Карсон Маккалерс - Мадам Жиленски и Король Финляндии
Обзор книги Карсон Маккалерс - Мадам Жиленски и Король Финляндии
Карсон Маккалерс.
Мадам Жиленски и Король Финляндии.
Исключительно благодаря усилиям мистера Брука, главы музыкального департамента, Райдер–колледж смог заполучить в ряды своих преподавателей мадам Жиленски. Колледжу повезло, ведь ее авторитет композитора и педагога был непререкаем. Брук взял на себя заботы по поиску жилья для мадам. Он выбрал уютное местечко с садом – требованиям колледжа оно соответствовало, да и располагалось по соседству с многоквартирным домом, в котором жил он сам.
Никто в Уэстбридже не знал мадам Жиленски до ее приезда. Брук видел ее фотографии в музыкальных журналах, и однажды вступил с ней в переписку по поводу подлинности авторства одного манускрипта, приписываемого Букстехьюде. Были еще телеграммы и письма, в которых обсуждались практические аспекты предстоящего перевода на факультет. Она писала разборчиво, правильным почерком, и единственной странностью в ее письмах были то и дело проскакивающие упоминания вещей и лиц, совершенно незнакомых мистеру Бруку, вроде «того желтого кота в Лиссабоне» или «бедного Генриха». Эти несуразицы мистер Брук списывал на путаницу, связанную с переселением из Европы ее и ее семьи.
Мистер Брук был личностью мягкой, можно сказать, выдержанной в пастельных тонах — сказывались годы, что он провел, толкуя Моцартовские менуэты, объясняя уменьшенные септимы и минорные трезвучия, годы, что одарили его характерным для этой профессии чутким терпением. Держался он по большей части особняком. Презирал академическую возню и комитеты. Давно еще, когда музыкальный департамент решил собраться и провести лето вместе — в Зальцбурге, мистер Брук в последний момент улизнул и пустился в одиночное путешествие в Перу. Сам не лишенный эксцентричности, он был терпим к странностям других людей. Да–да, он находил изрядное наслаждение в нелепицах. Зачастую, угодив в сложную и абсурдную ситуацию, он начинал ощущать внутри слабое щекотание, отчего его мягкое, продолговатое лицо замирало, а искорки в серых глазах становились ярче.
Мистер Брук встретил мадам Жиленски на станции Уэстбридж за неделю до начала первого семестра. Он тотчас же ее узнал. Она была высокой, статной женщиной с бледным, изможденным лицом. На глазах – тени густым слоем, копна черных волос зачесана назад, обнажая лоб. Кисти рук крупные, изящные и очень грязные. Мистер Брук отпрянул на мгновение – был в ее персоне некий облагороженный абстракционизм – и принялся нервно расстегивать запонки на манжетах. Несмотря на свой наряд – длинную черную юбку и побитый временем жакет из черной кожи – она производила неуловимое впечатление элегантности. С мадам Жиленски были ее дети – трое прекрасных белокурых мальчиков с пустыми глазами, возрастом от шести до десяти лет. Была еще пожилая женщина, позже оказавшаяся прислугой из Финляндии.
Такими они и предстали ему на станции. Весь их багаж состоял из двух огромных ящиков с манускриптами, остальные вещи были забыты при пересадке в Спрингфилде. Подобное может случиться с каждым. Усадив их всех в такси, мистер Брук думал было, что самые серьезные трудности позади, но мадам Жиленски вдруг рванулась к двери, пытаясь пролезть прямо по его коленям.
«Мой Бог!» — сказала она. «Я оставила свой – как это будет? – свой тик–тик–тик…»
«Ваши часы?» — спросил мистер Брук.
«Да нет!» — прервала она. «Знаете, мой тик–тик–тик» — и покачала указательным пальцем из стороны в сторону, словно маятником.
«Тик–тик» — повторил мистер Брук, приложив руки ко лбу и закрыв глаза. «Не метроном ли вы имеете в виду?»
«Да! Да! Я думаю, что потеряла его там, при пересадке.»
Мистеру Бруку удалось ее успокоить. Он добавил даже, с какой‑то ошарашенной галантностью, что завтра же предоставит ей новый. Но в то же время, сказал он себе, было нечто странное в этой панике по поводу метронома, когда потерян весь остальной багаж.
Семейство Жиленски въехало в соседний дом, и все, казалось бы, шло нормально. Мальчики были детьми тихими. Звали их Зигмунд, Борис и Самми. Всегда неразлучные, они следовали друг за другом змейкой, словно индейцы, обычно под предводительством Зигмунда. Между собой они общались на невыносимом эсперанто — смеси русского, французского, финского, немецкого и английского языков; в обществе других людей они становились подозрительно молчаливы. Брук чуял нечто странное, но вот что именно – ни словом, ни делом семья Жиленски не выходила за рамки. Так, по мелочам. Подсознательно, к примеру, он всегда ощущал беспокойство, наблюдая за детьми Жиленски у кого‑либо в гостях. В конце концов он понял – причиной было то, что мальчики никогда не ступали на ковры; они огибали их змейкой по полу. Если же ковер застилал весь пол в комнате – застывали в дверях, и дальше порога не шли. И вот еще: неделя сменяла неделю, а мадам Жиленски не делала заметных попыток обустроить дом, ограничившись покупкой стола и кроватей. Передняя дверь была открыта нараспашку день и ночь, и вскоре дом стал странным и зловещим, приобретя вид места, которое стоит заброшенным долгие годы.
Правление колледжа имело все причины быть довольным мадам Жиленски. Она преподавала с истовым упорством. Негодовала до глубины, если некая Мэри Оуэнс или Бернадина Смит не желали оттачивать исполнение трелей Скарлатти. Для своей студии в колледже она заполучила четыре фортепьяно, и усадила четырех обалдевших студентов исполнять одновременно фуги Баха. Грохот на ее стороне департамента поднялся неимоверный, но мадам Жиленски, казалось, была лишена нервов, и если музыкальную идею возможно постичь с помощью одной только силы воли и стараний, то ничего лучшего Райдер колледжу и желать было нельзя. По ночам мадам Жиленски работала над своей двенадцатой симфонией. Казалось, она совсем не спала; в какой бы час ночи мистер Брук не выглядывал из окна своей гостиной, в ее студии всегда горел свет. Нет, вовсе не ее деловые качества послужили основой возникших у него сомнений.
Конец октября – вот когда он впервые ощутил уверенность: что‑то не так. За обедом у мадам Жиленски он с удовольствием выслушал во всех подробностях ее рассказ о африканском сафари, на котором она побывала в 1928 году. Позже, после полудня, она остановилась у его офиса и застыла в дверном проеме в довольно абстрактной позе.
Мистер Брук поднял взгляд от стола и сказал: «Вам что‑нибудь нужно?»
«Нет, благодарю вас» — сказала мадам Жиленски. У нее был низкий, прекрасный, мрачный голос. «Я тут подумала. Помните метроном? Вам не кажется, что я могла оставить его с тем французским?»
«С кем?»
«Ну, с тем французским, за которым я была замужем?»
«Французом» — мягко поправил мистер Брук. Он попытался представить мужа мадам Жиленски, но его разум воспротивился этому. Он пробормотал, наполовину про себя: «Отец детей».
«Нет же.» — решительно сказала мадам Жиленски. «Отец Самми».
Предчувствие мгновенно вспыхнуло в голове мистера Брука. Глубинные инстинкты зашевелились, предупреждая оставить тему. Но его уважение к порядку, его совесть, потребовали задать вопрос: «И остальных двоих?»
Мадам Жиленски положила руку на затылок и растрепала свои короткие волосы. Лицо ее было задумчивым, и несколько секунд она не отвечала. Потом сказала мягко: «Борис от поляка, что играл на пикколо.»
«А Зигмунд?» Задав этот вопрос, мистер Брук решил вдруг проинспектировать свой стол. Все в строгом порядке — вот сложены стопочкой исправленные работы, вот три заточенных карандаша, вот папье–маше из слоновой кости. Глянув украдкой на мадам Жиленски, он нашел ее в глубокой задумчивости. Взгляд ее метался из угла в угол, брови были опущены, челюсть ходила из стороны в сторону. В конце концов она сказала: «Разве мы обсуждали отца Зигмунда?»
«Нет, отчего же.» — сказал мистер Брук. «Это совершенно не обязательно.»
Голосом, выражающим достоинство и не допускающим продолжения разговора, мадам Жиленски ответила. «Он был моим соотечественником.»
Сказать по правде, мистер Брук не видел разницы. У него не было предрассудков; люди, по его мнению, могли жениться хоть по семнадцать раз и заводить детей даже от китайцев. Но в этом разговоре с мадам Жиленски его что‑то беспокоило. И вдруг он понял. Дети ничем не напоминали мадам Жиленски, однако были совершенно похожи друг на друга, и если они были от разных отцов, то мистер Брук находил подобное сходство поразительным.
Но мадам Жиленски уже закрыла тему. Она застегнула свою кожаную куртку на молнию и отвернулась.
«Именно там я его и оставила.» — повторила она, быстро кивнув. «Ше ля френч.»
Дела в музыкальном департаменте шли как по маслу. Не приходилось больше мистеру Бруку отдуваться, как это было в прошлом году, когда учительница игры на арфе сбежала‑таки с автомехаником. Было лишь странное предчувствие по поводу мадам Жиленски. Он не мог понять, что в их отношениях было не так, и отчего в его чувствах царил такой разнобой. Начать хотя бы с того, что она, будучи великой путешественницей, сдабривала свою речь по поводу и без повода упоминаниями отдаленных уголков мира. Днями напролет она могла ходить, не раскрывая рта, скользя по коридору, засунув руки в карманы куртки, с лицом, погруженным в раздумья. И вдруг, пригвоздив мистера Брука, могла пуститься в долгий монолог, перескакивая с темы на тему, с бесшабашной искоркой в глазах и с горячностью в голосе. Она говорила либо обо всем, либо ни о чем. Но все же в каждом без исключения рассказе присутствовала странность, некая кособокость. Визит Самми к парикмахеру приобретал такой же экзотический оттенок в ее изложении, как если бы речь шла о послеполуденном Багдаде. Мистер Брук терялся в догадках.
