Таня Костюкович - Две
Обзор книги Таня Костюкович - Две
Таня Костюкович
Две
Обед в Сегама
Мы разговорились, пока нам несли первое блюдо. Собралось много новых и не знакомых между собой людей, а он подошёл ко мне, так как по глазам, наверное, понял, что у него есть история, которую я хочу услышать. Родился на Кубе, теперь живёт в Испании, уже восемнадцать лет. Он поэт. По молодости много путешествовал по Латинской Америке — эта история случилась с ним в Мексике.
В посёлке, где он остановился во время путешествия, ему рассказали о древнем местном божестве, тотем которому стоит на одной из гор неподалёку. Божество, как и полагается, исполняет желания. Всё, что требовалось, это подняться на гору к тотему в полночь, обойти каменную статую по кругу двенадцать раз, думая о своём желании. Всё просто, как в детской сказке: очередная история для наивных туристов. Даже пошло как-то не интересно. Но ведь он поэт, помните? Ему непременно надо было попробовать.
Ровно в полночь он сделал двенадцать кругов вокруг того истукана. Загадал… «И сбылось?» — спросила я. Утвердительно качает головой, глаза горят! «А можешь сказать, что ты загадал?» — «Чтобы снег пошёл». — «Подожди, а когда это было?» — «В мае. Снег пошёл на следующий день. До этого его не было несколько лет и после того дня тоже». — «Почему ты загадал снег, а не что-нибудь другое?» — «Мне ничего не надо было, я хотел увидеть снег».
Принесли первое, и он вернулся за столик к жене и своим друзьям. Через полминуты вернулся и прочитал мне на ухо какое-то стихотворение. «Это Рубен Дарио?» — мне так показалось. «Это я», — улыбнулся он.
Нам приготовили традиционное мармитако[1] с макрелью (был как раз сезон), на столах стояло вино и бутылки с сидром, готовые взлететь вверх на расстояние вытянутой руки, чтобы напиток, выгибаясь дугой, наполнил стакан в другой руке, специально опущенной вниз: от этого сидр пенился и шипел, как яблочная газировка. Потом принесли огромные стеклянные миски с мясом и грибами. На десерт подавали мороженое и слоёные крендели в шоколаде. Многие пили пачаран[2] и орухо[3].
«Ты мне не напишешь что-нибудь?» — все снова разбрелись для разговоров. «Что, например?» — берёт мною протянутую салфетку и ручку. — «Своё?» — «Да, пожалуйста! Если можно. Может, то, что ты прочитал мне». — «Хорошо».
Потом написал ещё одно. Салфетка большая такая.
Вечером мой друг, который собирал сливы, стоя на террасе бара на втором этаже, смеялся, когда я рассказала историю про снег. «Детка, ты веришь всему, что тебе рассказывают?» — «Да». А ещё сказал: «Это надо же было ехать на обед в Сегаму[4], чтобы встретить там кубинского поэта!».
[1]Мармитако — баскское и кантабрийское рыбное блюдо, приготовляемое из тунца, картофеля, репчатого лука, сладкого перца (паприки) и помидоров.
[2]Пачарáн (исп. Pacharán, баск. Patxaran) — алкогольный напиток, традиционный для ряда областей севера Испании. Представляет собой спиртовую настойку ягод тёрна с различными ароматическими добавками. Содержание алкоголя обычно 20—30 %. Подаётся, как правило, в качестве дижестива.
[3]Орýхо (исп. Orujo, астур. Oruxu) — алкогольный напиток, традиционный для областей северо-запада Испании. Представляет собой продукт перегонки сброженных остатков винограда после их отжимки в процессе изготовления вина. Содержание алкоголя варьируется от 30 до 60 %.
[4]Сегама (исп. Cegama, баск. Zegama) — муниципалитет в Испании, входит в провинцию Гипускоа в составе автономного сообщества Страна Басков. Муниципалитет находится в составе района Гойерри.
От начала и до конца
Маленький нос, маленькие раковинки ушей, смешные чёрные кудряшки, мужские ботинки и жемчужное ожерелье на шее, прямо торчащей в открытом вороте цветной рубашки, браслеты на руках. У неё в ушах были разнополые серёжки-гвоздики.
Первый раз она влюбилась в двенадцать, поцеловалась — в тринадцать, по-настоящему напилась — в четырнадцать. В пятнадцать начала курить, в шестнадцать встретила друга на всю жизнь. В семнадцать снова влюбилась, крайне сильно, совершенно безответно, потому что тайно, на целых пять лет.
Жила одна. Когда хотела, ложилась спать, ела, что хотела, когда не хотела ночевать дома — шла к друзьям. Иногда готовила, иногда намеренно голодала. Бывало, пошлёт всех к чертям и останется со своими книгами вокруг не застеленного матраса, или заползёт под белую простыню, свернётся внутри неё, как птенец в скорлупке, и спит под бормотание какого-нибудь фильма-лауреата. Потом вдруг могла подскочить, раскидать всё вокруг, схватить краски, мелки, карандаши и рисовать, рыдая навзрыд от пришедшего вдохновения. Чаще всего оно приходило с набором инструментов для пыток. Заливало ей в горло жидкий металл — а она рисовала ночное крымское небо и чёрное Чёрное море. Затягивало сильнее гарроту[1] — а на листе у неё появлялись горные пейзажи далёкой страны.
Честно говоря, готовить, пить и влюбляться — это всё, что она умела делать. Наверное, поэтому и работала поваром в одной тихой, просторной и светлой бутербродной, где можно было просто и вкусно пообедать овощным кремовым супом и свежим сэндвичем любого размера, состава и стоимости.
А теперь о нём. Он играл музыку. Играл на нескольких музыкальных инструментах, лучше всего на гитаре, с нею же писал свои тёмно-синие усталые песни. Лицо немного грубое, все черты крупные, по-настоящему мужские. С таким лицом можно было бы прослыть суровым малым, да вот только глаза выдавали его добродушие и простоту. Девушки легко и быстро в него влюблялись, ребята уважали, и на работе к нему прислушивались и ценили. Вообще-то, он — тренер по плаванию.
Дождь умывал поздние цветы на клумбах, возвращая им запылившиеся в период отпусков краски. В Англии очень здорово придумали называть эту пору «индийским летом». Ветви деревьев, тем временем, постепенно немели: листья на них наливались кровью, желтели и отсыхали. Сахарный диабет, гангрена. Может, корешковый синдром. У деревьев это лечится — им повезло.
Сразу же после концерта большая шумная компания переместилась за столики на веранде. Со временем собираться было всё сложнее. Редко удавалось всем вместе одновременно вот так выбираться в город на концерты: тяжело вырваться из липкой паутины рабочего графика. Всем, кроме него, потому как он только и делал, что гулял вечерами напролёт, ведь работал только до обеда.
Это их первое знакомство, и их даже не представили друг другу — имена всплыли сами собой в потоке общения: «Лида, я ТАК рада, что ты сегодня выходная!! У-хуууууу!», «Слушай, Мить, а за сколько ты гитару свою брал?»
За составленными вместе столами они сидели ровно по диагонали друг от друга, отгороженные столбиками пивных бокалов, башенками бутылок кетчупа, островами пиццы, белыми айсбергами в мороженицах, дымящимися вулканами чашек кофе. Их взгляды легко брали все эти препятствия и встречались то на его, то на её половине плоского мира-стола.
— Лида, хочешь, Митя и тебе сделает бесплатный абонемент в бассейн?
— О, нет! Я плавать не умею.
— А он тебя научит! Правда, Мить?
Впереди у них два года дружбы, год молчания, полгода флирта, ухаживаний и переживаний, шесть альбомов музыки, персональные выставки, аборт и путешествия туда, где цветёт северное сияние, а потом ещё Перу, четыре съёмные квартиры, одна сломанная стиральная машина, аппендицит, две аквариумные рыбки и «Ну, хорошо, раз ты так сильно хочешь…» собака, 41 604 чашки кофе, 96 905 её сигарет, четыре месяца криков и страданий, пять лет в Америке, церемонии награждения, ни одной автомобильной аварии, сахарный диабет и утопление. За всем этим не успел научить.
[1]Гаррóта (исп. garrote)—обруч, стягиваемый винтом, орудие варварской пытки, смертной казни путем удушения, применявшееся в средние века в Испании и Португалии.
В губы
Заканчивало вечереть — отовсюду на стены и дороги сползала ночь. Ещё один день, как случайный прохожий, не показал лица, обогнал, почти незаметно зацепив плечом. А некоторые и того не ощутили — остались в стороне, закрывшись на замок. Так называемый «санитарный день», что бывает в любом приличном продуктовом магазине. А чем душа не продуктовый магазин? Что-то на витрине, что-то под прилавком, не говоря уже о складах и подсобных помещениях. В них всегда можно втихаря ото всех курить, даже от собственной совести, не смущая здоровье. И сейчас можно было курить, потому что ночь, в силу своих характеристик, превращает всё окружение в сплошное тёмное подсобное помещение, независимо от того, где бы ты ни находился. «Болит? Кýрите? Не курѝте». Пока не болит, курить не страшно. И все думают, что не заболит. Покончим с этим, так же, как и с вечером.
