Анджела Картер - Алиса в Праге
Обзор книги Анджела Картер - Алиса в Праге
Анджела Картер
Алиса в Праге или Странная комната
В городе Прага, как-то раз, была зима.
На двери странной комнаты надпись, гласящая "Запрещено". Внутри, внутри, — ох, зайдите и посмотрите! Знаменитый ДОКТОР ДИ.
Знаменитый доктор Ди, похожий во всех отношениях на Санта Клауса из-за своей длинной белой бороды и розовых щек, созерцает свой хрустальный шар — страшную сферу, которая содержит в себе все, что есть, или было, или когда-либо будет.
Этот круглый шар из твердого стекла дает обманчивое представление о невесомости, потому что вы можете смотреть прямо сквозь него, и мы ошибочно допускаем равное соотношение между легкостью и прозрачностью, что субстанции, через которую проходит свет, не может там быть и, следовательно, она не должна ничего весить. В сущности, хрустальный шар доктора достаточно тяжел и способен нанести увечье, так что ассистент доктора, Нед Келли, Человек в Железной Маске, часто взвешивает шар в одной руке или перебрасывает его туда-сюда из одной руки в другую, размышляя над хрупкостью полой кости, черепа своего хозяина, а тот, тем временем, сосредоточенно изучает какую-то толстую книгу.
Нед Келли возложил бы вину за убийство на ангелов. Он сказал бы, что ангелы вышли из сферы. Все знают, что там живут ангелы.
Хрусталь похож на: водянистую влагу, застывшую:
стеклянный глаз, хотя и без радужной оболочки или зрачка — просто прозрачный глаз, в сущности, эксперт мог бы истолковать его как подходящее средство для того, чтобы видеть невидимое;
слезу, круглую, когда она формируется в глазу, ибо слеза приобретает свою характерную форму груши — которую мы считаем "слезной" формой — только в процессе падения;
блестящую каплю, которая подрагивает порой на кончике почти дряхлеющей, становящейся все более вялой — и, тем не менее, стойкой и различимой — утренней эрекции доктора, и всегда напоминает ему каплю росы,
каплю росы, нескончаемо, боязливо готовую упасть вот-вот с нераскрывшихся лепестков розы и, следовательно, как слеза, сохраняющую безупречность своей окружности, лишь отказываясь предаться свободному падению, оставаясь такой как есть, потому что она отказывается становиться такой, какой может быть — антитезисом метаморфозы;
и все же в старой Англии, далеко-далеко, эмблема харчевни "Капля Росы", этот веселый каламбур, будет всегда показывать сплющенный сфероид, сильно приукрашенный, потому что живописцу вывесок, чтобы продемонстрировать идею "капли", непременно нужно изобразить каплю в процессе падения и, следовательно, в целях этого сравнения, не похожую на таинственный шар, клонящий под своей тяжестью вытянутую ладонь доброго доктора.
Ибо, доктор Ди, невидимое — это лишь другая неизведанная страна, дивный новый мир.
Дверная петля шестнадцатого столетия — там, где оно стыкуется с семнадцатым — такая же скрипучая и открывается так же неохотно, как дверь в доме с привидениями. Через эту дверь, с расстояния, мы можем мельком взглянуть на отдаленный свет Века Разума, но драгоценная малая часть его готова пасть на Прагу, столицу паранойи, где предсказатели будущего живут на Золотой Улочке в домиках настолько маленьких, что большая кукла почувствовала бы себя в тесноте, а на улице Алхимиков есть один дом, который единственный становится видимым во время густого тумана. (Летними днями вы видите камень). Но все равно, даже в тумане дом могут видеть лишь те, кто родился в священный день отдохновения.
Как лампада, догорающая в недавно освободившейся комнате, Ренессанс пылал, увядал и погасил себя. Мир предстал вдруг озадачивающе безграничным, но поскольку воображение осталось (ибо, в конце концов, оно всего лишь человеческое) ограниченным, нашему воображению требуется какое-то время, чтобы догнать. Если Френсис Бэкон умрет в 1626-м за экспериментальную науку, подхватив простуду, набивая мертвую курицу снегом на Хайгейт-хилл, чтобы посмотреть, сохранится ли она от этого свежей, в Праге — где доктор Фауст жил как-то на Чарльз-сквер — доктор Ди, английский алхимик экспатриант, ожидает проявления ангела в странной комнате эрцгерцога Рудольфа, а мы все шарим да шарим в поисках нашего пути к концу предыдущего столетия.
Эрцгерцог Рудольф хранит свою бесценную коллекцию сокровищ в этой странной комнате; он причисляет к этим сокровищам доктора и, следовательно, вынужден причислять к ним и ассистента доктора — отвратительного и визажированного в железо Келли — тоже.
У эрцгерцога Рудольфа безумные глаза. Эти глаза — зеркала его души.
В этот день очень холодно — такая погода, что заставляет человека ходить по-маленькому. Луна уже поднялась, луна цвета воска, и, когда с наступлением ночи небо обесцвечивается, луна становится более белой, более холодной, белой как источник всего холодного на земле, пока — когда зимняя луна достигнет своего холодного меридиана — все не замерзнет, — не только вода в кружке и чернило в чернильнице, но и кровь в венах, водянистая влага.
Метаморфоза.
В своем хаотичном беспорядке веточки голых деревьев за толстым окном похожи на те случайные царапины, сделанные обычным употреблением, что видно лишь тогда, когда поднимаешь свой бокал к свету. Твердый иней сделал хрустящей поверхность глубокого снега на взъерошенных крышах и башенках эрцгерцога. В снегу ворон: кар-р!
Доктор Ди знает язык птиц и иногда на нем разговаривает, но то, что говорят птицы, это зачастую банальности; все, что говорил ворон, снова и снова, было: "Бедный Том озяб!"
Над головой доктора, с потолка с низкими балками, свисает чучело летающей черепахи. В тусклой комнате мы можем различить, среди всего остального, случайное соседство зонтика, швейной машинки и операционного стола; ворона и конторку; старую русалку, несчастное высохшее создание, скорченное в банке в позе эмбриона — копна ее серых волос, свободно взвешенных в вязкой жидкости, которая ее защищает, черты ее лица, кажущегося из-за дефектов стекла зеленоватым и каким-то искаженным.
Доктор Ди хотел бы для этой русалки приятеля — чтобы держать его в клетке, если он будет живым, или, если мертвым, в закупоренной бутылке, — ангела.
Это была эпоха, влюбленная в чудеса.
*
Ассистент доктора Ди, Нед Келли, Человек в Железной Маске, тоже ищет ангелов. Он пялится на блестящий, отражающий экран своего магического диска, сделанного из гладкого угля. Ангелы навещают его чаще, чем доктора, но по какой-то причине доктор Ди не видит Келлиных гостей, хотя они и скапливаются на поверхности магического диска, выкрикивая высокими пронзительными голосами на диалектах птичьего креольского языка, посредством которого они общаются. Для него это великая печаль.
Келли, тем не менее, феноменально талантлив в этом и записывает в блокнот интонации их речи, в которой, хотя он сам ее и не понимает, доктор с волнением находит какой-то смысл.
Но сегодня неудача.
Келли зевает. Он потягивается. Он ощущает на своем мочевом пузыре давление зимы.
Уборная наверху башни являет собой дыру в полу за дверью чулана. Она расположена над еще одной уборной, с еще одной дырой, над еще одной уборной, еще одной дырой, и так далее вниз через семь других уборных, еще семь дыр, пока ваши испражнения не шлепаются, наконец, в выгребную яму далеко внизу. Холод не дает запаху подняться наверх, слава Богу.
Доктор Ди, настоящий охотник за знанием, рассчитал скорость летящего дерьма.
Хотя человек мог бы с легкостью и комфортом повеситься в уборной, закрепив веревку сверху на балке и бросившись в пустоту, позволив гравитации сломать его шею, Келли — сидит он на стульчаке или же мочится — никогда не дает уборной напомнить ему о долгом падении и даже — каким бы коротким оно ни было — не любуется своим собственным прибором, ибо страх перед фразой "хорошо подвешенный" вызывает в памяти петлю, которой он чудом избежал в своей родной Англии за мошенничество, как-то раз, в Ланкастере; за подлог, как-то раз, в Ратлендшире; и за злоупотребление доверием в Ашби-де-ла-Зуш.
Но его уши подрезали ему в уборной в Уолтон-ле-Дэйле, после того как он выкопал труп на церковном погосте в целях некромантии, или, возможно, анатомирования, и вот почему, чтобы скрыть эту ампутацию, он всегда носит сделанную после этого железную маску — ее будет носить спустя триста лет тезка в стране, которой еще не существует, — железную маску точно перевернутое ведро с прорезью для глаз.
Келли, расстегивающему пуговицы, интересно, не замерзнет ли его моча в процессе падения; достаточно ли холодно сегодня в Праге для того, чтобы выссать дугу изо льда.
Нет.
Он снова застегивается.
Женщины ненавидят эту уборную. К счастью, немногие осмеливаются приходить сюда, в эту башню магов, где эрцгерцог Рудольф держит свою коллекцию чудес, свой протомузей, свой "Wunderkammer", свою кунсткамеру, эту странную комнату, о которой мы говорим.
