Борис Кригер - Воспоминания Жанны Кригер
Обзор книги Борис Кригер - Воспоминания Жанны Кригер
БОРИС КРИГЕР
ВОСПОМИНАНИЯ ЖАННЫ КРИГЕР
Глава первая
А кругом шумел живой девятнадцатый век…
У веков есть свой привкус, свой шарм, свои тайны… Каким он был, этот девятнадцатый век? Как стучали копыта конок по булыжникам мостовой? Как пахли цветы? Как порхали несмышленые птички? Нам, живущим сейчас и судящим о тех временах по старинным фотографиям, напечатанным на твердой, как картон, бумаге, кажется, что все вокруг было черно- белым, даже те вещи, которые не меняют цвет и свежесть из века в век, и, как выразил эту мысль Борис Яковлевич Берзон, восхищаясь в стихах морем: «…Ему сегодня — миллионы лет… И синь твоя — всегда была такою, И волн всегда был изумрудным цвет…», этот забытый мир был живым, объемным реальным, ощутимым, вдыхаемым, несущимся по бокам двуколки, с мерно раскачивающимися ветвями деревьев… Все, что от него осталось, — это черно–белые фотографии и желтые страницы книг, напечатанных в ту пору. Всегда беря в руки книжку, изданную в конце того века, думаешь: а ведь ее могла читать моя бабушка, еще чернявой хохотливой девчонкой или грустной, тихой и задумчивой. Какой она была? Кто теперь мне поведает об этом? Я знаю только, что для нее мир, в котором мы живем, был бы чем–то вроде иллюстрации к фантастическому роману Жюль Верна или Уэльса. Тогда она, эта девчушка, или дедушка, тогда мальчонка, владели миром реальности, они были полноправными его жителями, каковыми теперь являемся мы, а они перешли в мир образов, воспоминаний и вздохов…
Наша семья во многом типична, — вспоминает Жанна Кригер, урожденная Берзон. Большинство еврейских семей не знают своих корней дальше третьего, максимум четвертого поколения. И это объясняется вынужденными переменами места жительства. Вот и я помню свой род, начиная с дедушки, Якова Берзона. Не знаю ни года его рождения, ни даже отчества. Даже не могу сказать, когда он появился в Кишинёве. Знаю, только, что оба родителя моих 1896 года рождения, оба родились в Кишиневе, столице Бессарабии, входившей в то время в состав «Романия мари» (Великая Румыния). После оккупации Советским Союзом, 2 августа 1940 года Бессарабия стала Молдавской ССР.
Согласно Еврейской Энциклопедии, издаваемой Ассоциацией по исследованию еврейских общин, первое упоминание о проживании евреев в Кишинёве содержится в «Хронике стародавности романо–молдо–валахов» Д. Кантемира и относится к началу XVIII века. О существовании в XVIII веке еврейской общины в Кишинёве свидетельствует дошедший до нас устав погребального братства (см. Хевра каддиша), датированный 1774 годом и подписанный 144 членами. В то время в Кишинёве проживало 540 евреев (7 % населения города). Первым раввином общины был Залман, сын Мордехая Шаргородского, ученика рабби Исраэля бен Эли`эзера Ба`ал-Шем — Това. В 1812 году рабби Хаим бен Шломо Тирер из Черновиц (1760? — 1816) основал в Кишинёве Большую синагогу. Спустя некоторое время в городе открылась еврейская больница, а в 1838 году по инициативе местных приверженцев Хаскалы — первое еврейское училище с широкой общеобразовательной программой (преобразованное впоследствии в два казенных еврейских училища). Среди смотрителей училища были математик и поэт Я. Эйхенбаум и Я. Гольденталь (1815–1868; с 1849 г. профессор востоковедения Венского университета). В 1858 году в Кишинёве кроме двух казенных еврейских училищ и одного частного женского было 46 хедеров, а с 1860 года существовала хасидская иешива, одна из первых на юге России. В 1867 году в Кишинёве проживало свыше 18 тысяч евреев, помимо синагоги имелось 28 молитвенных домов. В 1897 году еврейское население Кишинёва превысило 50 тысяч человек (46,3 % населения).
В 1898 году, по данным Еврейского колонизационного общества, из 38 фабрично–заводских предприятий Кишинёва 29 принадлежали евреям; из семи паровых мельниц шесть были еврейскими со 120 рабочими (в большинстве евреями); из семи табачных фабрик и складов пять были еврейскими со 170 рабочими (почти все евреи). Из пяти типографий Кишинёва четыре принадлежали евреям. Из ремесел среди еврейского населения было особенно развито швейное и деревообделочное. Евреи Кишинёва занимались торговлей сельскохозяйственными продуктами (2470 человек), тканями и одеждой (свыше тысячи человек); извозным промыслом занималось 450 евреев, носильщиков и грузчиков было 400, сезонных рабочих на виноградниках — около 500. В Кишинёве было 16 еврейских учебных заведений (свыше двух тысяч учащихся), среди них четыре школы талмуд–тора, одна из которых — реформированная (основана в 1872 г.) с 300 учащимися. С 1886 года в Кишинёве действовала группа Ховевей Цион во главе с М. Дизенгофом, с 1897 года — сионисты во главе с Я. Бернштейн — Коганом. В начале XX века в городе были организации Бунда и Агуддат Исраэль. С 1909 года главным раввином Кишинёва был И. Л. Цирельсон. С конца XIX века в Кишинёве печаталось много книг на иврите. В 1912 году выходила «Еврейская хроника» — сионистский еженедельник на русском языке.
Глава вторая
Кровавые дни Кишинёва
— Отец мой был из богатой семьи, — рассказывает Жанна Кригер. — Дедушка был купцом второй гильдии. В царской России еврею добиться такого — надо было иметь хорошие способности. Когда он появился в Кишиневе — не знаю, такие сведения до нас не дошли. Но о том, что семья пережила знаменитые кишиневские еврейские погромы, мне известно. Мама рассказывала, разумеется, со слов бабушки.
Надо, наверное, напомнить, что такое погромы вообще, и что такое кишиневские, конкретно. Евреев почти нигде не жаловали. Чужаки не нужны никому. Но чаще всего евреев громили в России. Не случайно слово «погром» имеет русское происхождение. Говорят, громили иноверцев. Возможно и так, но не такие уж черносотенцы ценители христианства, чтобы ради своей веры идти на массовое кровопролитие. А вот когда перед пьяным сбродом маячит возможность личного обогащения, тогда он проявляет кровный интерес. И это не домысел, поскольку невозможно припомнить хоть один еврейский погром без грабежей имущества беззащитных. Черносотенцы не брезговали ничем. Отнимали все, что видели, насиловали женщин, убивали стариков и детей. А поводы для начала погрома особой сложности не представляли. Как всегда, выдумывалась история. Например, убили евреи крещеного младенца, чтобы его кровь использовать для приготовления мацы. В вариациях тоже не было недостатка. Те же кишиневские погромы оправдывались тем, что якобы еврей убил свою православную прислугу. Тот факт, что она умерла от болезни, и что хозяин делал все для того, чтобы спасти ее жизнь, никакого значения не имел.
Да и какое может быть значение, если погром разрешил сам самодержец всея Руси? Зачем? Страну раздирали революции, трон империи ежедневно утрачивал устойчивость. Как отвлечь недовольные массы от революционных идей? Надо не только показать им, кто повинен во всех бедах, но и дать возможность «отвести душу». И стало так. Потом, уже после кровопролития, царь обратился к евреям с сочувственным посланием, сожалениями о случившемся. Это фарисейство было одобрительно встречено некоторой частью еврейства, понадеялись, что зверству будет положен конец. Но два года спустя вспыхнул новый погром, не менее жестокий.
Это было жутко видеть. Пьяные толпы заполонили улицы, впереди шли попы с хоругвями. У толпы, как известно, не бывает мозгов, она не умеет думать. Да и отправились они в свой омерзительный путь совсем не за тем: громить, грабить, насиловать, убивать. Дедушка с бабушкой жили в то время в одном доме с двумя женщинами, матерью и дочерью. Ни фамилии, ни имен их не помню, но знаю, что дочь держала парикмахерскую, а мать славилась тем, что когда–то работала нянькой у самой царской семьи. Ходили слухи, будто она нянчила цесаревича Алексея.
Перед тем, как толпе подойти к нашему дому, мать парикмахерши сняла с красного угла икону и вышла к подъезду. Женщина известная, славилась высоким авторитетом. Встала на пути громил, подняв в руках икону, и говорит: «Сюда не заходите! Здесь живут хорошие люди. Их нельзя обижать». И толпа, немного помявшись у дверей, повернула в сторону. Так пришло неожиданное спасение.
В тот же вечер дедушка и бабушка собрали детей и срочно вывезли в какой–то соседний городок к родственникам. После завершения погрома они вернулись. Черносотенцы больше к нашему дому не подходили. А не окажись такой соседки рядом, кто знает, чем это могло закончиться. Тем более, что поживиться в семье дедушки было чем. Мама моя все это пережила, ребенок–ребенок, но что происходило в городе, понимала. Страх, боязнь черносотенской толпы сохранились в ее сердце на всю жизнь. Уже потом, когда я была взрослой и по Свердловску поползли слухи о том, что должна начаться новая волна гонений на евреев (мы потому и уехали в Израиль), она доставала топорик для рубки мяса и говорила мне:
