Дарья Симонова - Шанкр
Обзор книги Дарья Симонова - Шанкр
Симонова Дарья Всеволодовна
Шанкр
Глава 1. Горькая ягода любви или осенние плоды легкомыслия
Город маленький, а дороги длинные, что жизнь вегетарианца, - успеешь стереть в кровь ступни, переболеть инфлюэнцей и превратиться в свидетеля Иеговы. К пункту Б подходишь мудрым, как аксакал, и светлым, как дитя. Никаких соблазнов, кроме кружечки чая и тепла двух газовых камфорок. Либо задыхаться, либо мерзнуть, лучше попеременно, ибо из любых зол страшнее то, что бесконечней. Перемены спасут мир.
Елизавета Юрьевна уже не купит ботинки, это как пить дать, много мелких бумажек против весомой купюры не тянут, что ни говори. А разменять пришлось - что еще с деньгами делать, не лежать же им сиротливо в ожидании торжественного обмена их на свеженькую зимнюю обувь. Холодно снаружи - тепло внутри, кошелка у Елизаветы Юрьевны была набита гостинцами для Ермаковых и для себя. Слюна текла в ожидании желудочного праздника. Еда куда надежнее ботинок, тем более пока только щадящее начало осени. Что-нибудь придумается с обувью.
Наташа открыла в шали и в беспокойстве. Она, впрочем, всегда беспокоилась - то спина, то давление, то псевдосердце (не верилось в заковыристые диагнозы). Елизавета Юрьевна, конечно, старалась ее жалеть. Примерно как свою бабушку. Но Наташе пока только-только стукнуло 28.
Юниса, слава богу, не было. Они с Наташей уже в "почти разводе", хотя и брака никакого не заключали, и славно, что не наделали глупых печатей и Наташа не взяла его фамилию. Здесь малость трезвого национализма просто-таки требовал здравый смысл. Хотя фамилия - дело десятое, и зря, быть может, наташины болтливые друзья ополчились на скромного угрюмого субтильного прибалтийца. Впрочем, происхождение здесь роли не играло, и маленький рост тоже. И даже серьезность гамадрила, с которой Юнис слушал скабрезные анекдоты. В сущности его можно было назвать дельным чистоплотным занудой, а пунктуальность и ежедневная отсидка на работе с 9 до 5 еще не признаки дебильности. Как, собственно, и некоторые странности типа мытья полов раз в три дня с хлоркой. Все, разумеется, из-за ненависти к кошачьему запаху, столь сильной, что наташиному коту пришлось таинственно исчезнуть вскоре после воцарения в доме нового хозяина. Однако, Юнис продолжал истязать домочадцев хлоркой и набивать газетой кошачью ванночку. Зачем - никто не знал и никто не спрашивал. К счастью, Юнис тоже был не слишком разговорчив.
Ну, эстонец, ну что теперь - рассуждала Наташа в счастливые дни. Но теперь она чуть не плакала. Елизавета Юрьевна потушила верхний свет, поставила чайник и приготовилась слушать. Наташа вышивала бисером. Приятные безделушки из разряда висюлек и толстых браслетов, напоминающих нехитрую добычу мародера, ограбившего старушенцию - веселую вдову. Наверное, впечатление ветхого бархата или аура наташиных пристрастий к старине... Так или иначе - Наташа старалась ради продажи, но не сдерживалась и дарила свои вещицы всякому встречному, кому понравилось. Юрьевна подумала-подумала и решила - ну что ж, сегодняшний день уже в прошлом, можно и бисером повышивать, раз такая оказия. Ей тоже захотелось попробовать, она истыкала все пальцы, а тут и чай подоспел, и время, доверительно посерьезнев глазами, спрашивать, что же опять стряслось? Но ничего нового не стряслось, Наташа опять при Юнисе не помыла петрушку.
Это была давняя тема, уже и не смешная. Наташиного супруга приводила в бешенство привычка есть немытое. Даже бананы в кожуре он маниакально тер под краном, будто старую картофелину со дна ящика. С петрушкой же ему приходилось туго: чувствуя свою физическую неспособность промыть каждый листик, он совал пучок покорной Наташе. Та уже напридумывала уловок по избежанию пытки, но зоркость Юниса со временем возросла. К тому же на вопрос "Это мытое?" Наташа, всплескивая руками, восклицала: "Ой, забыла!". Лги во спасение - советовала Елизавета Юрьевна, но Наташа даже врать забывала. И получала сполна. Юнис обычно ее не бил и почти не повышал голос - зато умело молчал. Так иезуитски молчал, что даже воздух в доме делался душным и тяжелым. Так тушил сигарету, что вокруг все оказывались виноватыми. И, наконец, он принимался зловеще кокетничать с любой гостьей, попадавшейся под горячую руку - чтобы усилить тихую наташину истерику. А надо признать, что такое кокетство имело столь же ошеломляющий эффект, как внезапный канкан оперной примадонны посреди печальной арии, если такое вообразить. Так что пришедшие торопились смыться огородами. Никто не любил Юниса, Наташу жалели, хотя чаще называли размазней за то, что она не выгонит эстонского мужа. Только наташино дитя не проявляло к отчиму особых чувств - ему было все равно, кого убивать из очередного тарахтящего автомата - лишь бы жертва признавала свое поражение. Юнис признавал и вообще оказался на удивление талантливым покойником. С каменным лицом, закрыв ясные морские глаза, он, аккуратно подгибая ноги, сползал по стенке и замирал, обмякший в неудобной позе. Его мужественная беззвучная "смерть" приводила ребенка в восторг. Все-таки что-то человеческое было Юнису Халитовичу не чуждо. Но Елизавета Юрьевна пока только подозревала об этом. И даже еще не подозревала, потому что вовсе не думала об этом. Просто довольствовалась тем, что лишний человек исчез, а куда - неважно. Она даже и спрашивать о нем боялась - вдруг Юнис неведомым образом тут же и явится, заслышав свое имя. А так хотелось сегодня провести безмятежную ночь...
У полуночи позвонила Рита. Юрьевна, конечно, обо всем подзабыла, наташин дом - сонное царство. А у Риты от ужаса язык коверкал слова, или телефон барахлил - спасительные уловки для неверия своим ушам. Зря Елизавета послала басовитую Марию из двери напротив к такой-то матери - она как в воду глядела со своими больничными страшилками. У Риты обнаружили сифилис.
"Никогда не доверяй смазливой мордашке", - так, кажется, пела Аманда Лир и ошибалась. Но она-то за свою ошибку не поплатилась, разве что интересной судьбой из мальчика превратиться в фамм фаталь с постельным меццо-сопрано, если это так можно назвать. Ох уж все эти песенки преуспевающих континентов, они как газовый шарфик на исходе ноября - красиво, но не греет. И в наташином доме, как и в любом, пылились такие вещицы из серии "без штанов, но в шляпе" - к примеру, имбирь и песочек с Гроба Господня при пустоте холодильника, где неизменной была баночка с огуречным рассолом... И все слушают песенки по маленьким праздникам, и недавно тоже было веселье по поводу события 24-летней давности, то бишь рождения Елизаветы Юрьевны. И таксист возил бесплатно до известного магазинчика, где, видать, открылись подземные источники неразбавленной рябины на коньяке. Взамен лихо наезженной суммы Рита пела. Поппури без заданной темы. Она пела все, даже негритянское - слабая щитовидка только козырь, если рычишь Армстронгом и даже если "але-вене, милорд..." Авансы таксиста Рита благоразумно отклоняла - все равно он не подарил бы ей саксофон, а наутро в чужих меблирашках голова болит сильнее... Однако прокатились на славу, и таксист тоже лоснился от драйва. И даже Аманда Лир была спета вся с потрохами. Мир превратился в счастливое короткое замыкание... Но не от того предостерегала басовитая итальянка Лир. Рита не имела тяги к смазливым мордашкам, она доверяла не урвавшим местечка под лютым солнцем небритым менезингерам. Хотя, собственно, и не о том песенка...
Заражаться дрянью от любви - подло. Елизавета Юрьевна с оправдательным рвением перебирала в памяти, как четки, благородных из плеяды сифилитиков - Гоген, Ван Гог, Рембо, Пушкин-под вопросом... да кто только не... А еще Ницше с его наследственными страданиями; приятно оказаться в такой компании, что ни говори. Наташа продолжала вышивать - паника была ей неведома, как впрочем, и философский подход к реальности. Прищурившись, она бормотала: "Жалко Ритку... детей жалко". Елизавета Юрьевна была ей благодарна за немногословность, хотя при чем тут дети... Хотя понятно: разумеется, Наташа меланхолично предполагала самое худшее. Сидеть с отрешенной миной на кухне и уповать на бога называлось "предполагать самое худшее". Как многие тонко организованные натуры Наталья считала, что достаточно лишь вообразить любую страшилку для того, чтобы ее не случилось в действительности. И в данную длинную минуту размером в ночь она предполагала всеобщую эпидемию. То бишь больны все. Общие ложки, сахарницы, кровати...Общие любовники, наконец. На это она делала особенный упор, неясно зачем. Сама она была крайне осторожной на сей счет, даже Юнис теперь не удостаивался чести. Но, видать, общая беда - как общий праздник, хочется откусить, хоть и горек кусочек. В конце концов вышивание грозило перейти в сон, нитки и бисер были скрупулезно растолканы по ячейкам, и Наташа мирно погрузилась в любимое состояние зародыша под стеганым одеяльцем. В пол-третьего ночи к ней по устрашающе темному коридору притопал хныкающий домовенок - сын. Как обычно. Все как обычно. Елизавета Юрьевна осталась безобразно дымить на кухне. Рот уже разъедало кислое никотиновое море, но сглотнуть в доме уже было нечего, гастрономическая пустота с готовностью вернулась на эту кухню. Как ночь, которая всегда возвращается, хоть весь хлам земной подожги. Но челюстям упорно хотелось работать, чего нельзя было сказать об остальном. Жевать, глотать, сосать - местами всякую дрянь - Юрьевне хотелось постоянно. Это все нервы, нервы и неудовлетворенность по семи статьям. По-буддийски - чакрам. Буддизм всегда в моде, а все модное можно упрощать. Даже опошлять и вольно толковать... Выкуривая предпоследнюю, Елизавета Юрьевна постаралась выползти из коллапса. Надо было что-то придумать! "Итак, тема сегодняшнего занятия - сифилис..."
