Шервуд Андерсон - Братья
Обзор книги Шервуд Андерсон - Братья
Шервуд Андерсон
Братья
Я в своем загородном доме. Теперь конец октября. Идет дождь. Позади моего дома — лес, впереди — дорога, а за дорогой тянутся открытые поля. Местность образует низкие холмы, внезапно переходящие в гладкую равнину. Приблизительно в двадцати милях отсюда, за равниной, расположен огромный Чикаго.
В этот дождливый день листья дождем сыплются с деревьев, окаймляющих дорогу перед моим окном: желтые, красные, золотистые листья тяжело падают прямо на землю, дождь немилосердно прибивает их к ней. Им не дано вспыхнуть прощальным золотым блеском в небе. Хорошо, когда в октябре ветер уносит листья далеко-далеко по равнине. Они должны исчезать, танцуя.
Вчера я проснулся на рассвете и вышел погулять. Стоял густой туман, и я заблудился в нем. Я спустился на равнину и вернулся в холмы, и повсюду туман стеною стоял предо мной. Из тумана внезапно, причудливо выскакивали деревья, подобно тому, как в городе поздней ночью прохожие внезапно появляются из темноты в круге света от уличного фонаря. Сверху в туман постепенно проникал дневной свет. Туман медленно плыл. Медленно плыли верхушки деревьев. Под деревьями туман был густой, сизый. Он походил на дым, стелющийся по улицам фабричного города.
В тумане ко мне подошел старик. Я хорошо его знаю. Местные жители считают его ненормальным. «У него не все дома», — говорят они. Старик этот живет один в домике, затерянном в глубине леса, и у него есть собачка, которую он всегда носит на руках. Я не раз встречал его по утрам, и он рассказывал мне о людях, которые были его братьями и сестрами, его двоюродными братьями и сестрами, его тетками, дядями, зятьями. Какая-то неразбериха. Он не может сближаться с людьми, живущими рядом, и поэтому берет какое-нибудь имя из газеты, и затем его фантазия начинает играть этим именем. Как-то при встрече он заявил мне, что он — двоюродный брат некоего Кокса, который в то время как я пишу эти строки выставлен кандидатом в президенты. В другой раз он уверял меня, что знаменитый певец Карузо женат на сестре его жены.
— Да, она — сестра моей жены, — сказал он, крепко прижимая к груди собачку. Его серые водянистые глаза умоляюще смотрели на меня. Он хотел, чтобы я ему верил. — Жена у меня была прелестная, стройная, как девушка, продолжал он. — Мы жили все вместе в большом доме и по утрам гуляли рука об руку. Теперь сестра ее вышла замуж за Карузо, певца. Так что сейчас он мой родственник.
Мне уже раньше говорили, что старик никогда не был женат, и я расстался с ним в недоумении. Однажды утром, в начале сентября, я наткнулся на него, когда он сидел под деревом у тропинки, вблизи своего домика. Собачка залаяла на меня, потом отбежала и спряталась у него на руках. В то время чикагские газеты были заполнены историей одного миллионера, у которого вышел разлад с женой из-за его связи с актрисой. Старик заявил мне, что эта актриса — его сестра. Ему шестьдесят лет, а актрисе, о которой писали газеты, только двадцать, но он рассказывал мне, как они вместе проводили детство.
— Вам трудно это себе представить, видя меня теперь, но в то время мы были бедны, — сказал он. — Да, это правда. Мы жили в домике на склоне холма. Раз поднялась буря, и ветер чуть не унес наш дом. Ах, какой это был ветер! Отец наш был плотник и строил прочные дома для других, но для себя он построил не очень прочный.
Старик печально покачал головой.
— Моя сестра, актриса, попала в беду. Наш дом построен непрочно, бормотал он, когда я уходил от него по тропинке.
В течение месяца-двух чикагские газеты, приходящие к нам в деревню каждое утро, пережевывали историю одного убийства. В Чикаго муж убил жену, и никак не могли доискаться причины. Дело представлялось, примерно, в следующем виде.
Человек, который теперь находился под судом и который, несомненно, будет повешен, служил мастером на велосипедной фабрике и жил с женой и тещей на Тридцать второй улице. Он полюбил девушку, служившую в конторе фабрики, где он работал. Она приехала сюда из городка в штате Айова, и сначала жила у тетки, которая теперь уже умерла. Мастеру, тяжеловесному, туповатому человеку с серыми глазами, она казалась первой красавицей в мире. Стол, за которым она сидела и писала, стоял у крайнего окна в крыле фабричного здания, а конторка мастера в цехе тоже стояла у окна. Он сидел за конторкой и вел табели каждого рабочего своего отделения. Подняв глаза, он мог видеть девушку, трудившуюся за своим, столом. В голове у него засела мысль, что эта девушка необыкновенно хороша. Он не думал о том, чтобы близко познакомиться с ней или добиться ее любви. Он глядел на нее, как можно глядеть на звезду или на ряд низких холмов в октябре, когда листья на деревьях горят красным, и желтым золотом, «Она — чистое, девственное создание, — неопределенно размышлял он. — И о чем она думает, сидя там у окна, за работой?»
В воображении мастер уводил уроженку Айовы к себе на квартиру на Тридцать второй улице, в общество жены и тещи. Весь день в цехе и весь вечер дома и носил ее образ в своей душе. Когда он стоял у окна своей квартиры и смотрел на железнодорожные пути Центральной Иллинойсской железной дороги и дальше, на озеро, девушка стояла рядом с ним. Внизу по улице проходили женщины, и в каждой он улавливал такое, что напоминало ему о девушке из Айовы. У одной была, ее походка, другая повторяла какой-нибудь ее жест. Все женщины, которых он видел, кроме жены и тещи, походили на девушку, вошедшую в его душу.
Две женщины, жившие с ним в его доме, стесняли и смущали его. Они вдруг стали неинтересными и неприятными. Особенно жена сделалась каким-то странным некрасивым растением, прицепившимся к его телу. По вечерам, после дневного труда на фабрике, мастер приходил домой и обедал. Он был человек молчаливый, и если он за столом не разговаривал, никто не обращал внимания. После обеда он с женой шел в кино. У них было двое, детей, и жена скоро ожидала третьего ребенка. Возвратившись домой, они садились и отдыхали. Подъем на третий этаж утомлял жену. Она садилась в кресло рядом с матерью и тяжело дышала от усталости.
Теща была сама доброта. Она заменяла в доме служанку, ничего за это не получая. Когда дочь приглашала ее в кино, она махала рукой и улыбалась.
— Идите себе! — говорила она. — Мне не хочется. Лучше посижу дома.
Она брала книжку и читала. Маленький мальчик просыпался и плакал, он хотел «а-а». Теща сажала его на горшочек.
Когда супруги возвращались из кино, все трое молча сидели еще час-другой перед отходом ко сну. Муж делал вид, что читает газету. Он поглядывал на свои руки. Хотя он тщательно мыл их, масло с велосипедных частей оставляло темные полоски под ногтями. Он думал о девушке из штата Айова, о ее быстрых белых пальцах, бегающих по клавишам пишущей машинки. Он казался себе грязным, и это угнетало его.
Девушка знала, что мастер в нее влюбился, и это немного волновало ее. После смерти тетки она поселилась в меблированных комнатах, и по вечерам ей нечего было делать. Хотя мастер сам по себе не представлял для нее интереса, она могла в некотором роде пользоваться им. Он стал для нее как бы символом. Иногда он заходил в контору и на минуту останавливался у двери. Его большие руки были измазаны машинным маслом. Она смотрела на него, но его не видела. В ее воображении на его месте стоял высокий и стройный молодой человек. Она видела лишь серые глаза мастера, которые вдруг загорались странным огоньком. Эти глаза выражали поклонение, скромное и благоговейное. Она чувствовала, что в присутствии человека с такими глазами ей бояться нечего.
Девушка мечтала о возлюбленном с таким же выражением глаз. Изредка быть может, раз в две недели — она немного задерживалась в конторе, делая вид, что ей нужно окончить работу. В окно она видела поджидавшего ее мастера. Когда в конторе больше никого не оставалось, она запирала свой стол и выходила на улицу. В ту же минуту из фабричных ворот показывался мастер.
Они шли вместе по улице несколько кварталов до того места, где она садилась в трамвай. Фабрика находилась в южной части Чикаго; пока они шли, уже наступал вечер. Вдоль улиц вытянулись некрашеные деревянные домишки. Чумазые крикливые дети бегали по пыльной мостовой. Девушка и её спутник переходили через мост. Две заброшенные угольные баржи гнили в реке.
Мастер тяжело шагал рядом с девушкой, стараясь спрятать руки. Перед уходом с фабрики он тщательно скреб их, но все-таки они казались ему какими-то тяжелыми, грязными кусками фабричных отбросов, висевшими у него по бокам. Эти прогулки продолжались лишь одно лето, да и то их было всего несколько.
— Жарко сегодня, — говорил он. — Очень жарко. Видно, будет дождь.
Он никогда не говорил с ней ни о чем, кроме погоды.
Девушка мечтала о возлюбленном, которого она когда-нибудь встретит, высоком, красивом молодом человеке, и непременно богатом, владеющем домами и землями. Простой мастер, который шел рядом, не имел ничего общего с ее представлением о любви. Она позволяла ему провожать ее, задерживалась в конторе до ухода других служащих, чтобы незаметно пройтись с ним, потому что ей нравились его глаза, нравились тот пыл и покорность, которые светились в них. В присутствии его не было никакой опасности, не могло быть опасности. Он никогда не попытается подойти к ней близко, дотронуться до нее рукой. С ним она была в полной безопасности.
