Ирина Дедюхова - Последнее путешествие Синдбада
Обзор книги Ирина Дедюхова - Последнее путешествие Синдбада
Ирина Дедюхова
Последнее путешествие Синдбада
Утро наступало в свой черед, окрашивая белевшие впотьмах стены нежными розовыми красками. Ветер затихал, и сад наполнялся запахом ночных фиалок. И чем выше вставало солнце, тем тоньше и неслышнее становился их аромат. Постепенно Синдбада покидала ночная тоска, но к каждому новому дню он придирчиво присматривался, будто никак не мог решить, стоит ли проживать этот новый неизвестный день. Утром он писал ответы на многочисленные письма, которые привозили ему с вечера усталые погонщики верблюдов. На тюках почты лежала тонкая бурая пыль. От нее першило в горле, и чуть слезились глаза…
— Алё-алё! Людмила! Блин! Ты почту смотреть собираешься? Через двадцать минут за письмами заеду. Слушай, там по общественным туалетам надо как следует долбануть. Объяснить, что забегаловок, мол, много, а нужду справить негде. У меня инвестор хороший на офис в центре. Какая ему разница, где сидеть? Гы-гы… Мы ему офис над туалетом сообразим. Гы-гы… Такой маркетинг ему устроим! Не зарастет народная тропа! И к налоговым нашим собирайся! Андрей тебя не повезет, он на УАЗик пересел, ключи на вахте оставил. Как поедешь? Сама поедешь! Ключик — в замочек, ножонками тык-дык, а ручонками — вау! Не пьяная, надеюсь? Вот и катись! Слушай, а чо ты трубку долго не брала? Звоню, звоню… Я звоню к тебе с приветом, рассказать, что-то встало… гы-гы…
Солнце поднималось все выше, раскаляя начинающийся день добела. Небо выцветало, и все вокруг становилось блеклым, будто все краски, постепенно сливаясь, теряли свою суть, покрываясь восковым налетом летнего зноя. По кривой улочке прошли с заунывными криками зеленщики, просыпался приморский базар возле пришедших с ночного лова баркасов. С женской половины дома послышались капризные сонные голоса детей, и к летней кухне, глухо шлепая тощими голыми ногами по песчаной отмостке, побежали проворные водоносы…
В такие утренние часы Синдбад внимательно просматривал тетради с торопливыми корявыми записями отчетов приказчиков и, вздыхая, с укоризной глядел на длинный перечень расходов своей теперешней жены… И в который раз он ловил себя на мысли, что уже давно забыл, зачем же ему была так нужна когда-то эта полная властная женщина…
Лара говорила, не глядя на нее, уткнувшись в бумаги, повышенным, нервным тоном. Людмила старалась ответить ей тихо и благожелательно, чтобы погасить возбуждение своей бывшей коллеги. Сейчас они были по разные стороны баррикад. Даже не так. Люду выкинули за борт, а Лара продолжала плыть на том же корабле.
— Таким образом, кредиторская задолженность вашего клиента перед бюджетом превышает 123 тысячи рублей. Согласны? Люда! Согласись, не будь дурой! На фуй он тебе нужен, голь перекатная! Когда нормальную клиентуру заведешь?
— При нормальной клиентуре я не смогу глядеть тебе в глаза, Лара.
— И все же согласись, хуже ведь будет!
— Не соглашусь, Лара. Мне надо разобраться. Если честно, вот эти отчеты я впервые вижу, поэтому все начисления должна просмотреть сама. Ты что думаешь, я поверю, что он станет выставлять такое по добавочной стоимости? Сама знаешь, что на стройке можно слона спрятать.
— Начисления выполнены согласно поданным декларациям.
— Значит, будут исправительные. Сами-то в этих новых формах разобраться не можете. Ладно, Кисуня, не дуйся, давай, я акт подпишу. Что-то совершенно никого не узнаю в родном околотке, куда всех наших старушек дели?
— Не спрашивай — все равно не скажу! И так вся на нервах. С тобой хоть нервы не трепали. Представляешь, приняли у Нефтемаша задолженность по единому социальному в три миллиона — и хоть бы хны! Тут же занесли в компьютер, хотя идиотка-бухгалтер явно ноль лишний приписала. Нет, мы на ошибку ей не указываем, мы такое вот в отчетность заносим и иск выставляем. Перед людьми стыдно.
— Это новая кафедра вам таких бубликов в работнички выдала?
— Все, Люда! Разговорчики в строю!
— Ладно, Ларочка! Счастливо!
— Как у тебя дела-то?
— Не спрашивай!
— Значит, как у всех. А выглядишь хорошо.
— Правда?
— Слушай, если тебя даже Хохряков не узнал! Заходит сейчас и говорит: «К Вам стырвочка такая вся из себя, гнида бухгалтерская на комиссию!» Значит, действительно хорошо смотришься. Из Хохрякова выжать комплимент — дорогого стоит!
— Спасибо, Ларочка!
— Да за что? Ты, Люд, опять все лето в городе? Ладно, не отвечай! Ну, не кисни ты! Зимой отдохнешь, перед годовым отчетом. Не расстраивайся! А курточка у тебя эта — просто отпад!
— Мать ругается, говорит, что вызывающе…
— Слушай ты ее! Я занята, Хохряков! Закройте дверь! Видишь, заглянул, не выдержал! Отличная курточка!
После утренней молитвы он обычно заходил к отцу, который лежал на взбитых шелковых подушках у раскрытого настежь окна. Вначале лета, спускаясь по скользким ступеням черного дерева, отец сломал ногу. Пока женщины выли возле него, перенесенного наверх двумя черными рабами, Синдбад ходил к известному врачевателю-цирюльнику. Конечно, он ушел не только потому, что хотел помочь отцу сам. Он не признался бы в том и самому себе, но был рад покинуть дом, чтобы не слышать истошные женские вопли. Женщины кричали громко, чтобы все соседи знали, каким почетом пользуется его отец. И на повороте к дороге в Верхний город с Синдбадом впервые уважительно раскланялся сосед — ростовщик Али. Даже удачные в коммерческом отношении плавания не могли заставить его поклониться Синдбаду. В их приморском городе слава морского скитальца считалась недостойной.
Перед дверьми лавки цирюльника висели длинные черви рикшты, собственноручно вынутые хозяином лавки тонкими бронзовыми иглами у богатых жителей Верхнего города, пивших стоячую воду из мраморных бассейнов. Сухие тонкие черви шелестели на ветру, рядом чинно сидели старцы, перебиравшие волокна кистей вышитых войлочных поясов, ожидая, пока придет их очередь брить голову и избавляться от «горя рикштозного». Синдбад, почтительно выпросив разрешения у старцев, договорился о визите врачевателя к отцу.
И вот второй месяц отец с ногами, привязанными тонкими залоснившимися тряпицами к оструганным доскам, лежал у себя. Чтобы избавиться от тянущей боли, он непрерывно курил опиум, который вместе с шелками привозили через пустыню купцы с желтыми лицами и узкими злыми глазами. Возле него так и торчали два черных бездельника, по вине которых он, очевидно, и скатился по ступеням. При виде Синдбада они дружно хватали перьевые опахала, и мухи, наконец, переставали донимать старика.
Он вспоминал отца мудрым, не брюзжащим, спокойным старцем, с которым ему нравилось вести ученые беседы и вспоминать все былые плавания и путешествия. Но после перенесенных страданий отец уже не желал просто говорить, не желал слушать, он хотел лишь учить сына жизни. Будто этому можно было еще научить мужчину на закате лет.
Да, жизнь перешла зенит, и Синдбад со вздохом подумал, что ему уже никогда не выйти в море…
— Фая! Воды! Фа-а-я!
— Мама, Фая пошла в магазин, сейчас я принесу, потерпи минутку, я только руки вымою!
— Даст мне кто-нибудь в этом доме воды?..
— Кроме меня некому, мама, не кричи. Папа на работе.
— Наконец-то! Боже мой! На кого ты похожа? Как тебе не стыдно ходить в такой куртке? Куртка называется — пуп голый! Юбка — обдергайка какая-то! Ты по утрам в зеркало смотришься? Почему ты в каких-то перьях? Страмота!
— Мама, ты хочешь, чтобы я выглядела как старуха?
— Какая чушь! Ты должна выглядеть достойно!
— Достойно стареющей женщиной!
— Тебе надо думать, как дожить! Тебе надо детей поднимать и доживать!
— Почему-то не хочется. Ни думать, ни доживать. Знаешь, я вообще так жить не хочу.
— Подними меня! Переверни! Все время говоришь глупости! Как больно ты делаешь уколы! Ты это нарочно!
— Потерпи, мамочка! Сейчас я спинку тебе разотру, станет гораздо легче.
— Не станет! Вы только смерти моей хотите!
— Что ты такое говоришь, мамочка! Не волнуйся, все будет хорошо, сейчас я покормлю тебя вкусненьким…
— Чем? Мне все надоело! Если бы ты знала, как это ужасно все время лежать! Ты все время носишься туда-сюда… А я лежу и расстраиваюсь, что не смогла воспитать нормальную дочь! Тебе не стыдно ходить с голым животом?
Люда включила телевизор. Но мама все равно начала всхлипывать, вернее, пыталась, а слез не было. Мама только что с аппетитом покушала, вдумчиво сделала свои большие и маленькие дела, поэтому в своей скучной, лишенной происшествий жизни не могла так сразу найти вескую причину для слез.
Людмила поняла, что мама опять будет расстраиваться из-за нее — непутевой, неудачливой дочери. Не из-за своей же прежней, активной жизненной биографии! Мама относилась к людям, которые всегда правы и всё всегда способны предусмотреть. Если речь зашла об ее воспитании, то мама теперь до вечера будет вспоминать прегрешения, совершенные ею раньше.
