и они заходят ко мне в галерею, чтобы проверить жалобу. Претензий у меня к этой беспокойной публике никогда не бывает, что с облегчением заносится в протокол. Дело закрывается «за отсутствием общественного интереса», а сами полицейские под звуки аккордеона, флейты или скрипки с удовольствием пьют крепкий черный кофе, сидя на раскладных стульчиках и позируя «нарушителям общественного порядка».
Есть у меня еще одно давнее пристрастие, можно сказать, хобби: блошиный рынок. Мне доставляет такое удовольствие расхаживать вдоль рядов, разглядывая всякий хлам, что я с трудом заставляю себя вернуться на рабочее место — ведь в пятницу, когда блошка раскидывает свои прилавки, тенты и палатки, у меня тоже неплохой доход. Не считая, конечно, субботы. Мне нравится высматривать и покупать за гроши всякие безделушки, привлекшие мое внимание: картинки и старые фотографии; тарелочки, вазочки и шкатулки; статуэтки и подсвечники, маленькие столики, да и любую ерунду, за которую, непонятно почему, цепляется глаз. По большей части эти предметы находятся в неважном состоянии и требуют небольшой починки, очистки и покраски в мастерской, или более серьезной реставрации. Подновленную вещь я помещаю в галерее, ставлю просто так, не указывая никакой цены, как бы «не на продажу». Есть определенная категория людей, на которых это самое «не на продажу» действует, как красное на быка. Вынь им да и положь такую вещицу, чем я, грешный, вовсю пользуюсь. А цену назначать — требуется особое искусство, потому как дело это весьма деликатное, и цена должна покупателю подходить. С одной стороны, он должен почувствовать, что означенный предмет мне дорог, и расставаться с ним я желания не выражаю, а с другой, что тварь я продажная — галерейщик, картинопрода вец, торговец, одним словом, и предложи он мне цену чуток повыше, не выдержу я искуса золотым тельцом.
На том и ловим, тем и живем… «Чуток повыше» может оказаться на самом деле и в десять раз повыше, и в двадцать, а то и в сто. Но я могу отдать вещь совсем за бесценок, безо всякой прибыли, а то и подарить запавшему на нее клиенту.
— От чего это зависит? — спросите вы.
— Да не знаю, — отвечу я, — просто какое-то особенное чувство, необъяснимое с точки зрения коммерции. Личная симпатия или антипатия.
Но пришло время закончить предисловия и начать, собственно, рассказ.
В очередную пятницу, когда я совершал свой неизменный поход по блошке, мой глаз остановился на синем колченогом подрамнике, возле которого топтался какой-то странный тип. Стараясь не привлекать внимания, я пару раз прошел мимо, чтобы приглядеться. Подрамник был сделан из деревянных реек, покрашенных масляной краской. Краска шелушилась, оголяя темное с черными точками грибка дерево. Видимо, подрамник долго хранился где-то в совершенно неподобающих условиях, потому что рейки искривились под действием губительной для дерева температуры и влажности. Но именно кривизна и кособокость давали тот замечательный эффект «старой вещи», особенно ценимой знатоками. На нем была установлена деревянная рама с натянутой на нее тряпкой грязно-желтого цвета.
— Можно взглянуть? — спросил я парня с бесцветными глазами.
— Пожалуйста, — он несколько раз дернул плечами в разные стороны, как будто кто-то тянул его за веревочки.
Я провел ногтем по облупившейся краске. Она была очень сухая и слезала мелкими чешуйками. Под ней скрывалось твердое, не поддающееся ногтю, красное дерево. Мое сердце ёкнуло и пропустило один удар. Я не мог бы с точностью определить год рождения этой вещицы, но готов был побиться об заклад, что ей не меньше полутора сотен лет.
— Жаль, вся краска облезла… — начал я с маневра, довольно неуклюжего по меркам виртуозов торговли антиквариатом.
— Да я недорого отдам, — продолжал дергаться парень.
— Сколько это, недорого? — осторожно спросил я.
— Десять тыщ!! — неожиданно громко выкрикнул парень.
В певый момент я оторопел, но через секунду понял, что имею дело с душевнобольным.
— Правильно, уважаемый, — мне пришло в голову оригинальное решение проблемы, — я тоже всегда считаю только настоящие деньги. Которые до реформы. Не стану торговаться по мелочам — вот вам ваши десять тысяч.
Я протянул парню монету в десять шекелей.
— Десять тыщ — раз! — заорал он на весь блошиный рынок. — Десять тыщ — два!! Десять тыщ — три!!! Продано дядьке-дураку!!!
Зажав в ладони десятку, парень быстро исчез в толчее. Наблюдавшие за этой сделкой зеваки тотчас потеряли интерес — представление закончилось. «Я бы и за пятерку такую дрянь с помойки принес» услышал я за спиной чей-то голос. Намереваясь сложить треногу, я нагнулся поближе, чтобы понять, как крепятся к рейкам поперечины. Перед глазами у меня оказался уголок серой тряпки, не заляпанной желтой краской. Теперь мое сердце пропустило целых два удара и почти остановилось, а потом забилось с утроенной частотой. Я боялся верить своей удаче. Нерегулярность нити выдавала… В силу своего, прямо скажем, незаконченного художественного образования, я не мог определить возраст этой «тряпки». Но даже те малые знания, которыми я обладал, подсказывали мне, что я наткнулся на старинный холст. Насколько старинный? Это предстояло выяснить.
Сложить подрамник мне не удалось, пришлось тащить его прямо так, несмотря на все неудобства. Рамку с холстом я зажимал под мышкой, изо всех старясь не уронить ее на асфальт. Я поставил его в мастерской и наскоро умылся — около двери нетерпеливо поджидал меня ранний посетитель, пришедший вставить в рамочку свернутый баскетбольный постер. Я довольно небрежно развернул постер на столе.
— Ты что, мужик, охренел!! — заорал на меня клиент. — На нем же подписи всех игроков!
— Пардон, — рассеянно извинился я.
Все мои мысли были, естественно, заняты холстом.
— Какую рамку ты хочешь?
— Самую дорогую!
Я представил себе желтый постер в дорогой темного дерева картинной раме и с трудом удержался от смеха.
— Ты, наверное, хочешь, сохранить его подольше?
— Навсегда! — патетически заявил болельщик.
— Тогда в воскресенье я пошлю его на ламинацию…
