Геннадий Новожилов - Московский Бисэй
Обзор книги Геннадий Новожилов - Московский Бисэй
Геннадий Новожилов
Московский Бисэй
Антонине, милой сестре.
Положив согнутую руку на стол, Костя лег на нее щекою и принялся смотреть на банку с водой, куда только что капнул черной тушью. Тушь устремилась на дно, расползлась в пути осьминожьими щупальцами.
– Бисэй!^1 – громко произнес Костя, и звук его голоса, словно капля туши, устремился к началу двадцатого века, где одетый в черное кимоно Акутагава, выпростав из широкого рукава худую руку с зажатой в пальцах кистью, окунал ее в тушечницу. Держа кисть вертикально, касался ею листа, и ссыпались с кончика иероглифы.
Бисэй стоял внизу под мостом и ждал ее…
– Мне необходима своя, личная, мне одному принадлежащая книга
Акутагавы. В конце концов, у меня нынче день рождения! – несколько разгневался Костя.
Он побрился, принял душ, облачился в новенькое элегантное пальтецо и вышел из дома. Доехав до “Площади Революции”, отправился мимо
“Метрополя” к Кузнецкому. Постоял у Малого, просмотрел репертуар.
“Сходить, что ли?” Как бы прося совета, повернул голову к изнуряемому голубями бронзовому Островскому. С двумя билетами на
“Лес” зашагал дальше. Проходя мимо здания ЦУМа, зачем-то сообщил себе: “Мюр и Мерелиз; здесь Чехов заказывал садовый инструмент”.
С Акутагавой Рюноскэ у Кости вот что вышло…
Как-то посетив набитый подписными изданиями дом некой барышни, Костя потянул с полки книгу новелл японца и невзначай уронил. Ахнув для приличия, поднял книгу, раскрывшуюся на рассказике “Как верил
Бисэй”. Пробежал глазами коротенький текст, и его ударило: “Фильм о
Бисэе станет некоторым оправданием моего пребывания на сем свете!”
Книга была из серии “Библиотека всемирной литературы”. Можно бы и подписку через знакомых зацепить, да на кой ляд эти две сотни томов, где мусора пруд пруди. И так от книг в доме не повернуться.
– Тебе как Акутагава? – приступил к разведке Костя.
– Забавно… – Судя по тону, не читала.
– Продай этот том, – попросил Костя.
– Ты что, серия будет неполной! – испугалась владелица книги.
– Я тебе за книжку самоварец свой с медалями отдам. Он же тебе так нравится, – торговался Костя.
– Костенька, уже полночь. Ближе к делу…
“Дура! – обиделся Костя. И добавил мысленно: – Экспроприация”.
Приняв решение, отправился в спальню, сдергивая с шеи галстук британских клубных цветов.
Вышло иначе: не пришлось обворовывать жадную даму своего киношного сердца.
День рождения выдался туманным, мокрым. Всю ночь падал липкий снег, к утру подтаял, и слякоть сделалась страшенная. Зачерпнув ботинком густой водицы, юбиляр матюгнулся и с отвращением долго тряс ногой; мокрая нога немедленно зажила своей жизнью. Но тут уж, пока носок сам собою не высохнет, ничего не поделаешь, и Костя стал подниматься по Кузнецкому.
Справа, вдоль витрин книжного магазина, расставлены были, как на свадьбах или поминках, столы с книжным угощением. Костя зашарил глазами по обложкам.
– Вас что интересует? – спросил вежливый, тепло одетый букинист.
– Да у вас нет, – пробурчал в ответ Костя.
– Откуда вы знаете, что нет? – не унимался продавец.
– Ну, например, Акутагава мне нужен.
Щеки у букиниста порозовели, он приподнял накрывающий книги целлофан и вытащил том в темно-бордовом переплете.
– Вот ваш Акутагава, – протянул книгу продавец. – Из разрозненной
“Всемирки”. Извините, супера нет.
Костя напрягся, пытаясь не показаться слишком-то уж странным. И все же не выдержал, доставая деньги, захрюкал.
– Что вас так рассмешило? – улыбнулся продавец.
– И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится мудрости твоей, мой друг Горацио, – переврал Гамлета Костя.
Продавец приподнял свитер и, тыкая рублями мимо висевшего на поясе кошеля, все смотрел в спину удалявшемуся смешливому покупателю. А тот, листая на ходу книгу, с жадностью дистрофика откусывал то от одного текста, то от другого. Одумавшись, он отыскал в содержании нужную страницу и, будто проверяя, все ли на месте, раскрыл на ней том и принялся вычитывать.
Наверху, над ним, за высокими каменными перилами, наполовину обвитыми плющом, по временам мелькали полы белых одежд проходивших по мосту прохожих, освещенные ярким заходящим солнцем и чуть-чуть колыхающиеся на ветру… А она все не шла.
– Ах ты Господи! Это их всегдашнее чуть-чуть! – заходился Костя в непонятных постороннему восторгах. – Как это по мне! Это мое! Мое это!
Его толкали, а он упорно, с раскрытой книгой в руках, шел вверх по улице и жаждал скорее, как можно скорее приступить к работе над фильмом о странном Бисэе. В это утро дня своего рождения только что происшедшее так его окрылило, что он почувствовал, как волшебные махала отрывают его от тверди Кузнецкого и уверенно влекут к неотвратимому успеху. А навстречу летящему двигалось огромное здание
Госбезопасности. Оно выставляло из мокрого тумана заиндевевший бок и относительно Японии жаждало своего: переловить, к чертовой матери, всех японских шпионов, а заодно прихлопнуть волынку со спорными островами Курильской гряды.
С некоторыми, большей частью одинокими, в конце концов происходит следующее…
Все неудачи, все дымом обернувшиеся предприятия, унижения мечты вульгарностью жизни и обнаруженная однажды тщета этой самой жизни, если повезло страдальцу дотерпеть до счастливого мгновения, – все эти признаки взбесившейся безнадежности, вдруг соединившись, приобретают противоположные качества.
Предприятие наливается тайной силой и только требует действия. Если замысел был дельным, так он сам собою раскроется вдруг экзотическим цветком, а недавняя уверенность в тщете жизни оборачивается постыдным, но простительным грехом. И только вы примерились коснуться осуществляемой мечты, глядь, она пред вами лучится немыслимой своей красотою и потупляет васильковые очи.
Судьба иногда тешится, оглушая нас счастьем. И хохочет до упаду над слабоумием своих жертв, сросшихся с плохим и совсем не защищенных от хорошего.
Знакомый начальник волею случая делается министром и не только проникается Костиными чаяниями, но протягивает ему не палец помощи, а всю пятерню. Раз-два – и сценарий готов. Принят. Перечислены деньги. Павильон готов. Новенькая аппаратура. Квалифицированных помощников в избытке. Даже сны сделались вещими, указывая пробудившемуся Косте нужное направление.
Бисэй с легким нетерпением подошел к самой воде и стал смотреть на спокойную реку, по которой не двигалась ни одна лодка.
Легкое нетерпение. Ишь ты! Подошел к воде. Довольно быстро подошел.
Остановился. Все спокойно: небеса, река, спокоен Бисэй. А ведь тут нетерпение вовсю уже расходилось. Может, пустить по-над водой куличка? Беспокойство должно присутствовать. Кулички эти громко пищат в полете. Не слишком ли? Если бы в это время кто-нибудь тронул за плечо и спросил: “Как вы относитесь к вивисекции?” – или: “Верите ли посулам американцев вот-вот высадиться на Марсе?” – Костя вытаращил бы глаза: “Какая вивисекция? А Марс тут при чем?
Вивисекция на Марсе, что ли? Чушь какая-то!”
Костя был в том возрасте, когда люди все чаще стали справляться о его отчестве. Так что довольно жизнерадостный и подвижный Костя нет-нет да уступит сидячее место Константину Николаевичу. Константин
Николаевич имел таланты, и поприщем его было служение музе мультипликационного, или иначе анимационного, кино. Сейчас он спал.
Вернувшись вчера около часа ночи из ресторана Дома кино, он сковырнул ботинки, выполз, как выползок, из одежды и уткнулся носом в спинку дивана. В комнате запахло коньяком.
Обстановка холостяцкой однокомнатной квартиры состояла в основном из шкафов и полок с книгами, альбомами по искусству, грампластинками.
Стены плотно увешаны картинами, рисунками. Неоконченные, натянутые на планшеты работы стояли на полу – повернуться было негде. На столе пылился и своим присутствием мешал жить кальян. Рядом покоилась германская каска малого размера, принадлежавшая, надо полагать, пионеру из гитлерюгенда. Тут же, в маленьком красном чугунке, боролась со смертью редко поливаемая герань. Ручки или карандаши хозяин квартиры долго нашаривал под грудами полуисписанных листков: он не только рисовал, но и что-то там писал и написанное изредка печатал в журналах. Собранные, где – он не помнил, какие-то камни, снарядные гильзы Второй мировой, тех же времен осколки и прочие в том же роде редкости переполняли жилище. Под письменным столом деревянная кадушка – “Боже, как я обожаю старину!” – и в ней всякая всячина, бросаемая туда машинально и с интересом перебираемая очередной пассией.
– Кость, а это чье? – любопытствовала гостья.
– Это? Откуда же мне знать? А, вспомнил! Это соседки. Я уезжал в
