Арон Тамаши - Бомба
Обзор книги Арон Тамаши - Бомба
Арон Тамаши
БОМБА
Воронья улица длинная и извилистая. На ней множество дешевых, до времени обветшавших домов, запущенных и грязных. Воняет она, как труп удава, в котором копошатся черви. Улица начинается от аптеки лысого Андяла, где продаются лучшие в городе противозачаточные средства, а концом своим упирается в самую околицу. Здесь на окраине много деревьев, хотя и растут они островками. К исходу осени и всю зиму напролет деревья вычернены вороньем. Птицы рассядутся на ветках и заседают, словно податная комиссия или держатели акций при подсчете дивидендов. По нескольку раз в день они большими стаями совершают налеты на длинную улицу, выискивая там мусорные кучи и жилища скотобойцев.
Из-за этого улица и получила свое название.
Населяют ее в основном поденщики и чернорабочие, вперемешку с любящими выпить и не любящими обмана мелкими ремесленниками. Число жителей определенно превышает четыре тысячи, но порой подскакивает и до шести: смотря по тому, с какой целью правительство и разные политические партии проводят подсчет.
Сейчас на улице поселились горе, нужда и возмущение, потому что в последнее время рабочих выгоняют отовсюду все безжалостнее. Если так пойдет и дальше, что не исключается, то к первому апреля, которое не за горами, количество безработных на Вороньей улице достигнет двух тысяч.
Арпад Бодё, наверное, дольше всех уже сидит без заработка. Он был столяром на здешней паркетной фабрике, где проработал целых пять лет. И так работал, как и на своей, верно, собственной не стал бы. Естественно, ведь у него двое детей, да еще и третий на подходе. Усердие и страх, что выкинут на улицу, сделали его одним из лучших специалистов.
А что толку!
В сентябре прошлого года фабрику перекупили румыны, а уже первого октября его выгнали.
Вместе с тридцатью пятью другими венграми.
Двенадцать человек из этих тридцати пяти жили на Вороньей улице. Все они постепенно куда-то исчезли, как птицы во время затяжных морозов. Ну а Бодё с семейством некуда было податься, не было у него ни родителей, ни близких родственников. Друзья-приятели тоже начали сторониться его, едва он остался без заработка. Только один несчастный человечек пожаловал в его дом двадцать шестого октября.
Это была новорожденная.
Требовательная, писклявая девчонка.
Повитуха приходила после родов еще дважды. Разъяснила, как лучше питаться, чтобы у матери стало больше молока, и потребовала платы за роды и за уход. Она тоже была бедной женщиной, но Бодё не мог ей заплатить. А повитуха не соглашалась уйти. Тогда Бодё предложил ей красивую зажигалку, но она попросила еще что-нибудь вдобавок. После долгих поисков откуда-то вырыли серебряную медаль за отвагу. Повитухе она очень понравилась, и, попрощавшись, она решила, что сегодня же вечером приколет ее своему новому дружку, который вчера сделал ей ларец для посуды.
Двое других детей были мальчики. Старший, как и отец, Габор, а младший Янош. Потому Янош, что Бодё когда-то спас от смерти на поле боя друг по имени Янош.
А лучше бы не спасал!
Бодё беспрерывно повторял это после первого октября.
Дом, в котором они жили, он выкрасил в зеленый цвет, это был Дряхлый домишко под номером девяносто семь по Вороньей улице. Он принадлежал столяру, у которого была большая мастерская, но сам столяр уже не работал. Жил он тоже не здесь, а в другом доме, поблизости от аптеки Андяла. Вообще-то это был неплохой человек, потому что, когда Бодё не мог заплатить, он давал ему какой-нибудь заказ, чтобы тот отработал плату за дом.
Но не больше.
В домишке было две комнаты. В той, что выходила окнами на Улицу, жил Бодё с семьей. А в другой два подмастерья, которые работали на владельца дома. Один из них был коммунистом, а другой социал-демократом. Дома они вечно спорили, и все их споры кончались дракой, потому что коммунист был умнее, а тот, второй, сильнее.
Так вот Бодё и жили. Днем — под слабеющий шепот надежды, вечерами же и ночами — под леденящий душу грохот подмастерьев. На протяжении всего октября и ноября, за вычетом тех дней, когда отрабатывал плату за дом, Бодё каждое утро отправлялся на поиски какой-нибудь работы.
И, позеленевший, всегда приплетался домой ни с чем.
Но правды не говорил.
Врал что-то насчет верных шансов, точных обещаний.
Манил аппетитными надеждами.
Или строил сулящие достаток планы.
Но день ото дня речи его шли на убыль, словно луна.
К Новому году он иссяк.
Он уже больше не ходил в поисках столярной работы, не надеялся пристроиться куда-нибудь на фабрику да и вообще найти постоянное место. Теперь он ходил только в богатые кварталы, предлагал перетаскать дрова или убрать снег. Зарабатывал иногда лей двадцать, иногда ничего.
Просить милостыню он не хотел.
Дети все-таки.
Но и умирать с голоду не хотел.
Да и разговаривать, за весь декабрь он не произнес ни слова.
Бродил по богатым улицам, туда-суда; то топтался на месте, то садился посидеть, мерз, голодая, обрастал щетиной, снашивал последние лохмотья, таял на глазах.
В мозгу у него стучало.
Сердце стучало.
Он вынашивал революцию, чей гул порой уже различал в грядущем.
Вынашивал, а сам все ходил в богатые кварталы.
В январе.
В феврале.
У него появились некоторые соображения о людях, домах, дворах и банках. Слова тоже нашлись, но поначалу он повторял лишь одно:
— Обманщики!
Жена его слегла. Дети тоже не вылезали из кровати от холода и недоедания.
Четырехмесячный младенец умер. Даром никто не хотел его хоронить. Ни церковь, ни город. Наконец на четвертый день в счет будущей работы похоронил столяр, сострадательный хозяин дома.
Бодё с благодарностью отработал неделю.
Потом он тоже слег.
И убедился, что лежать сравнительно выгоднее, чем бегать в поисках работы: меньше мерзнешь и есть не так часто хочется. Два дня он пролежал, но потом заботы все-таки выгнали его из постели.
Опять он отправился в богатые кварталы.
И встретил там бывшего складского рабочего, с которым они вместе перетаскали в январе три сажени дров быковатому владельцу ломбарда. У того вид был веселее, чем пристало безработному. Он даже и работы не искал, просто прогуливался. На расспросы Бодё рассказал, что применительно к обстоятельствам живет сносно, потому как получает пособие по безработице сразу в двух местах. Одно — продуктами, дровами и одеждой — от Женского католического союза, а другое — деньгами — от городской управы. Без протекции, конечно, не обойтись, особенно в последнем месте. Впрочем, он тут же стал уговаривать Бодё последовать его примеру, в ходатаи же, не задумываясь, предложил себя.
И они отправились.
Сначала пошли в Женский католический союз, ибо, к счастью, Бодё тоже был католиком. Кладовщик научил его, что здороваться нужно «Слава Иисусу Христу», а потом говорить, что он человек очень религиозный, много молится и часто исповедуется и что с паркетной фабрики ему пришлось уйти из-за козней безбожников коммунистов. До этих признаний дело, однако, не дошло, потому что, выясняя семейное положение Бодё, узнали, что он живет с женщиной без церковного брака и имеет от нее троих незаконных детей.
На него посмотрели как на прокаженного.
И сказали, что такому человеку помогать не могут.
Бодё было очень стыдно.
Другие церкви тоже имели свои благотворительные общества.
Униаты.
Лютеране.
Иудеи.
Складской доброжелатель размышлял, как бы подделать бумагу, которую выдавало общество. Бодё, однако, об этом и слышать не хотел и все твердил, что обманывать благодетелей великий грех и что каждый может творить добро, как ему больше нравится.
Тогда они пошли в городскую управу, но и здесь им не повезло, потому что обнаружилась какая-то путаница с пропиской Бодё.
— Все у тебя наперекосяк, — сказал ему осчастливленный пособием кладовщик и с легким сожалением протянул руку.
Бодё шел домой и клял господа бога.
Потом клял рабочих, чьи мозги нищета будет иссушать до тех пор, пока они не переиначат существующий общественный порядок.
Клял рабочих за то, что они не организованы.
И себя клял за то, что он тоже не организован.
А еще тех, которые организованы:
Продажных политиков.
Лживое правительство.
Миллионы воров.
Торгашей.
Попов.
Если раньше он был усерден в работе, то теперь стал столь же усердным бунтарем. Если раньше он был тихим человеком, то теперь превратился в свирепого волка. Если раньше он был богобоязнен, то теперь сам черт ему был не брат.
А все из-за нищеты.
В чьем чреве лежали полумертвые его дети.
Четырнадцатого марта, в пятницу.
В субботу утром Воронью улицу обошли представители рабочих. Распространяли листовки и на словах тоже призывали всех принять участие в безмолвной демонстрации, которую партия организует ради безработных.
