Иван Вырыпаев - Разговор с письмом
Обзор книги Иван Вырыпаев - Разговор с письмом
Иван Александрович Вырыпаев
Разговор с письмом
Разговор первый.
Мать,
только поэтому я и спрашиваю тебя, зачем? Зачем писателю размышлять не на страницах романа или пьесы, а в статье, уподобляясь театроведам? – из одного письма.
Все дело в том, что пора бы нам всем осознать, что же заключает в себе это популярное в мире интеллектуалов слово творчество? На первый взгляд ответ на поверхности творчество это создание художественного образа, выражающего определенный смысл, заложенный самим создателем, творцом. Вот пророчество от Иоанна: Если ты веришь в бога, то это еще не значит, что бог верит в тебя. Иоанн, произнес эти слова, едва шевеля губами. Буквы, словно капельки брусничного сока, капали, одна за одной, превращаясь в смысл, не на языке, а в воздухе. Словно бы воздух состоял из твердой материи, на который красной струей вылилась идеально отточенная фраза. Иоанн стоял на краю узкой доски, той самой доски, которую, уже через несколько минут, грубые руки могильщика бросили на двухметровое дно свежей могилы, а потом на эту доску, на грязных веревках опустили красный гроб. Вот ответ. Я выдумал этот образ буквально за несколько минут. Я выдумал его, только для того, чтобы мысль о вере в самого себя, стала актом творчества. Эти сентиментальные образы могилы, доски и брусничного сока, все это, мне нужно, для того, чтобы сказать тебе: Бог есть Ты. Художественный образ, в данном случае совсем не талантливый, делает на самом деле только одну работу прячет мою мысль. Я прячу мысли, чтобы они стали явными. Но я не являю мысли в их первозданной природе. Что есть творчество? Это перетворение. Я перетворю. Вот она мысль: Господь создал людей по образу и подобию своему. Вот оно творчество: Если ты веришь в бога, то еще не значит, что бог верит в тебя. И вот чтобы окончательно объяснится, я сообщу тебе правду. Видишь ли, все дело в том, что я ставлю под сомнение существования этого самого бога, который создал нас по образу и подобию своему. А потому, когда этот самый Господь, которого нет, сообщил человеку, из чего тот создан, я имеющий уши, да услышал его голос, не как божественное откровение, но как спорный тезис библейского писателя, такого же писателя, каким был Гомер или Софокл. И я имеющий голос, и говорящий вслух, подверг эту мысль собственному осмыслению. Мысль исказилась. Сотворенная мысль, была пересотворена мною. Он сказал мне, что создал меня по твоему подобию, а я сообщил другим, что еще неизвестно, кто кого создал, Он нас, или Мы Его.
Я перетворец. Так что же есть творчество, как не перетворчество в различных ипостасях? Поэтому, лучше уж театралу ведать театром, то есть быть театроведом, чем выдавать Его мысли за свои, облекая их в эстетическую упаковку, под названием творческий акт. И так, я пророк Иоанн. Я пишу тебе письмо. Письмо литературоведа, так как именно сейчас, я ведаю литературой, а не пересоздаю ее. Наступила минута, когда мысль стала важнее образа. Лучшая из книг, – книга, выцарапанная на заборе, куском шифера.
Из письма: правильно ли я понял тебя, считая приведенный выше текстовой кусок, метафорой?
Рад, что ты это почувствовал. Разумеется, приведенный выше кусок текста, есть пример метафоры, но метафоры, которую я предлагаю назвать новая метафора. Каково же условие появления новой метафоры? Главное условие, невыносимость метафоры старой. Необходимо убить. Нужно убить старую метафору, чтобы воспроизвести новую. Когда я хочу, чтобы сердце твое плакало, я не буду пускать вход иронию и юмор, как это делалось раньше. Когда я хочу, чтобы сердце твое плакало, я скажу тебе: Посмотри на этих актеров, они только изображают жизнь. Вот актеры, они переживают неизвестность. Давай уберем их. Давай убьем. Вот, он я. Я не актер, я такой, какой я есть. Я говорю тебе, смотри, Путин делает из нашей страны Соединенные штаты Америки. Он пытается улучшить жизнь обывателей. Группа Любэ его кумиры. Правда, ему нравится и Хворостовский, но это исключение в подтверждение правила. Путин создает мир материальных ценностей. Создает демократию, где можно говорить вслух, но говорить не кому. Ты можешь выйти на площадь и кричать. Но на этой площади никого, кроме тебя. Я вышел на площадь, в ветреную погоду. Я увидел бурю. В воздухе миллиарды песчинок. В воздухе песок. Желтые каменные дома, над которыми, разноцветными птицами кружатся женские платки. По узкой, вымощенной круглыми булыжниками, улице катятся груши, яблоки и гранаты. Катятся арбузы и длинный медный кувшин. Телеги на старинной площади перевернуты, из круглых горшков льются струи молока, смешиваясь со струями красного вина и собачей крови. Собака спит вечным собачьим сном, перерезанная на две половины, металлическим ободом от телеги. Плюс к этому, морда коричневой лошади в крови. От такого сильного ветра, лошадь шарахнулась в сторону и уткнулась в окно. Оконное стекло разрезало лошади глаза. Сильный ветер.
Кусок чего-то темного, летит, пролетает. Газета, несколько газет. Тряпка. Тряпки. Клубы пыли, взрывы пыли. Ветки деревьев. Ветка дерева, по лицу. Капли крови, пыль. Очертания людей, бегут или летят? Банка, банки за что-то зацепились за что? Серая пелена, белая, повороты, повороты, что-то пролетает, что? Арабский платок, с кем-то? Арабский платок, летит.
Нам с вами не жалко голубей, но то, что с ними произошло, не дай бог и голубям. Этих несчастных птиц, продавали в клетках из тонких прутьев. Теперь, когда торговцы голубями были разогнаны налетевшим ураганом, клетки с птицами катались по площади, подчиняясь сильному ветру, взлетали на воздух, снова падали, превращая голубей в месиво из пуха и птичьего мяса. А ветер был такой силы, что даже машины оказывались на деревьях и крышах домов. Пожилой женщине, решившей спрятаться за парковые ворота, порыв ветра проник в трусы. Она сделалась похожей на старую лодку с белым парусом. Бороздя океан ветра, старая женщина-лодка, с огромной скоростью наткнулась на риф металлической решетки. Пройдя сквозь решетку, пожилая женщина разделилась ровно на шесть частей. Но самым красивым зрелищем был парад развивающихся рекламных растяжек. Широкие ленты из плотной банерной ткани, разноцветными языками плясали на волнах воздушных потоков. Рекламные банеры напоминали ленты из художественной гимнастики, которые крутят молодые девочки с молниеносной скоростью волшебства. Кстати, во время бури, одной из таких девочек, кусок шифера попал прямо в сердце, после этого случая ее сердце навсегда остановилось. Ветер опрокинул газовую горелку, в доме одной очень приличной семьи. Вспыхнуло пламя, сорокалетняя женщина, словно танкист из горящего танка, выбежала на улицу, но, не пробежав и трех метров, превратилась в груду сгоревшей туалетной бумаги. А муж ее, полный мужчина с четырьмя пальцами на правой руке, не успел даже зажмуриться, как в одну секунду, то чем он обычно зажмуривался, молниеносно сгорело. Я имею в виду его веки. Ветер разнес православную церковь и всех попов находящихся внутри. Сейчас вы должны видеть, как над городом, словно стая черных птиц, кружат попы в рясах. Все они попадали в реку, и ушли на дно. Ветер ворвался в красный рот, кричавшей на улице, медсестры. Ветер надул медсестру, как огромный шар. Шар поднялся над мостовой, зацепил острую пику уличного фонаря, и тогда, медсестру разорвало на мелкие медчасти. Мужчина, лежавший под фонарем и державшийся за него обеими руками, теперь был весь перепачкан медсестрой. Вскоре, этого мужчину убило током, или он был раздавлен куском крыши, этого я не помню. Я уже многого не помню из того, что произошло тогда. Из того, что я позволил ему совершить. Помню, только, что продолжалось это довольно долго, и что, в конце концов, от города не осталось и следа. Вернее след остался, но то, что это след бывшего города, определить невозможно. Теперь, это большое соленое плато, по которому автогонщики гоняют на скорость.
Поклон. Актер, исполняющий роль пророка Иоанна, уходит в гримерку, он еще не знает, получилось сегодня или нет. Оценку его игре даст режиссер. У этих перетворцов схема отработанна.
Письмо: хорошо, допустим, что сегодня все сошло с рук, но завтра, завтра к тебе снова придут, что ты дашь им взамен? Ведь насколько я понимаю, ты снова думаешь об убийстве?
Да, я снова думаю об убийстве. Но сначала, я хочу, чтобы ты понял мою позицию. Вот она. В женщине за прилавком, в ларьке, в котором я каждый вечер покупаю сигареты, нет ничего, что позволило бы ей претендовать на звание человека. Либо. Либо, человек это такое ничтожное существо, что жив он или нет, разницы никакой.
Ты говоришь о жестокости, как об акте справедливости? Речь идет о фашизме духа?
Речь идет о смысле. Я ведь не уничтожу, если найдется здесь, хотя бы пятьдесят.
Прости, но если найдется сорок, хотя бы сорок, неужели не пожалеешь?
Не уничтожу и из-за сорока.
Ну и так далее
