Филип Рот - Прощай, Коламбус
Обзор книги Филип Рот - Прощай, Коламбус
Филипп Рот
ПРОЩАЙ, КОЛАМБУС
1
Я познакомился с Брендой в плавательном бассейне. Она попросила меня подержать ее очки. А сама подошла к краю трамплина и затуманенным взором глянула вниз; даже не будь в бассейне воды, близорукая Бренда вряд ли бы это заметила. Она элегантно нырнула, а секунду спустя уже плыла назад, вытянув коротко стриженную рыжую голову над водой — что твой розовый бутон на длинном стебельке. Доплыла до трамплина, вскарабкалась на него и очутилась рядом со мной.
— Спасибо, — сказала она, поблескивая водянистыми (отнюдь не от воды) глазами, и, протянув руку, забрала у меня очки. Но надела их лишь после того, как отвернулась от меня и пошла прочь. Я стал смотреть ей вслед. Вдруг руки ее оказались за спиной. Указательным и большим пальцами она поправила купальник и, щелкнув резинкой, вернула лакомый кусочек плоти в укрытие. У меня взыграла кровь.
В тот же вечер я позвонил ей перед ужином.
— Кому это ты звонишь? — спросила тетя Глэдис.
— Одной девчонке. Познакомился сегодня.
— Тебя с ней Дорис познакомила?
— Дорис не познакомит меня даже с рабочим, который чистит дно бассейна, тетя Глэдис.
— Хватит тебе все время ее критиковать. Она как-никак твоя двоюродная сестра. Ну, и как же ты с ней познакомился?
— Да я толком и не познакомился. Так, увидел просто.
— Кто такая? Как зовут?
— Фамилия у нее — Патимкин.
— Патимкин? Не знаю таких, — сказала тетя Глэдис. Можно подумать, все остальные члены клуба «Грин Лейн» ее закадычные друзья. А она вообще никого не знает. — И что же, ты хочешь позвонить незнакомой девушке?
— Вот именно, — объяснил я. — Хочу представиться,
— Казанова, — сказала тетя Глэдис и пошла готовить ужин моему дяде.
Мы никогда не едим вместе; тетя Глэдис ужинает в пять часов, моя двоюродная сестра Сьюзен в половине шестого, я — в шесть, а мой дядя — в полседьмого. Думаю, иных доказательств тому, что моя тетушка сумасшедшая, не требуется.
— Где справочник с пригородными номерами? — спросил я у нее, перебрав все телефонные книги, сложенные под столиком.
— Что?
— Где справочник с пригородными номерами? Я хочу позвонить в Шорт-Хиллз.
— Это та здоровая книга, что ли? Чего ради захламлять дом, если я никогда ею не пользуюсь?!
— Где она?
— Я подложила ее под комод вместо сломанной ножки.
— О, Господи! — говорю я.
— Позвони лучше в справочную. А то будешь ворочать комод — все подштанники мне в ящиках переворошишь. И вообще, не тереби меня! Ты же знаешь, твой дядя вот-вот вернется, а я даже тебя еще не покормила.
— Тетя Глэдис, может, сегодня поужинаем вместе? Такая жара стоит. Отдохни немного.
— Вот еще! Что же мне потом — сразу четыре разных блюда подавать?! Ты у нас кушаешь тушеное мясо, Сьюзен подавай прессованный творог, а Максу — бифштекс. Он по пятницам всегда кушает бифштекс — я не вправе его судить. Ну, и мне самой на ужин — цыпленок. Что же мне, двадцать раз подряд из-за стола вскакивать?! Я что, прислуга?!
— Почему бы нам всем не отужинать бифштексами или цыпленком.
— Слушай, я как-никак двадцать лет веду хозяйство! Иди, звони своей подружке!
Но когда я позвонил, Бренды Патимкин не оказалось дома. «Она ужинает в клубе», — объяснил мне женский голос. «А после ужина она поедет домой?» — спросил я (мой голос был на две октавы выше голоса мальчишки из церковного хора). «Не знаю, — ответил женский голос. — Может, она еще поиграет в гольф. А кто ее спрашивает?» Я промямлил что-то в ответ — она меня не знает я перезвоню позже нет нет ничего передавать не надо спасибо извините за беспокойство… Где-то в промежутке между этими словами я все-таки умудрился повесить трубку. Потом меня позвала тетя, и я, набравшись мужества, отправился ужинать.
Тетя Глэдис врубила на полную катушку черный дребезжащий вентилятор. Под напором воздуха закачался шнур, на котором висела лампочка.
— Что ты будешь пить? — спросила тетя Глэдис. — Есть имбирный лимонад, зельтерская, черная смородина. Могу открыть бутылку шипучки.
— Спасибо, я пить не буду.
— Может, ты хочешь воду?
— Я не запиваю еду, тетя Глэдис. Я вам об этом уже год твержу. Каждый день.
— А Макс всегда запивает печеночный фарш. Он вкалывает с утра до вечера. Если бы ты тоже вкалывал, то пил бы больше жидкости.
Тетя Глэдис подошла к плите, нагромоздила на тарелку гору из тушеного мяса, вареных картофелин под соусом, чернослива, моркови, и поставила блюдо передо мной. Лицо мое обдало жаром. Тетя Глэдис отрезала два ломтя от буханки ржаного хлеба и положила их на стол рядом с тарелкой.
Я разломал картофелину вилкой и принялся есть. Тетя Глэдис уселась напротив меня и стала следить, как я ужинаю.
— Ты совсем не кушаешь хлеб, — сказала она. — Я резала его не для того, чтобы он зачерствел.
— Я кушаю хлеб.
— Тебе не нравится, когда он с непросеянными зернышками, да?
Я отломил от ломтя половину и съел ее.
— Как мясо? — спросила тетя Глэдис.
— Замечательное! Очень вкусно.
— Сейчас набьешь себе живот картошкой и хлебом, а мясо придется выбрасывать… — тетя Глэдис вдруг подскочила со стула: — Соль!
Отыскав солонку, она водрузила ее на стол передо мной. Перца в доме тетя Глэдис не держала — она услышала от кого-то, что перец организмом не усваивается, а позволить какому-то продукту путешествовать по пищеводу, желудку и кишкам просто ради его, продукта, удовольствия тетя Глэдис не могла.
— Ты собираешься кушать только чернослив, да? Мог бы предупредить меня заранее — я бы тогда морковку не покупала.
— Обожаю морковь! — говорю я. — Это мое любимое блюдо!
И, чтобы доказать это, зачерпываю кружочки моркови и половину из них отправляю в рот, а другую — опрокидываю на брюки.
— Поросенок, — комментирует тетя.
Я обожаю десерт, особенно фрукты, но сегодня решил отказаться. В этот душный вечер мне хочется избежать разговоров о том, почему я ем свежие фрукты, а не консервированные. Или наоборот. Что бы я ни выбрал на десерт, у тети Глэдис все равно остается в избытке продуктов, которые она запихивает в холодильник, словно краденые бриллианты:
— У меня полный холодильник винограда, а ему подавай, видите ли, персиковый компот… Что же мне, весь виноград выбрасывать?!
Для бедной тети Глэдис выбрасывание составляет смысл жизни. Излюбленными ее занятиями являются выкидывание мусора, опустошение съестных припасов, а также увязывание в узлы изношенного тряпья — для бедных евреев Палестины, как она выражается. Я все-таки надеюсь, что тетя Глэдис умрет с пустым холодильником — в противном случае в загробном мире уже никому вечного покоя не обрести: тетя замучит их жалобами о начинающем зеленеть сыре и покрывшихся плесенью апельсинах.
Вскоре пришел с работы дядя Макс, и я, набирая номер телефона Бренды, слышал, как на кухне откупориваются бутылки с шипучкой. На сей раз мне ответил высокий, резкий и усталый голос:
— Алло!
Я затараторил:
— Здравствуй Бренда Бренда ты меня не знаешь ты не знаешь как меня зовут но я сегодня держал твои очки в клубе… Ты попросила меня подержать очки нет я не член клуба моя кузина член Дорис Дорнс Клюгман я спросил у нее про тебя… — тут я перевел дыхание, давая ей возможность ответить, но на том конце провода царила тишина, и я продолжил: — Дорис? Это та самая девушка, которая все время читает «Войну и мир». Если Дорис читает «Войну и мир», значит опять наступило лето.
Бренда не засмеялась; она с самого начала была практичной девушкой.
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Нейл Клюгман. Я держал твои очки, когда ты ныряла, помнишь?
Она ответила вопросом на вопрос — причем задала именно тот вопрос, который, на мой взгляд, приводит человека в замешательство как своей непринужденностью, так и необходимостью отвечать на него беспристрастно:
— А как ты выглядишь?
— Я… я темный.
— Негр, что ли?
— Нет, — говорю.
— Ну, а выглядишь как?
— Может, нам встретиться сегодня? Тогда сама увидишь.
— Замечательно! — засмеялась Бренда. — Но я как раз собиралась поиграть в теннис.
— А я думал — в гольф…
— В гольф я уже играла.
— Может, встретимся после тенниса?
— После тенниса я буду потная, — сказала Бренда.
Это был вовсе не отказ и не призыв зажать покрепче нос и улепетывать от нее подальше; это была констатация факта, который совершенно не беспокоил Бренду. Она просто ставила меня в известность.
— Не беда, — ответил я, втайне надеясь на то, что по моему голосу можно понять, что я занимаю нишу, которая находится где-то посередине между чопорностью и неразборчивостью. — Я могу за тобой заехать?
Она не отвечала целую минуту. Я слышал, как она бормочет, силясь припомнить: «Дорис Клюгман… Дорис Клюгман…» Наконец она сказала:
