Паскаль Киньяр - Альбуций
Паскаль Киньяр - Альбуций краткое содержание
Альбуций
ПРЕДИСЛОВИЕ
Когда настоящее несет мало радости, а грядущие месяцы не сулят ничего, кроме повторения пройденного, хочется обмануть монотонность бытия вторжениями в прошлое. Раздвигаешь ноги мертвецов, и их чресла (древние чресла, истлевшие за два с лишним тысячелетия) вновь соприкасаются, сливаются воедино. Роешься в скрытых уголках своей жизни и выкапываешь такое, о чем никому нельзя поведать, вплетаешь эти тонкие былинки, эти хлипкие птичьи перышки в гнездо старой патрицианки или древних иудеев. Это занятие утешает. То, что происходило в реальности, защищает вымысел и желания, которым этот вымысел открывает путь куда успешнее, чем незатейливую старозаветную интригу, которую буквально притягиваешь за уши, собираешь по каплям. Гай Альбуций Сил существовал. Существовали и его декламации. Я только придумал гнездо, куда поселил его, где он обрел приют и чуточку живого тепла, чуточку обыкновенной жизни, состоящей из приступов подагры, из листков салата, из печали, и бесплотный призрак, быть может, выиграл на этом, обретя хоть какие-то краски и жизненных услад, и, вполне вероятно, даже смерти. Я полюбил тот мир — или романы, навеянные окутавшим его мраком неизвестности.
В июне 1989 года я был одинок и я устал. Я написал шестьдесят страниц этой книги, сидя на деревянной скамье, в окружении огромных могильных воронов, у крепостной стены императорского дворца в Токио.
Внизу за стеной, в прудике, маленькая черепашка плыла к деревянной береговой свае, высунув голову из воды. За головой тянулся узенький водяной разрез. Однако тяжесть тела неумолимо тянула ее ко дну. Я посмотрел на эту зеленую головку, древнюю, бесстрастную, сморщенную. И сказал себе: «Да ведь это же Август!» Тогда это казалось мне совершенно очевидным. Сегодня я дивлюсь своей догадке куда больше. Так страна, где дверцы такси закрываются самостоятельно, где люди снимают обувь перед тем, как сесть за еду, погрузила меня в жизнь некоего воображаемого Рима — более реальную, более полнокровную, нежели лики бонз секты дзен, на свидание с которыми я туда приехал.
Превыше всего на свете я ценю перевод текстов Сенеки-старшего, сделанный Анри Борнеком, — это поистине великий Сенека. Добавлю также, что я многим обязан переводу романов Квинтилиана-декламатора, опубликованному Дю Тейлем. Он появился в первой половине августа 1657 года, при кардинале Мазарини. Стояли жаркие погоды. Уединившиеся еще были в фаворе. Вот так, под прохладной древесной сенью, я и познал счастье. Я украсил свою жизнь днями, которые мне не довелось прожить самому.
Гренобль, июль 1989
Глава Первая
ДРУЗЬЯ ИЗ НОВАРЫ
Инней Сенека был его другом. Он записал среди прочих воспоминаний одну подробность, которую дружеская привязанность сохранила в его памяти. В Риме, в первые годы Империи, людей, вспоминавших о других после того, как смерть оторвала тех от наслаждений царства света, называли amici — друзья. Подобные слова нынче утрачены, и смысл их так же непроницаем, как затянутое облаками небо, которое вопрошаешь в ночную пору. Я говорю о дружбе. Я вытягиваю на берег понимания то, что могу, сетью, какою нынче мало кто умеет пользоваться. Слово «dear» на современном английском тоже не очень-то вразумительно. Самое честолюбивое желание, питаемое древним римлянином во времена Республики, — это чтобы после погребального костра его назвали «carus amicis» — тот, кто дорог сердцам своих друзей.
И он был именно таким. Стояли тридцатые годы1. Он отличался беспокойным нравом. На языке, ушедшем в древность, это означало, что он относился к людям, которые страшатся покоя, страшатся призыва послежизненного «requies» (покой). Такие люди боятся восковых, таких невозмутимых в своем вечном упокоении, ликов, что хранятся в ларе для изображений усопших, стоящем в атрии. Это римское слово «quies» — особое слово, способное обозначать одновременно и умиротворение, и сон, и смерть. В нашем языке (кроме фирменного знака жалкой фабрики искусственного обволакивающего безмолвия) слово это выродилось в понятие «quitte» (безмятежный, избавленный от забот) и в понятие «coi» (тихий, застывший) — прилагательные, ныне почти вышедшие из употребления. При Людовике XIII натюрморт называли «застывшей живописью», ибо эти вполне обыденные и полутемные предметы были избавлены от речи в том мраке, где им вот-вот предстояло раствориться. В начале Империи был период, когда «соглашаться» означало «наслаждаться». Буквально: насладиться радостью в покое. Я не застал этого времени. Я не нахожу радости в покое. Итак, жизнь Альбуция Сила была определена Аннеем Сенекой (отцом советника Нерона, отцом философа-фразера, отцом миллионера-стоика) как «longa inquietatio» — долгое смятение в страхе. Но это всё каламбуры. Римляне обожали забавляться словесной игрой обыденного языка. Они видели в каламбурах знаки божественного благоволения: по крайней мере это сулило удачу. Цестий прозвал романиста «Inquietator». Гай Альбуций Пертурбатор. Пертурбатор латинского языка на заре I века нашей эры.
Это был лысый, тощий, долговязый, прямой, напряженный, резкий человек. Он всегда ходил в белой фетровой шляпе с завязками. «Tristis, sollicitus declamatory1» «То был романист беспокойный, снедаемый страхами, вечно недовольный собою и никогда не находивший отдохновения в молчании. И никакого отдохновения в успехе...»
Он был годами моложе Цезаря. Этот последний высоко ценил слог Аполлония Родосского, но недолюбливал литературный стиль Альбуция. Цестий писал, что Гай Альбуций Сил родился в тот год, когда Лукулл завоевал Армению. Это произошло в последние дни 69 года в Новаре, в Цизальпинской Галлии, в Пьемонте, в семье богатых эдилов. 69 год (684-й год существования Рима) отмечен в истории тремя событиями: взятием Тигранокерта Лукуллом, любовной связью матери Вергилия с Мароном и разгулом пиратов близ Сиракуз и Гаэте. Цезарь еще не существует как политик. Пока что он лишь верховный понтифик: следит за исполнением обрядов, реформирует календарь, включая в него новые месяцы. Помпей достигает вершины славы: он только что вернулся из Палестины. Там он перебил двенадцать тысяч иудеев. Проник в храм, увидел стол предложения, увидел подсвечники. И приказал: «Уничтожить». Он сделал Иерусалим городом-данником.
Именно в этом 69 году Цезарь распростился с бедностью. Он с удовольствием носил серебряный сенаторский перстень. Начал с того, что разграбил Дальнюю Испанию. В те времена Альбуций еще только зарождается и растет в водах материнского чрева. А Цезарь в Кадиксе выходит из храма Геракла. И видит прямо перед собою гигантскую статую, изображающую Александра. Застывает в изумлении. Присаживается на холодную ступеньку цоколя. Сам он писал, что испытал в тот миг «глубокую печаль» — чувство, доселе ему неведомое. Он думал: «Мне уже двадцать девять лет. В этом возрасте он покорил весь мир, а я еще ничего такого не совершил. Я понапрасну трачу время. Моя кровь течет в жилах праздных, никчемных рук. Пора бросить Испанию с ее овцами и красноземными равнинами. Пора вернуться в то место, где меня не ждут, но где я должен заставить людей трепетать при виде меня либо от одного звука моего имени. Через шесть дней я буду в Риме». И он приказывает седлать коней. Пересекает всю Галлию. Проезжает через Новару в Милан. Женится на внучке Суллы и Помпея.
Во время войны с пиратами один лишь Цезарь поддерживает Помпея. Именно эта война, с ее неисчислимыми бедствиями на море, потерями кораблей и захватами людей, наиболее ярко отображена в романах Альбуция Сила. Год спустя, в 66-м, Помпею помогает не только Цезарь, их сторону уже принял и Цицерон. В 59 году Цезарь начинает принудительную вербовку матросов. В том же 59 году Альбуций начинает изучать «Латинскую Одиссею» у грамматиста. И пишет свою первую прозу — сочинения, посвященные героям. Цестий сообщает, что первый текст Альбуция, кажется удостоенный премии, повествовал об Ахилле и назывался «Ахилл поющий». К сему Цестий добавляет, что Альбуций с детства проявлял стремление включать в свои романы отрубленные руки. Самый ранний из них был озаглавлен так: «Руки Фидия». Но наиболее знаменитый из его романов — это, вне всякого сомнения, «Безрукий солдат». Цестий, Аррунтий и Анней Сенека сохранили всего лишь резюме этих сюжетов и те отрывки из диалогов, что показались им ярче и оригинальнее всех других. Я, как могу, возвращаю к жизни эти литературные привидения.
РУКИ ФИДИЯ
PHIDIAS REMISSUS AMISSIS MANIBUS
