Шлифовальщик - Очерки гарнизонной гауптвахты
Обзор книги Шлифовальщик - Очерки гарнизонной гауптвахты
Шлифовальщик
ОЧЕРКИ ГАРНИЗОННОЙ ГАУПТВАХТЫ
От автора
Время действия — начало девяностых, конец апреля, уральский город-миллионник — областной центр. Главный герой — курсант-второкурсник военного командно-инженерного училища ракетных войск.
Если кому-то этот опус покажется неполиткорректным, то не обессудьте — я не выдумываю, а описываю те события, как они были.
Я постарался не употреблять матерных слов. Но полностью избавиться от них не получилось — теряется шарм сочных армейских выражений, а также драматический накал в ключевых местах. Поэтому, в непечатных словах я буквы заменил точками.
Все персонажи реальные, фамилии изменены. Рассказанная история тоже реальна.
Самоволка
В нашем военном училище четыре факультета. Я учусь на третьем; военные любят всё нумеровать — факультеты, кафедры… «По-граждански» специальность, приобретаемая на нашем факультете, именуется пафосно: «системы управления ракетно-космическими объектами и комплексами летательных аппаратов».
Для чего читателю сего произведения нужен номер моего факультета? А потому что наш факультет особенный. Другие факультеты расположены на территории училища, там, где учебные корпуса. У них — единый общеучилищный КПП, выйти через который без увольнительной записки («увольняшки») весьма проблематично. Там дежурят офицеры, обмануть которых сложно. Но и то обманывают. Другое дело наш факультет. Наша казарма расположена за территорией училища. У нас своя территория и свой плац, так уж сложилось «исторически». На нашем КПП дежурят курсанты (читай, никто не дежурит), поэтому проблем с выходом в город нет. Свой брат-курсант не станет требовать увольняшку, поэтому в свободное время возле окрестных магазинчиков и ларьков мелькают курсанты в основном нашего факультета.
Вообще-то выход за территорию училища без увольнительной записки считается по Дисциплинарному Уставу самовольной отлучкой, проще, самоволкой, у прожённых вояк — «самоход». Однако самоход самоходу рознь. Одно дело сбегать в перерыв после обеда до ларька купить «Сникерс», другое дело — покинуть казарму на всю ночь и вернуться только под утро, это уже тяжкий проступок. Ночные самоходы я люблю. Не знаю, что волнует больше — либо впрыск адреналина из-за рискованного проступка, либо глоток свободы протяжённостью в несколько ночных часов.
В тот злополучный вечер я готовился в очередной раз нарушить Дисциплинарный Устав. За несколько кварталов от нашего училища есть уже ставшее родным общежитие государственного университета, и в общежитии живёт Наташа, которую я не видел уже неделю. Она плохо представляет, с каким риском связаны ночные визиты, и я ей об этом не рассказываю.
Команда «отбой» уже прозвучала, офицеры покинули расположение («располагу») нашего курса. После отбоя в располаге жизнь кипит: кто-то в бытовой комнате («бытовке») выясняет дневные обиды, кто-то в комнате досуга («ленинке») переписывает лекции, кто-то в умывальнике курит…
Сегодня дежурным по курсу заступил наш командир группы — сержант Лёха Малахов. Для отслуживших читателей поясню, что в некоторых училищах, подобных нашему, не совсем «военная» терминология. У нас вместо взводов — группы, вместо роты — курс. Поэтому командир роты именуется начальником курса, командир взвода — курсовым офицером, замкомвзвода — командиром группы, дежурный по роте — дежурным по курсу. Малахов возле умывальника препирается с кучкой инициативных товарищей, желающих посмотреть телевизор после отбоя, что делать категорически запрещено. В конце концов сила коллектива ломает сопротивление сержанта, и любители радостно бегут к телевизору.
Я подхожу к Лёхе. Он сердито смотрит на меня, догадывается, зачем я к нему иду, и опережает мою просьбу.
— Даже не думай, Вован! Сегодня дежпофаку — Звездочёт. Спалит.
Внизу нашей казармы есть «аквариум», где сидит дежурный по факультету, «дежпофак» — ответственный офицер, который бдит за ночным покоем курсантов. Подполковник Авдеев — очень бдительный товарищ, прозванный Звездочётом за неуёмную страсть считать и пересчитывать среди ночи спящих курсантов. Каждая пустая кровать вызывает массу вопросов Звездочёта. В любом случае в расположении курса всегда есть пустые кровати: кто-то в наряде, кто-то в лазарете, а кого-то из блатных забрали на вечер мамы с папами. Неужели удрать на ночь не получится? Малахова я понимаю, ему лишняя головная боль не нужна.
— А ты дневального положи вместо меня, — предлагаю я выход.
Малахов отрицательно мотает головой:
— Звездочёт сперва весь наряд в коридоре строит, а потом считать идёт.
— А «кукла»?
Куклой называется свёрнутая хитрым образом шинель, которая кладётся в кровать вместо отсутствующего, накрывается одеялом и имитирует спящего, закутавшегося с головой в одеяло.
— Дурак что ли! — сердится Лёха. — Звездочёта не знаешь? Он же каждому спящему в глаза фонариком светит!
— Да фигня, Лёха, не спалит, — не совсем уверенно возражаю я, хотя умом понимаю, что сегодня как раз рисковать бы не следовало.
Мы долго спорим. В конце концов я убеждаю своего сержанта прикрыть меня по возможности.
— Иди, — вздыхает Малахов. — Но, если Звездочёт спалит, отмазывайся сам.
Уйти в длительную самоволку — целое искусство. У меня своя отработанная технология, проверенная. Этот ночной самоход у меня, наверное, тридцатый, и технология ни разу не сбоила. Дело в том, что я числюсь в спортсменах, поэтому на утренней зарядке я бегаю в общем строю вокруг училища вместе с сокурсниками. Для спортсменов существует так называемый «индивидуальный план». То есть утром я должен делать зарядку по какому-то своему плану. Этот план даёт мне право бегать по утрам не в военной форме и сапогах, а в спортивном костюме и кроссовках. Но обычно моя зарядка проходила по следующему «графику»: я переодевался в спортивный костюм, спускался в подвал, где у нас располагалась «качалка» с тренажёрами и спокойно досыпал, пока однокурсники нарезали круги вокруг училища.
Зато как этот «индивидуальный план» помогал при самоходах! Вечером я уходил в самоволку в спортивном костюме, а утром с наглой рожей возвращался якобы с зарядки. Главное, успеть вернуться в тот момент, когда курс возвращается с пробежки.
Я переодеваюсь в спортивный костюм и иду к крайнему окну в располаге. Мы живёт на втором этаже. Чтобы выйти на улицу минуя дежпофаку, нужно немногое — открыть фрамугу, вылезти в окно, повиснуть на руках и аккуратно спрыгнуть на козырёк чёрного хода. Затем по столбу съехать вниз и ты на свободе! Главное, чтобы на крыльцо в этот момент не вышел дежурный по факультету.
Так я и поступаю. Выскальзываю на козырёк, прошу закрыть за мной фрамугу, соскальзываю вниз и бегом огибаю здание казармы. Наша территория граничит с какой-то стройкой; я перелезаю через забор, едва не ломая ноги в темноте, мчусь через кучи кирпичей и мешки с цементом, перелезаю другой забор и выскакиваю в переулок. Вот и свобода!
Общага
В девятнадцать лет счастье эгоистично. Счастье — это когда ты свободен, пусть и до утра, когда ты молод и здоров, и на улице конец апреля, и тебя ждёт девушка, к которой ты мчишься на всех парусах. Ничего большего мне тогда и не хотелось. По крайней мере, я не думал о такой ерунде, как счастье для всего человечества, борьбе за мир или о том, чтобы накормить всех голодных. К тому же я всё равно не смог бы этого сделать: как сделать всех счастливыми, я не знал, а на еду для голодных у меня не было денег. У меня вообще не было денег в этот вечер, ни копейки.
До общаг госуниверситета я полушёл-полубежал окраинной улицей — самый короткий путь. Конечно, можно было сделать небольшой крюк и сесть на трамвай (проезд для военных в те времена был бесплатным, а в кармане у меня лежал военный билет, подтверждающий, что я — воин, хоть и одет по гражданке), но в трамвае есть шанс нарваться на училищных офицеров, которые усыпили (как говорят военные, «отбили» от слова «отбой») личный состав, а сами поехали по домам. Я предпочёл не рисковать.
У каждого российского города есть свой облик. Но он заметен лишь в центре. Зато окраины схожи, как близнецы. Я бежал кривыми улочками частного сектора — скопления потемневших бревенчатых домов, окружённых кривыми заборами, из-за которых отчаянно лаяли злобные волкодавы. Временами частный сектор разбавлялся серыми пятиэтажными «хрущёвками». Единственное приличное здание на весь этот унылый район — дворец культуры телефонного завода, называемый у нас в училище Телефонкой. Во дворце культуры в выходные проводились дискотеки, и самые отчаянные курсанты, переодевшись в гражданское, убегали туда. В училище был свой клуб с дискотеками, но на Телефонке было интереснее, хотя вероятность нарваться на мордобой была практически равна единице — местная гопота страшно не любила нас, вояк. Временами у нас на курсе рассказывали страшные истории о кровавых побоищах на Телефонке.
