Хьелль Аскильдсен - Окружение
Обзор книги Хьелль Аскильдсен - Окружение
Хьелль Аскильдсен
Окружение
Ее комната смотрит на заднюю стену красного домика. Кровать, стул, тумбочка, комод с тремя большими и двумя половинными ящиками, огромная картина — тропинка, исчезающая в сени деревьев, маленький круглый столик. Ни одной фотографии, никакой памяти о прошлом. На подоконнике два горшка с цветами и круглый черный камень. В тумбочке заколки для волос и портсигар. Окно распахнуто настежь. Кое-где солнце пробивается сквозь густую листву и ложится на тропинку, исчезающую в сени деревьев над кроватью, застеленной пестреньким покрывалом. Занавески почти не шевелятся. Теплое пасмурное утро. Она стоит посреди комнаты, строго под люстрой в центре выбеленного потолка, и нежит взор созерцанием красного домика. Так она стоит долго, потом поворачивается и не спеша выходит из комнаты, проходит мимо матери, которая пристроилась у окна погладить, минует холодную террасу и оказывается на ступеньке короткой лестницы. Она скользит взглядом слева направо, потом в обратную сторону, медленно, точно выискивая что-то.
Земли в этом острове-аванпосте, отрезанном от материка двумя милями воды, не больше пары квадратных километров. На его восточной стороне корячатся несколько уродливых сосен, а кроме них — только вереск да можжевельник. И два здания: дом смотрителя маяка и красная хижина в одну комнату; оба отодвинуты от пристани метров на сто и отлично просматриваются с маяка.
Она спускается с лестницы, это всего одна ступенька, и идет вдоль дома по каменной дорожке. Огибая северо-восточный угол, она лицом к лицу сталкивается с отцом. Он возвращается с маяка с мотком веревки в руках. Они никак не приветствуют друг друга, даже не кивают. Но разойдясь оборачиваются — он вправо, она влево, — и оба продолжают свой путь, глядя на красный домик. Дверь на маяк открыта, и девушка отсчитывает сто сорок восемь ступенек наверх. Времени двенадцать сорок — два судна следуют курсом на восток. Она прилаживает бинокль и долго рыщет взглядом по острову, пока не обнаруживает пропажу почти на мысу северной стрелки. Ага, говорит она громко, то-то. Она убирает со лба волосы; ей двадцать лет и девять дней, но она часто выглядит старше и редко — моложе. Он стоит, притулясь к большому круглому валуну. В фокус вплывает голова матери, рысью бегущей в туалет. Оттуда хорошо просматривается гостевой домик, надо только поплотнее прижаться глазом к щели в стене. Матери сорок три, и последний раз она была на большой земле в самом начале весны. Теперь она припадает к щелке и впивается взглядом в красный домик. Марион стоит на маяке, нацелив бинокль на северную стрелку; он отделяется от камня, делает шаг и сует правую руку в карман. Ну повернись, дай-ка на тебя посмотреть, шепчет она. Отец устраивается за кухонным столом, он сидит, глядя прямо перед собой, пока его не отвлекает клацанье шагов по каменной дорожке вдоль дома, тогда он встает и выглядывает в окно, смотрящее на запад, на материк. Входит жена.
— Будет гроза, — говорит он.
— Наверно.
Разговор завершается. Марион кладет на место бинокль, спускается на сто сорок восемь ступенек и выходит на тропинку, ведущую в Восточную бухту.
Как явствует из названия, эта бухта украшает собой восточное побережье острова. Формой она напоминает подкову, и остров крутобоко и резко нависает с двух сторон над пляжем метров семь в длину, покрытым сухим и прелым взморником, под которым копошится мелкая живность. От острова бухту отсекает расселина, и это одно из редких мест на острове, которое не просматривается с маяка.
Если провести прямую от маяка до Восточной бухты, выйдет метров семьсот, но пешком по тропинке надо накинуть еще сотню. Марион перелезает через расселину и оказывается на пляже. Тем временем стало пять минут второго. Восемь дней назад на остров прибыл Альберт Крафт, ныне стоящий почти на мысу северной стрелки и всматривающийся в море. Смотритель маяка спускается на пристань, через одиннадцать дней, 29 июля, ему сровняется сорок шесть лет. Над материком мелькает молния. Марион сует руку под большой камень, выуживает портсигар и замирает с ним в руке, в себя ее приводит звук, который другой принял бы за сильный удар волн о берег; Марион вздрагивает и поспешно прячет портсигар на место. Она прислушивается. Мать выходит на лестницу и видит, что Альберт Крафт приближается к своей хижине с севера; она деловито склоняется над цветником, берется за прополку, в такой позе она неминуемо потеряла бы Альберта Крафта из виду, когда б не разгибалась поминутно, с каждым разом замечая, что он все ближе; то же замечает и ее муж, хлопочущий на пристани, и направляется домой. Опять сверкает молния и гремит гром, на голую руку смотрителя маяка падает капля, и тут же поднимается ветер. Крафта смазывает по лбу мокрая капля, потом еще одна, он припускает со всех ног и прячется в хижине. Но дверь не закрывает: она обращена не к дому и маяку, а в другую сторону, на северо-восток. Он садится за стол, выкрашенный синий краской, открывает видавший виды блокнот, на обратной стороне залоснившейся обложки которого он собственноручно написал: «Тот, кто описывает все, как было, лжет. Не лжет тот, кто сочиняет». Марион возвращается домой под дождем, она не торопится — знает, что все равно промокнет. В лицо ей бьют дождь и ветер. Смотритель маяка сидит за столом на кухне.
— Что я говорил! — хвастается он.
Жена не отвечает ему.
— А где Марион?
— Не знаю.
А она идет под дождем домой, она уже промокла, платье липнет к ногам. Она сходит с тропинки и проходит в двадцати метрах от открытой двери хижины. Она попадается на глаза Крафту, они переглядываются. Над материком небо уже очистилось. Она проходит через холодную веранду и заглядывает в кухню:
— Ну и погодка.
Потом она идет к себе, мурлыча, снимает с себя все до нитки и усаживается на кровати под тропинкой, исчезающей в сени деревьев, обрывает свое мурлыканье, достает из тумбочки портсигар и растягивается на пестреньком покрывале, улыбаясь во все лицо. Альберт Крафт медленно перечитывает то, что написал: «Он сказал, что… но он соврал; он то и дело что-нибудь привирал, без злого умысла, похоже, он вынужден был приукрашивать прошлое, чтобы справиться с настоящим, мы все этим грешим, но его рассказам настолько нельзя было доверять, что это выводило меня из терпения. Как-то раз он перегородил устье реки воздвигнутым там 200 лет назад домом, и он красовался столь незыблемо, что я, в душе ни минуты не веря ему, измыслил-таки повод навестить историка-краеведа, чтобы он своею властью упразднил этот злосчастный дом. Но я все равно мучился: зачем он ему понадобился непременно в устье реки? Или что за прихоть — уткнуть бронзовую красавицу, отлитую в память об одиннадцати погибших моряках, лицом в консервные банки, пылящиеся на полках захудалого магазинчика, хотя всякому разумному человеку ясно, что ей безусловно надлежит есть глазами море с постамента соответствующей высоты? Он был так уверен в своей правоте, что непременно желал доказать это, а когда мы через полгорода дотащились до статуи, он застыл в полнейшем изумлении и долго бегал глазами от статуи до магазинчика, точно силясь найти разумное объяснение тому, что бронзовая красавица вдруг взяла и зачем-то отвернулась». Альберт Крафт цепенеет, глядя в одну точку в проеме открытой двери; потом вырывает исписанные листки и прячет их в мелкий ящик письменного стола, возвращая черному залоснившемуся блокноту девственную чистоту. Дождь кончился, материк купается в солнце, на горизонте идет на запад судно. Крафт стоит и смотрит на Восточную бухту — она похожа на подкову; времени семь пополудни. Сзади к нему крадется Марион, она приближается медленно, потому что еще не придумала, что сказать. Она нарочно наступает на сухую палку, но у него в ушах шумит море. Она подходит ближе, он оборачивается, кивает: вечер добрый. Смотритель маяка, вооруженный лишь биноклем, видит их как на ладони, они стоят в метре друг от дружки, Марион спиной к отцу.
— Вы правы, — говорит Крафт, — человек не станет забираться на почти необитаемый остров, если у него нет острейшей потребности побыть одному. Но ведь одиночество — вещь такая огромная, его невозможно постичь, пока не переживешь.
— Да.
— Мечты не терпят своего воплощения.
Он откладывает бинокль, оборачивается и видит жену, она медленно идет в туалет, усаживается, прижимается глазом к щелке, уснула она там, что ли? — и глазеет на красный домик.
— Тогда вам надо было приезжать во время осенних штормов. Тут такое творится — отцу иногда приходится ползти на карачках до маяка и обратно, честное слово.
Наконец она выходит из туалета, управилась-таки, и пропадает за домом. Он приподнимает тяжелый ящик с инструментами, вынимает из-под него один из журналов, полученных по персональной рассылке, устраивается поудобнее, сперва рассматривает картинки, потом принимается за текст.
