Юли Цее - Подаренный час
Обзор книги Юли Цее - Подаренный час
Юли Цее
Подаренный час
Амели Знидарич посвящается
Где-то под Магдебургом машину начинает бросать с одной полосы на другую, как будто она стала невесомой. Судорожно вцепившись в рулевое колесо, как в перекладину турника, я всем телом ощущаю свою смертность. Дождь и брызги из-под колес несущихся передо мной машин превратили автобан в мутный поток бушующей пены, в котором пляшут слабые красные огоньки габаритных огней.
Наконец дорожный указатель сообщает мне, что я покидаю зону «thueringen.de», и вскоре после баварской границы дождь прекращается. В правом окне я краем глаза вижу последние минуты дня: позолоченное снизу небо. Гроза осталась позади, а если она меня и догонит, то я к тому времени уже буду лежать в постели и ничего не услышу. Если, конечно, смогу уснуть.
Быстро опускается темнота, деревья смыкаются, по черному небу на юг ползут тучи. Когда мои фары на повороте выхватывают из мрака опушку леса, над верхушками деревьев дробью рассыпается стайка птиц. Время от времени на дорогу передо мной падают, как трассирующие пули, горящие окурки. Я вообще люблю движущиеся ночные огни — машины, поезда, самолеты, трамваи; главное, чтобы было темно и чтобы они двигались.
Когда я приступала к новой работе, мой предшественник предостерегал меня, мол, это большой минус — разъезды, особенно для женщины. Я только посмеялась. Это было легко — не верить ему, ведь у него семья. Интересно, что же было вначале — путешествия или одиночество? Бывают дни, когда я в ответ на любые вопросы могу сослаться только на себя саму.
Я каждый раз удивляюсь, увидев город целым и невредимым. Он раскинулся в воронке от метеорита, на плоском дне этого кратера, в обрамлении холмов, равномерно расположенных по периметру. Днем с автобана видно, что этот ландшафт напоминает поверхность воды, в которую только что упал камень, моментальный снимок, сделанный прежде, чем края воронки сомкнулись, — несколько маленьких брызг посредине и первые концентрические круги «волн». Ночью, когда я возвращаюсь откуда-нибудь, я каждый раз боюсь, что края кратера уже сомкнулись. Что холмы разошлись концентрическими кругами и земля разгладилась над городом, встроенным прямо в этот космический всплеск материи. Увидев в долине огни города, я вздыхаю с облегчением. Хотя он так и остался для меня чужим, как просто какой-то один из множества городов планеты.
На тротуарах полно людей. Не все же они собираются на встречу с ГК? Целый день только и слышно было по радио: знаменитый писатель-призрак — мужчина, женщина или авторский коллектив — впервые намерен выступить перед общественностью. К тому же в своем родном городе. Может, это событие уже вылилось в общегородской праздник? Люди беззаботно движутся в свете фонарей и не обращают никакого внимания на тьму, повисшую над крышами; все черно, как будто уже наступила полночь, время, когда полагается не разглядывать мир, а лежать в постели с закрытыми глазами. «Сегодня ночью, — то и дело от самого Магдебурга напоминает радио, — стрелки часов переводятся на час назад».
Передо мной едет какая-то парочка, которая перед каждым светофором целуется и не сразу трогается на зеленый свет. Мы тащимся еле-еле.
Прямо перед моим капотом дорогу переходит девушка в белом топике, с голыми плечами, руками и шеей, в то время как другие прохожие идут с поднятыми воротниками и кутаются в пальто. Все в ней какое-то крепкое, сочное — цвет кожи в лучах моих фар, ее раскинутые в стороны руки, не говоря уже о размашистой походке; и тут она вдруг, прямо посреди дороги, берет небольшой разгон, подавшись всем корпусом вперед. Я только теперь замечаю у нее в руках скейтборд. Она бросает его на тротуар, запрыгивает на него и ловко маневрирует, объезжая прохожих, словно это специально для нее расставленные столбики на слаломной трассе. Я вижу татуировку у нее на спине, какие-то крылья — не то ангела, не то орла, — распростертые между лопаток; под майкой они, наверное, доходят до самого копчика. С таким декором кожа, наверное, ощущается как своего рода белье; это скорее подкладка окружающей среды, чем внешняя оболочка тела.
Красный сигнал светофора сменился зеленым, девушка исчезла в толпе, сзади раздается нетерпеливое бибиканье. Я подъезжаю к тротуару и медлю с решением отправиться вслед за ней до тех пор, пока не убеждаюсь, что ее уже не догнать. Я включаю аварийную сигнализацию, выхожу из машины и бегу по старой Кёнигсштрассе в направлении рынка. В пешеходной зоне тихо, значит, цель этого столпотворения где-то в другом месте. Я отчетливо слышу свое дыхание, такое громкое, как будто втягиваю воздух не ртом или носом, а ушами. Пора уже подумать о том, где и когда остановиться, чтобы повернуть обратно. Местами асфальт скользкий из-за гниющих листьев.
Я замечаю смутно белеющее пятно ее майки рядом с мусорными контейнерами в одной из прилегающих улиц. Она упала. На мой зов она не реагирует. Я опускаюсь на колени рядом с ней. Ее лицо не имеет ничего общего с теми лицами, которые чем-то напоминают вялое рукопожатие. У нее даже без сознания такой вид, как будто она собирается что-то сказать.
Не будь этой глупой погони, она, вполне возможно, пролежала бы без сознания здесь, на холоде, до утра; прохожие, не видя откатившегося скейтборда, думали бы, что она пьяна. Теперь получается, что я специально пришла, чтобы спасти ее. Я хочу сказать ей это, но сначала ее нужно привести в сознание. Я довольно сильно шлепаю ее по щеке. Она тихо стонет.
— Где моя доска? — спрашивает она, еще даже не успев открыть глаза.
Она лежит на заднем сиденье, упершись ногами в окно.
— Я никогда не падаю, — говорит она. — Это все из-за «Крика Пиано». Мне не надо было возвращаться.
— Из-за чего?
— Мне было плохо, уже когда я въезжала в город. Все на месте, замок стоит себе на холме, где ему и положено быть. Река, у которой я играла ребенком. Дом моей няни и церковь, в которой меня на Рождество всегда заставляли играть ангела, из-за моих волос, хотя мне хотелось быть волом или осликом.
Мне видно в зеркале, как она обеими руками массирует себе виски.
— Наверное, я надеялась, что все уже исчезло — дома стерты с лица земли, ручей вышел из берегов и разлился или, наоборот, пересох, а луга забетонированы. Я бы чувствовала себя уверенней.
Может, ее все-таки нужно отвезти в больницу? Район, который она мне назвала, находится на самой окраине города; не знаю, что она там забыла. Она беззвучно шевелит губами, по-видимому, хочет еще что-то сказать.
— Мне стало плохо совсем не оттого, что я упала. Скорее, оттого, что все это продолжается и никто ничего против этого не предпринимает.
— Что продолжается?
— Жизнь. Город.
— А что такое «Крик Пиано»?
Наши взгляды встречаются в зеркале.
— Ты что, приезжая?
— Как сказать. Да.
— Но при этом любопытна, как сто щенят.
— А как они любопытны — щенята?
— Как сто котят, которые опять же любопытны, как сто пожилых дворняг.
— А ежи? — спрашиваю я.
Она отвечает не сразу.
— Ежи, пожалуй, самые нелюбопытные животные. Когда ты в последний раз видела ежа?
Наверняка ведь видела, не могла не видеть в последние десять лет — у матери в саду, у какого-нибудь забора или на дороге, раздавленного машиной.
— Вряд ли я когда-нибудь по-настоящему его рассматривала.
Мы улыбаемся друг другу в зеркало.
— У светофора поверни направо.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Легко. Очень хорошо.
Она просит остановить у какого-то перекрестка, за железнодорожным мостом. От всякой дальнейшей помощи отказывается. Хотя я никогда здесь не была, место мне кажется знакомым. Опершись одной рукой на крышу машины, она протягивает мне через правое окно какой-то билет.
— Сходи за меня. Все равно мне это уже не в кайф. Мне, наверное, надо было сразу сдохнуть у этих мусорных контейнеров, уже сегодня, а тут — ты, встряла, как какое-то инородное тело. Когда будешь говорить с ГК, — она еще раз протянула мне билет, — передай ему, что мы переоценили себя.
— А как тебя, собственно, зовут?
— Когда мы встретимся на небе, ты что, вспомнишь, как меня зовут?
— Вопрос скорее в том, узнаю ли я тебя посреди облаков. Но думаю, что узнаю.
Она уже отвернулась, несколько секунд ее татуировка маячит перед моим окном.
— Амели.
Она уходит прочь, осторожно, медленно, как пьяная. Я смотрю ей вслед и вдруг вспоминаю, где мы находимся. На краю пустующего поля видны плоские корпуса заброшенной железнодорожной товарной станции — сходящиеся и расходящиеся веером рельсы, блестящий и ржавый металл, а над ними сложный узор переплетенных кабелей и проводов. Здесь несколько лет назад девочка со своей собакой нашла отрезанную мужскую голову; тело обнаружили почти сразу же после этого на другой стороне дельты стальных артерий. Девочка была дочерью погибшего. Этот случай стал темой всех телевизионных программ. Амели в то время, судя по всему, была ровесницей той девочки.
