Арон Тамаши - Мир сотворенный
Обзор книги Арон Тамаши - Мир сотворенный
Арон Тамаши
МИР СОТВОРЕННЫЙ
Опечалил господь Адама и Еву, но люди в утешение дали им тот день, что предшествует рождеству. И коли уж он принадлежал им, не тужили они в этот день ни о каких своих бедах, а прижимались, бедные, теснее друг к дружке и в любви своей так продлевали ночь, что она и на заре не кончалась. Они еще сладко дремали, когда хозяин из-под жениного бока буркнул в дверь мастерской:
— Лёринц, встал, что ли?
Как два пестрых мотылька от дальнего грома, вспорхнули веки Лёринца.
— Встал, встал! — поспешно ответил он.
В доме снова широко и по-хозяйски простерлась тишина, только слышно было, как мерно дышат где-то Адам и Ева, и хозяйка, мягко поворачиваясь на другой бок, говорит:
— Поспим еще немножечко, Шаму…
Раз, другой вздрогнули веки Лёринца, потом он весело сел на мешке с соломой, постланном на полу столярной мастерской. Тихонько огляделся: кругом еще властвовали сумерки. Лишь снежинки струили в два окошка мерцающий свет. Где-то в комнате, словно сорочий король, тикали часы, и вдруг затрещала свежесклеенная мебель, будто хотела их испугать.
Лёринц прислушался.
— Работают…
Потом он зажег лампу, в два счета оделся и затопил железную печку. Вспыхивая, загорелись стружки, занялись, потрескивая, еловые поленья, и пламя, извиваясь, скользнуло вверх по печной трубе.
Рассветало.
Лёринц подошел к окну, выходившему на дорогу, и распахнул обе створки. Он выглянул в зимний мир, что сам с собою весело играл в рассвет, такой был игривый. Летели, кружились снежные хлопья, толстые и бархатистые, летели, куда им вздумается, и все же в великом порядке. Они мягко усаживались на проводах и в саду, на тротуарах и кровлях и увядали лишь в причудливых выбоинах дороги. Иногда, как сама тайна, проходил мимо кто-то из деревенских, а один раз проехала телега, да с таким скрипом, словно колеса ее давно стосковались по человеческому уху.
Таким было утро сотворенного мира.
Задумался Лёринц о вечном Мастере, который вращает день и ночь и смазывает этот скрипящий мир, потом старательно прибрал в мастерской и накинул на плечи куртку, собираясь, как обычно, идти за хлебом. В другие дни он просто, не говоря ни слова, шел к булочнику и приносил хлеб на весь день, всегда одинаково. Но сегодня так хорошо было, что его распирало от радости и больше всего на свете хотелось сейчас войти к спящей хозяйке и пощекотать ее, пусть и она порадуется этому чудесному утру!
— Хозяйка, я пошел! — крикнул он через притворенную дверь.
И услышал в ответ:
— Восемь возьми!
— Чего восемь?
— Булок.
— А хлеба взять?
— И хлеба возьми, как всегда.
Лёринц от неожиданности не знал, что и подумать, так его смутили эти восемь булок. Восемь?! Такого еще не случалось, а он уже десять недель тут в учениках и все эти десять недель каждый день ходит за булками. Но ведь за двумя! За двумя, для хозяйки, потому что они с хозяином всегда едят хлеб. Его они будут есть и сегодня утром, ведь хозяйка велела купить и хлеба. Зачем же тогда восемь булок?! Неужели она одна их съест? Или будут гости?
Не понравилось Лёринцу, что вместо двух булок стало вдруг восемь.
«Странные они, эти женщины…» — подумал он.
Но спорить не стал, а пошел к булочнику, спросил у него, как он спал-почивал. Булочник ответил, что ночь в работе провел, как лисица, и выложил Лёринцу хлеб и две булки, как обычно.
— Вот и вы не все знаете, — сказал Лёринц булочнику.
— Чего ж это я не знаю? — удивился тот.
— А то, что восемь булок велено, а не две.
Ну, коли велено восемь, восемь он и получил и отправился домой. Лёринц нес в большом бумажном кульке то, что не полагалось никому другому во всей округе, а только жене столяра. Когда мальчик вышел из лавки, было уже совсем светло. Казалось, и этот свет за несколько минут тоже сделал булочник, и наверняка для хозяйки, чтобы вставала поскорее из-под мужнина бока.
«Ну и плут этот булочник…»
Насвистывая, Лёринц возвращался домой, по дороге повстречался ему парень из родной деревни. Обрадовались оба, что на рассвете в канун рождества господь привел такого доброго знакомого повстречать. Лёринц рассказал, что несет вот от булочника хлеб и булки, рассказал и парень, блестя глазами, что приехал милой своей какой-нибудь подарок купить, потому что на масленицу они свадьбу сыграют.
— Хорошо тебе, — сказал Лёринц.
— Мне-то?
— Ну да, вместе.
Парень рассмеялся: свадьба, мол, и впрямь дело неплохое, потом спросил Лёринца, приедет ли он домой на праздник.
— Я еще не спросился, — отвечал мальчик.
— Так спросись.
— Я подумал, может, он сам отпустит.
Они согласились, что просить — дело трудное, особенно если у кого характер такой, но все же надо бы. И уже давно, ведь сегодня канун праздника, а вечером сочельник. Так что и стесняться Лёринцу нечего, а сразу, как принесет домой хлеб, надо отпроситься.
— Не буду я отпрашиваться! — все же решил мальчик.
— Это еще почему?
— Потому что, если он такой нечестный, значит, Ирод он настоящий.
Подумал немного парень, потом спросил, где живет столяр. Попрощались они как положено и разошлись каждый в свою сторону. Лёринц пожалел уже, что так заупрямился и загордился, ведь теперь ему не только характер мешал отпроситься, но и слово связывало. И вдруг он представил себе, что вот придет сейчас домой, одной булкой хозяину в голову прицелится, другой в хозяйку. Он почти видел, как летят и падают румяные булки. И как у хозяина глаза вытаращились, словно злые собаки из ворот выскочили, а у хозяйки веки вздрогнули, как вспугнутые голубокрылые птицы.
Он рассмеялся от удовольствия.
Когда он открыл дверь, хозяин был уже в мастерской. Всклокоченный и веселый. Был он еще в ночной рубахе, но уже успел натянуть зеленые суконные штаны, которые надевал только в те дни, когда просыпался в хорошем настроении. Лёринц с ним поздоровался, а мастер рассмеялся и сказал:
— Отнеси булки хозяйке!
Вошел Лёринц в спальню, а хозяйка еще в постели, густые русые волосы по подушке рассыпала. Она ласково спросила мальчика, восемь ли булок он принес.
— Восемь.
— Положи-ка их сюда.
Положил Лёринц сверток и посмотрел на лежащую хозяйку.
— Булочник велел вам поздравление передать.
— Булочник?
— Ну да.
И оба не знали, как этот разговор о булочнике продолжить. Хозяйка посмотрела на картинку над кроватью, изображавшую мальчика с крылышками, который как раз собирался пустить стрелу. Лёринц вместо швырянья булками еще минуту-другую поговорил о булочнике, даже похвалил его и пошел в мастерскую.
— «Невесту» продолжаем? — спросил он.
— Ее самую, — ответил хозяин.
У соседа-извозчика была двадцатилетняя дочка, которую звали Амалией. Эта самая Амалия собиралась замуж за цирюльника, сына кожевника Лантоша. Им-то они и делали с большим усердием мебель.
То бишь продолжали «невесту».
Мастер работал великолепно, с настроением, да и Лёринц споро расходовал свою наждачную бумагу. А после завтрака в мастерской такой шум стоял от работы, что казалось, самое время, пыхтя, едва поспевает за ними. Постепенно пол застелила стружка, она завивалась, и потягивалась, и шуршала; мастерская словно наполнилась таинственными, нежными зверьками. В их младенческих складочках собирались опилки, будто ветер напорошил мелкого снежку.
И вдруг дверь мастерской открывается и является в мастерскую тот парень, что повстречался Лёринцу утром. Видно, не только милой своей он купил подарочек, но и себя не позабыл, потому что глаза у него сильно блестели, а лицо пылало. Он подошел к мастеру, пожал ему руку, назвал свое имя и говорит:
— Я к этому пареньку пришел.
Он и Лёринцу руку пожал и обнял так, будто давненько с ним не видался.
— Тебя матушка ждет!
— Меня?
— Сын ты ей или нет, ведь вечером сочельник.
Оба посмотрели на мастера, который закуривал сигарету.
— Хочешь, вместе поедем, — предложил парень.
— И господина мастера с собой возьмем, — робко предложил Лёринц.
Снова наступила тишина, столяр сделал затяжку.
— Есть тут одна маленькая закавыка.
— Маленькая?
— Небольшая. На рождество уезжаем мы, а не Лёрищ, — продолжал мастер. — Мы в соседний город едем, к теще, а здесь кому-нибудь нужно остаться.
Парень хмыкнул, потом посмотрел на Лёринца и сказал мастеру:
— И такие люди, что ли, бывают?
— Какие?
— А такие, что в праздник согласия в гости к теще ездят.
В словах его были и укоризна, и правда, потому что дружба сразу кончилась. Мастер невесело стряхнул пепел на верх печурки, Лёринц пнул ногой стружку, а парень надел шапку.
Так и ушел он несолоно хлебавши.
