Леонид Зорин - Завещание Гранда
Обзор книги Леонид Зорин - Завещание Гранда
Завещание Гранда
Маленький роман
1
У перекрестка нервно топтался смуглый молодой человек. Дождь его мало беспокоил, он то и дело смотрел на часы. Опаздываю. Скандальное дело.
С четверть часа прошло, не меньше — выброшенная вперед рука, попытки остановить машину. Четверть часа безответных призывов. Но все как одна проносились мимо, все — мимо, точно они сговорились. «Суки», — шептал молодой человек.
Он уже потерял надежду, когда, наконец, притормозила тачка темно-вишневого цвета.
Водительница его окинула изучающим, но благосклонным взглядом. Высокая полноватая девушка, может быть, и юная дама — с крупными броскими чертами. Как говорится — яркая внешность.
Сняв розовую ладошку с руля, она спросила:
— Куда ж вам хочется?
— В район Донского монастыря. Недалеко.
— Маршруты сходятся, — сказала посланница судьбы.
Машина покатила по Шаболовке. Он скорбно глядел перед собою, губы его были плотно сжаты.
— С вами ничего не случилось? — озабоченно спросила она.
— Нет, я еще жив. Почему вы спрашиваете?
— Просто у вас такое лицо, точно вы едете в крематорий.
Он грустно промолвил:
— Вы не ошиблись. Случилась беда с дорогим человеком.
— С кем же? — спросила она с участием.
Он призадумался и произнес:
— Имя вам ничего не скажет. Оно ни разу не прогремело на требовательных подмостках жизни и в свет прожекторов не попало. Он скромно трудился в своем департаменте в ответственной сфере рыбоводства. Но сердце было из чистого золота.
Водительница была взволнована:
— Очень душевно и проникновенно.
— Я должен сказать о нем несколько слов. Само собою, не так эскизно. Это — суровое испытание. Но лучше меня никто не скажет. Никто не знал его так, как я.
Она сказала:
— Во время пауз изредка взглядывайте на меня. Может быть, вам станет полегче.
И, встретив его вопросительный взгляд, призналась:
— Наши маршруты сходятся. Я вам уже сказала об этом. Они драматически совпали. С дочкой покойного мы — подруги. Вместе учились.
Он отозвался:
— Непостижимо.
— Но это так. Странно, что я вас прежде не видела.
Остановившись на площадке и выбрав для машины местечко, она протянула ему ладошку:
— Дарья Гуревич. Ваша очередь.
— Гвидон — мое имя, — сказал ее спутник.
После печального обряда и обязательных поминок они оказались в ее квартирке.
— Достал ты меня надгробным словом, — сказала усталая Гуревич. — Прямо перевернул всю душу.
— Надеюсь, она вновь приняла свое исходное положение, — сочувственно отозвался Гвидон.
— Выходит, не разглядела покойного. Ты просто мне раскрыл горизонты.
— Ну вот еще, — пробурчал Гвидон. — Какие горизонты над ямой…
— Нет, это так. Я почти прослезилась. Жаль, что за столом на поминках ты уже не сказал ни слова.
— Вдохновение не приходит дважды.
Он вяло разглядывал душную спальню. Ложе, принявшее их в свое лоно, было похоже на колыбель, разросшуюся и вширь и вдоль. На круглом столике щурил глазки бесстыдный обнаженный божок.
— В печальном месте свела судьба, — задумчиво вздохнула Гуревич. — А ведь иначе могли и не встретиться.
— Запросто, — подтвердил Гвидон.
— Однако как жадно хочется жить на панихидах и погребеньях, — она притянула к себе его голову. — А ты к тому же еще прехорошенький. Ресницы девичьи, адской длины. И очи восточные, миндалевидные. На подбородке — вкусная ямочка. Груша бы лопнула от злости.
— Кто эта Груша?
— Сестра и завистница. Мы с ней погодки. Даша и Груша. Трогательные попытки диаспоры вклиниться в степной чернозем. Груша меня преследует с детства. Я неизменно была премьершей, а она — на подпевке и подтанцовке. Представляешь, сколько всего в ней копилось.
— Сестры ничего не прощают, — согласился молодой человек.
— Слегка унялась, когда вышла замуж. Супруг успешно вписался в действительность. Но до тебя ему далеко. Хотя он рвется в монополисты.
— Тогда это мне до него далеко.
— Ну почему у тебя все время обиженное выраженье лица? — нежно осведомилась Гуревич.
— Выдь на Волгу, чей стон раздается? Тогда и поймешь, — сказал Гвидон.
— А откуда ты взял такое имя? Правда, тебе оно подходит. Ты в самом деле как князь из сказки. Жаль, что Груня тебя не видит.
— Имя мое, — кивнул Гвидон, — классическое, древнеславянское. Но есть компаративистская версия. Когда ты читала «Декамерон», стоило обратить внимание на второстепенное лицо — мессера Гвидо де Кавальканти. Не покидает предположение, что это он — мой прямой предшественник. И фамилия моя — Коваленко.
— В самом деле, — сказала Гуревич, — что-то созвучное.
— Именно так. Фонетическое родство бесспорно. Но главное — наша духовная связь. Мессер был достойный человек безукоризненных нравственных правил.
— Очень похоже, что ты тут прав.
Выяснив происхождение гостя, хозяйка придвинулась к нему ближе. Беседа сама собой иссякла. Изредка тишину тревожили томные печальные звуки, напоминавшие стоны горлицы.
— Удивительно, — сказала Гуревич.
Гвидон сказал:
— Груня бы лопнула.
— И поделом ей, — сказала сестра. — Не пялься на чужое добро. Слушай, ты уже собираешься?
— Есть обязанности, — сказал Гвидон.
— Между прочим, я тебя не спросила, чем ты занят, когда не исследуешь генеалогическое древо.
— Я — филолог, у меня есть диплом.
— Гуманитарий. Оно и видно, — кивнула Гуревич.
— Но если сознаться, об этом я не люблю вспоминать. Занятие — не слишком мужское. На факультете царили девицы. Юноши только жались друг к другу — бедная беззащитная кучка.
— Страшно подумать, как тебя портили.
— Я сопротивлялся как мог.
— И что же ты делаешь?
— Что придется. Я до конца не определился. Филологи никому не сдались. Точно так же, как их наука. Ищут себе местечка на ярмарке. Как правило, его не находят. В сущности, жизнь не удалась.
— Но есть же у тебя увлечения!
— Пожалуй что есть. Не бог весть что.
— А все-таки, что это?
— Конъектура.
— Конъюнктура?
— Да нет! Ничего общего. Дарья Ефимовна, острословие, исходящее из звукового сходства, стоит недорого. Очень недорого.
— Не сердись. Ты разбиваешь мне сердце.
— Это занятие — бескорыстное, — назидательно произнес Гвидон. — Не конъюнктура, конъ-ек-тура. От латинского слова «догадка». Восстановление той части текста, которая не поддается прочтению.
— И тебе это удается? — Гуревич была заинтригована. — Тогда ты — опасный человек.
— А на рассвете румяной младости вообще был увлечен криптографией. Если сказать понятнее — тайнописью.
Гуревич вздохнула:
— При этаких склонностях место твое, мой друг, на Лубянке.
— Ты полагаешь? В каком же качестве?
— В любом, какое тебе по вкусу. Можно — следователем, можно — подследственным.
Гвидон покрутил головой и поморщился.
— Нет. Не подходит ни то, ни другое. С одной стороны, я — не подпольщик, с другой — не могу ходить на службу и вступать в производственные отношения.
— Свободный художник?
— Вроде того.
— И что же, за это платят деньги?
— В мужья твоей сестре не гожусь. Но как-то барахтаюсь на поверхности.
— Сестре от тебя ничего не отломится, — безжалостно сказала Гуревич. — Хватит с нее монополиста. Ну, до свидания, Кавальканти. Ради Христа, улыбнись напоследок. Мы с тобой уже не на кладбище. Когда глядишь на твое лицо, чувствуешь себя виноватой.
— Имеешь для этого все основания.
Она засмеялась.
— Дорогу найдешь? Самостоятельно?
— Не сомневайся.
Он бросил прощальный рассеянный взгляд на пышное постельное тело и медленно направился к выходу. Жирный обнаженный божок, хозяйски сидевший на круглом столике, нахально подмигнул ему вслед.
На улице молодой человек выразил недовольство собою.
— Все то же, — бурчал он себе под нос. — И не заметишь, как совратят. Добрая женщина, а негодяйка. Ты только палец ей протяни. Я, разумеется, тоже хорош. Характер — картофельное пюре.
Царила вешняя благодать. В последние минуты заката московские улицы были окрашены в густой темно-лиловый цвет. Вечер нашептывал Гвидону разнообразные предложения, одно прельстительнее другого. Однако Гвидон лишь ворчал и хмурился. И выражение обиды все не сходило с его лица.
2
Вечером следующего дня он должен был нанести визит вдове профессора Грандиевского, которого в научной среде устойчиво называли Грандом. Это прозвище не только напрашивалось ввиду эффектного первого слога, оно еще вмещало в себя различные смыслы и оттенки. С одной стороны, оно подчеркивало уважительное признанье заслуг, с другой — в нем была грубоватая лесть, с третьей — ирония и раздражение, легко объяснимые неприятным и авторитарным характером. Все знали, что он был дурно воспитан, малоконтактен, жил без союзников и в этом находил удовольствие.
