Эли Визель - Время неприкаянных
Обзор книги Эли Визель - Время неприкаянных
Эли Визель
Время неприкаянных
Смотри, юный друг и брат.
Видят ли глаза твои молодую женщину с глубоким взглядом, предназначенную тебе?
Смотри, как клонится голова ее клевому плечу, словно ищет она твоей руки, смотри на это прекрасное печальное лицо, в котором запечатлена мечта, пронизанная желанием и вечной тайной, мечта о тебе.
Смотри, и ты поймешь, что значит любить.
Но будет это слишком поздно.
Паритус Кривой. Письмо к потерянному ученикуМне года четыре. Может быть, пять лет. Суббота, после полудня. Мама прилегла в смежной комнате с книгой в руках. Я попросил прочесть мне хотя бы страницу, но у нее болит голова. С ней это часто бывает. Я один с отцом. Я требую, чтобы он рассказал какую-нибудь историю, но тут раздается стук в дверь. «Посмотри, кто это», — говорит мне отец, уткнувшись в газету, от которой его всегда трудно оторвать. Стоящий на пороге незнакомец с печальным лицом спрашивает меня: «Можно войти?» Он высокий, бородатый, широкоплечий. Пугает меня. Взор его, полный тайны, блистает тусклым священным огнем. «Кто это?» — спрашивает отец. «Не знаю», — говорю я. «Странник, — отвечает мне незнакомец. — Усталый странник. И голодный». — «Кого вы ищете?» — «Тебя», — говорит он. «Кто это? — повторяет отец. — Нищий? Впусти его». Отец мой, будь то вечером или днем, никогда не отказывал чужаку в пристанище и пище — тем более в день Субботы. Незнакомец входит уверенным неторопливым шагом. Папа встает, чтобы встретить его и отвести на кухню. Он показывает, где можно вымыть руки, прежде чем произнести обычную молитву, показывает, куда сесть, достает для него тарелку. Однако нищий ни к чему не притрагивается. «Так вы не хотите есть?» — спрашивает отец. «Нет, хочу. И пить тоже. Но нужны мне не пища и не вода». — «Тогда что же?» — «Слова и лица. Я странствую по миру в поисках историй». Голос его завораживает меня. Голос рассказчика: он согревает сердце и обволакивает душу. С той встречи я навсегда полюбил нищих с их котомками, где хранятся истории о принцах, ставших бродягами из любви к свободе и одиночеству. Незнакомец продолжает: «Я пришел испытать вас. Оценить ваше гостеприимство. И могу сказать, что все увиденное у вас мне понравилось». Тут он встает и быстрым шагом идет к двери. «Только не говорите мне, что вы пророк Илия», — произносит мой отец. «Нет, я не пророк». Он улыбается мне. «Я уже сказал тебе. Я странник. Безумный странник».
С той поры я люблю безумных, безумных нищих с печальным лицом и чарующим голосом, который пробуждает запретные мысли и желания. Точнее, не безумие я люблю, а тех, в ком оно живет и сотрясает их, чтобы познали они и свой предел, и неистовое желание преодолеть его. Это стало как бы моей второй натурой. Есть коллекционеры картин, есть любители лошадей. А меня влекут безумцы. Они внушают страх? И поэтому им затыкают рот? Чтобы не слышать их криков? Некоторые меня забавляют, другие пугают. Словно для них человек — загадочная беспокойная тень сновидения, которое, быть может, привиделось Богу. Ничего с этим не поделаешь: меня радует их общество, я люблю смотреть их глазами на мир, умирающий каждый вечер, чтобы возродиться на рассвете, люблю гоняться за их речами, как за дикими лошадьми, слушать, как они смеются и смешат, пьянеть без вина и грезить с открытыми глазами.
Понедельник? Или вторник? Нет, четверг. Словно это имеет значение. Вопреки своему обыкновению, подобно Исааку и Иову, отягощенным годами, как говорит Писание, странник никак не может проснуться. Во сне он только что видел своего отца. Тот был серьезен. Они долго молчали, затем обнялись. Он проснулся внезапно, потом вновь уснул. Во сне его что-то гнетет. Отца больше нет. С ним заговаривают, но он не отвечает. Ему протягивают руку, но он отворачивается. Наконец он с трудом размыкает веки. Он знает, что один, что должен встать, что его ждет долгий тяжелый день, но ему не удается найти место для этого дня в своей неприкаянной жизни. Принадлежит этот день прошлому или будущему? Разум, словно заблудившись в густом тумане, кажется, хочет направить его к местам угрожающим и проклятым. Где-то подстерегает его старая женщина с изувеченными телом и памятью, быть может, чтобы покарать за дурные поступки, давно забытые, и обеты, слишком часто попираемые. Кто она? Женщина, прекрасная как мечта подростка, которую он так и не сумел удержать? Одна из его собственных дочерей, потерявшаяся в глубинах времени, также пораженного безумием? Гамлиэль лихорадочно ищет среди лиц, населяющих его воспоминания, — все притягивают его мрачным взором, словно хотят задушить. Однако он чувствует, что встреча с этой незнакомкой станет этапной в его жизни. Будет ли это поворот? Или же завершение? В таком случае ему, возможно, следует совершить нечто вроде хезбонд ханереш[1], суда совести, позволить своей душе составить опись того, что было прожито и о чем грезилось, произвести смотр всего существования, сожженного столькими огнями, изуродованного столькими превратностями?
Решительным, резким движением он встряхивается, встает, идет в ванную комнату, разглядывает себя в зеркале, отмечает желтовато-серый цвет лица, обострившиеся искаженные черты, потухший взгляд — он перестал узнавать человека, который смотрит на него.
Он всего лишь сменил один кошмар на другой.
Меня зовут Гамлиэль. Да, именно Гамлиэль. И я буду вам признателен, если вы не станете спрашивать почему. Имя такое же, как и все прочие, разве не так? Имена носят или избавляются от них, когда они начинают слишком тяготить. Ведь я не спрашиваю тебя, читатель, отчего ты зовешься Морис, Зигмунд, Бернар, Уильям, Серж или Сергей? Конечно же я знаю: Гамлиэль — имя не слишком распространенное. И я могу поведать тебе, что и история у него, скажем так, необычная. Ты ответишь мне, что это верно в отношении всех людей, ну и что? Пусть они рассказывают свою жизнь, я готов их выслушать. Добавлю, что меня также зовут Петер. Петер — это в каком-то смысле мое детство. Для тебя детство означает игры с мячиком, разноцветные обручи, прогулки по парку верхом на пони, череду праздников, каникул в горах или на море. А мое детство — это кабаре. И у него тоже есть история.
Позже я к этому еще вернусь.
Чуточку терпения, прошу тебя.
Итак, пока мы имеем дело с Гамлиэлем. Согласен, имя странное. Довольно редкое. Сефардского происхождения. Как я его получил? Ты в самом деле хочешь знать? Я его унаследовал. Ну да, ведь есть же люди, которые наследуют дома, машины, предприятия, коллекции марок, банковские счета. А вот я унаследовал не фамилию даже, но имя. Завещал мне его дед с отцовской стороны. Был ли я знаком с ним? Не глупи. Он умер до того, как я родился. В противном случае меня назвали бы иначе. Но ему-то, отцу моего отца, его родители где нашли это экзотическое имя, которое больше подходит усталому старцу, а не новорожденному младенцу? В наследии своих предков-сефардов, изгнанных из Испании или оставшихся там втайне, как марраны? Первого Гамлиэля ты, разумеется, обнаружишь в Библии: Гамалиил, сын Педацура, начальник сынов Манассии[2]. А в словаре Лapycca он обозначен как «еврей и яркий свет». Естественно, он неоднократно поминается в Талмуде. Внук Гиллеля Старшего, известный как своей терпимостью, так и мудростью, он жил и преподавал в I веке где-то в Палестине, задолго до разрушения Второго Иерусалимского Храма. Ну да, я ношу имя великого мужа, повсеместно почитаемого в Израиле. Поскольку он возглавлял Синедрион и знаменитую академию, ни одно решение не принималось без его одобрения. Я бы очень хотел познакомиться с ним. В сущности, это легко. Мне достаточно открыть отчет о любой научной дискуссии, в которой он принимал участие. Со времени моего приезда в Америку, что произошло отнюдь не вчера, я стараюсь делать это как можно чаще и всегда получаю удовольствие. Я люблю учиться. Обожаю читать. Это меня нисколько не утомляет. Мне нужно многое наверстывать.
Впрочем, это отчасти моя профессия.
Я пишу, чтобы научиться перечитывать.
ОТРЫВОК ИЗ «ТАЙНОЙ КНИГИ»…Нынешней ночью, хотя и была она довольно спокойной, то есть без воздушных налетов, архиепископу Щекешвароша монсеньору Яношу Бараньи приснился кошмарный сон. Он в Ватикане, ожидает аудиенции у папы. Голова у него пылает, он ищет первое слово, верное слово, свидетельствующее о покорности и смирении. И не находит его. В смятенном мозгу кружатся обрывки фраз, похожие на ложно благочестивые молитвы, которые нашептывает коварный дух. Что делать, Всевышний Господь, что делать? Без этого первого слова не придут другие, все погибнет, творение Божье будет проклято. Архиепископ чувствует, как его охватывает паника: время мчится вскачь, закусив удила. Через несколько минут откроется дверь, и он преклонит колени перед преемником святого Петра. Который велит ему подняться и рассказать о своей миссии. А он, бедный грешник из далекой провинции, будет все так же искать первое слово. Помоги мне, Господи, помоги мне. Внезапно перед ним возникает мать и встряхивает его за плечи. Она давно умерла, спящий архиепископ это знает. Но тогда что делает она здесь, в этой комнате? Зачем явилась в его сон? Он хочет задать ей вопрос, но тут дверь открывается так легко, что не тревожит даже муху, сидящую на золотой ручке. И старый архиепископ не может сдержать вопль ужаса… Это ангел смерти. Который велит ему приблизиться…
