Амос Тутуола - Моя жизнь в лесу духов
Обзор книги Амос Тутуола - Моя жизнь в лесу духов
Амос Тутуола
Моя жизнь в Лесу Духов
Познание «худа» и «добра»
Я стал различать «худо» и «добро» только к семи годам от рождения, когда заметил, что у отца три жены, как и полагалось по тем временам, хотя теперь-то времена другие. Матушку отец взял в жены последней, но она родила ему двух сыновей, а первые две жены всё рожали дочерей. И вот рожали они отцу дочерей, а маму и брата и меня ненавидели, потому что мы с братом, как им правильно думалось, должны были сделаться после смерти отца главными наследниками отцовского достояния и правителями над всеми его домочадцами. Брату тогда было одиннадцать лет, а мне самому исполнилось семь, и я уже познал «худо» – из-за ненависти, – но «добро» еще распознать не успел.
Матушка вела мелочную торговлю – отправлялась всякий день поутру на базар, а вечером приходила обратно домой; или, если базар был очень далекий, возвращалась к вечеру на следующий день, как упорная труженица базарной торговли.
В те давние дни неизвестного года, потому что я был тогда еще маленький и не мог запомнить, какой шел год, Африку все время донимали войны, и некоторые из них назывались так: обычные войны, племенные войны, грабительские войны и войны из-за рабов – они полыхали в городах и деревнях, а особенно на больших дорогах и базарах во всякое время года и суток, или беспрестанно, и ночью и днем. Войны из-за рабов оборачивались бедой для любых африканцев от мала и до велика, потому что если их забирали в плен, то безжалостно продавали, как рабов, чужестранцам для насильственного угона в неведомые земли на рабский труд или на верную смерть – когда их приносили в жертву богам.
Но матушка вела мелочную торговлю, а поэтому бродила по окрестным базарам, и вот однажды она ушла на базар – за четыре мили от нашего города – и оставила дома два ломтика ямса (брату и мне), как делала всегда. В двенадцать часов по дневному времени, когда петухи прокукарекали полдень, мы с моим братом вошли в ее комнату, где она оставляла нам поджаренный ямс – а то на кухне его могли отравить две другие жены, которые с дочерьми, – взяли каждый по своему кусочку и без всяких промедлений принялись есть. Но пока мы ели в ее комнате ямс, другие жены сумели узнать, что война из-за рабов подступила к нашему городу и скоро вломится на городские улицы, а нам они об этом не сообщили – по ненависти – и убежали из города вместе с дочерьми, но, конечно, без нас, тайком и украдкой, хотя догадались, что нашей матушки нет и, значит, никто не придет нам на помощь.
А мы с моим братом, несмышленые малыши, еще не познавшие «худа» и «добра», стали плясать под вражью стрельбу в той самой комнате, где мы ели ямс, потому что наш город окружали горы с дремучими чащами из высоких деревьев, и страшные звуки вражьей стрельбы доносились до нас только гулким эхом, нисколько не страшным, а звонким и радостным. В общем, стали мы с братом плясать, как если бы нам послышалась веселая музыка.
Но враги все ближе подходили к городу, и веселое эхо обернулось стрельбой, а наши пляски – трясучим страхом, потому что весь город начал содрогаться. И когда нам стало от страха невмоготу, мы выскочили из матушкиной комнаты на веранду, но там, конечно, никого уже не было, да и во всем городе, когда мы глянули с крыльца, тоже никаких горожан уже не было, а только брошенные домашние животные вроде свиней, овец или коз, да наземная птица наподобие кур, да дикие звери из ближних чащоб – такие, как волки, обезьяны и львы, – загнанные в наш город непрестанной стрельбой. И все они ошалело носились по улицам с ужасающим рыканьем, воем и визгом в поисках, куда бы им спрятаться от напасти или где бы им найти хозяев. Как только мы обнаружили, что весь город обезлюдел, нам сразу же захотелось убежать подальше, потому что до этого мы со страхом озирались, но никуда не бежали, а стояли на месте.
Сперва мы двинулись к северной окраине, откуда начиналась дорога в тот город, где жила наша бабушка – матушкина мать.
Но домашние животные, а главное звери, устрашающе путались у нас под ногами, и тогда мы помчались зигзагообразно – сначала на север, а после к югу, где большая река пересекала дорогу, которая вела в безопасное место, или недалекий бабушкин город.
А враги с каждым выстрелом подступали еще ближе, и мы поспешно переправились через реку и еще поспешней побежали дальше, и когда увидели развесистое дерево, на котором росли африканские фрукты, то свернули к дереву, чтоб найти убежище, но, пока мы бежали со всех ног вокруг дерева, – может, нам удастся отыскать убежище, – на землю упали два спелых плода, и брат подобрал их и сунул в карман, а когда убежища под деревом не нашлось, он подхватил, или взял, меня на руки, потому что я оказался по малолетству слабый и не мог бежать так же быстро, как он. Но и сам он оказался по малолетству слабый, чтоб нести на руках такой груз, как я, и вот, пробежав только десять футов, он успел упасть раз пять и больше.
В общем, он выбился из последних сил, но ветер дунул нам прямо в ноздри запахом пороха от вражьей стрельбы, и мы устрашились хуже, чем прежде, и брат опять подхватил меня на руки и помчался со мной, как с ношей, вперед, но, когда я заметил, что за короткую перебежку у него много раз подкашивались ноги, я ему посоветовал убегать одному для спасения своей жизни от вражьей напасти и сыновних забот о матушке после войны – у нее ведь не было детей, кроме нас, а со мной на руках он убежать бы не смог. И еще я сказал ему, что мы с ним встретимся: если бог избавит меня от смерти, то на земле, а если попустит умереть, то в небе.
При моих печальных словах о смерти брат безутешно заливался слезами, но я-то, конечно, слезами не заливался, мне-то пришлось успокоиться на мысли, что враги захватят меня в рабство или убьют. И с тех пор я верю по сегодняшний день, что, если кого-нибудь напугать до смерти, он уже ничего не будет бояться. И вот брат рыдал в два ручья, или оба глаза, а у меня слез не было ни в едином глазу, и, когда мы увидели дым от стрельбы, брат распрощался со мной на дороге и побежал вперед во все оставшиеся силы, но потом вернулся и вытащил из кармана два подобранных с земли плода и дал мне их оба вместо одного. А потом стремглав побежал вперед и скрылся вдали незамеченно для врагов, но, пока его совсем не заслонили деревья, потому что дорога впереди заворачивала, он оглядывался на меня со слезами и грустью.
А когда он окончательно исчез из виду, я сунул оставленные плоды в карман и вернулся обратно к фруктовому дереву, с которого свалились эти плоды, и спрятался под ветками от солнца и ужаса. Но когда стрельба неодолимо приблизилась и я заметил, что от меня до врагов осталась только 1/8 часть мили, мне по малолетству пришлось отступить – малолетние не могут спокойно слушать страшные звуки вражьей стрельбы, – и я шагнул в Неизвестный Лес, который начинался у фруктового дерева. Фруктовое дерево было мне ЗНАК, а какой это знак, узнается в будущем.
Так я остался один на один со своей судьбой в Неизвестном Лесу, потому что ни матушки, ни отца, ни брата или какого-нибудь другого защитника для спасения меня от неминуемых бед, если и когда они стрясутся, там не было. Я-то остался в Неизвестном Лесу, а брат слишком долго нес меня на руках, и враги догадались, куда он скрылся, и минут через десять сумели поймать, но не убили насмерть, а забрали в плен, потому что я слышал, как он звал на помощь, когда его безжалостно уводили в рабство.
В лесу духов
Я надежно спрятался в Неизвестном Лесу, но мне не удалось притаиться на месте, потому что смертельная вражья стрельба загоняла меня, как зверя, все дальше, пока я не удалился миль за шестнадцать от фруктового дерева возле дороги. Вот, значит, одолел я шестнадцать миль, но мне еще слышалась вражья стрельба, и я без оглядки помчался вперед и неведомо для себя на безоглядном бегу вступил в Лес Духов, или Страшный Лес, потому что по малолетству не успел отличить самое обычное «худо» от «добра». А этот Лес Духов был такой страшный, что телесные существа, даже самые великие, не подступали к нему ни ночью, ни днем.
Но как только громкая вражья стрельба загнала меня незамеченно в Страшный Лес Духов, потому что мне было по малолетству неведомо, куда телесные существа не допускаются или сами страшатся ходить, я вытащил из кармана оба плода, которые оставил мне у дерева брат, и в ту же минуту без остатка их съел, а то из-за страха и смертельных опасностей мне стало голодно еще на дороге, и я почувствовал, что пора подкрепиться.
После подкрепления своей жизни плодами я принялся нескончаемо бродить по лесу, пока не увидел чащобный холм, затемненный деревьями и ночью и днем. А земля на холме была всюду чистая, будто ее кто-нибудь приходил подметать. И вот я пригнулся к самой земле, чтобы внимательно оглядеть холм, потому что устал слоняться по лесу и мне захотелось хорошенько выспаться. Я пригнулся, но ничего в затемненности не увидел, и лег плашмя, и увидел вход.
