Джонатан Кэрролл - Голос нашей тени
Обзор книги Джонатан Кэрролл - Голос нашей тени
Кэрролл ДЖОНАТАН
ГОЛОС НАШЕЙ ТЕНИ
Моему отцу:
«— Итак, она ваша. Прошу принять.
— С удовольствием, сэр. С превеликим удовольствием».
Встретив стеклянный взгляд,
ты останавливаешься
и шаркаешь дальше, трясясь:
попался?
Заметили они меня таким,
какой я есть,
или опять отсрочка? [1]
Джон Эшбери. «Пьяный на пакетботе»Часть первая
Глава первая
Формори, Греция.
Ночью мне здесь часто снятся родители. Это хорошие сны, и я просыпаюсь счастливый и свежий, хотя в них и не происходит ничего важного. Я вижу, как летом мы сидим на веранде, попивая чай со льдом и наблюдая, как по дворику прыгает наш скотч-терьер Джордан. Хотя мы разговариваем, слова остаются бесцветными и смутными, бессодержательными. Но это не важно — мы очень рады быть здесь, даже мой брат Росс.
Мама, говоря, то и дело смеется или широко всплескивает руками — ее обычный жест. Отец курит сигарету, так глубоко затягиваясь, что как-то раз в детстве я поинтересовался, доходит ли дым до его ног.
Как это бывает со столь многими парами, характеры моих родителей были диаметрально противоположны. Мама поглощала жизнь такими крупными порциями, какие только могла ухватить. Папа же был человеком спокойным и предсказуемым, умевшим сохранять выдержку при всех ее проделках. Думаю, единственной вещью, которая по-настоящему его огорчала в их отношениях, было осознание того, что, хотя она и любила его как мужа и как друга, всем сердцем она отдавалась обожанию двух своих сыновей. Первоначально мама хотела иметь пятерых детей, но при появлении на свет меня и моего брата роды были такими трудными, что доктор предупредил о смертельном риске, если она решится рожать еще. И мама компенсировала это тем, что изливала на нас двоих всю любовь, предназначавшуюся пятерым.
Папа был ветеринаром — да он и до сих пор ветеринар. Когда они с мамой поженились, у него была успешная практика на Манхэттене, но сразу после рождения первого сына он закрыл свою консультацию и переехал за город. Ему хотелось, чтобы у детей был садик для игры и чтобы они могли спокойно выходить гулять, когда вздумается, в любое время дня.
Как она поступала всегда и во всем, мама обрушила на новое жилище весь свой напор и не оставила там камня на камне. Новые краски внутри и снаружи, новые обои, перестилка полов, устранение протечек. Когда она закончила, дом превратился в надежное и уютное место, более чем просторное, светлое, теплое и безопасное, так что мы все почувствовали, что этот дом действительно стал нашим домом.
Плюс ко всему этому ей еще надо было растить двух мальчиков. Позже мама говорила, что первые два года в том доме были для нее самыми счастливыми. Куда бы она ни пошла, она везде кому-то или для чего-то оказывалась нужна, а именно этого она и жаждала. С одним ребенком на руках и другим уцепившимся за юбку она звонила по телефону, готовила и не позволяла дому и нашему быту ускользнуть из-под ее контроля. Это заняло несколько лет, но под конец все в доме и работало, и сверкало. Росс пошел в школу, а меня мама научила читать, и каждый завтрак, обед и ужин, что она подавала на стол, были вкусными и всегда разными.
Когда она почувствовала, что все мы в достаточной степени окружены заботой, то пошла и купила нам собаку.
Мой брат рос любопытным и непоседливым, и к пяти годам уже стал чрезвычайно непослушным ребенком, из тех, кто совершает самые ужасные поступки, но всегда бывает прощен, так как взрослым кажется, что это было или не нарочно, или просто очень мило.
Только-только научившись ходить, Росс частенько обшаривал весь дом в поисках того, что бы еще можно было разбить или разломать. За несколько лет он прошелся, как скорый поезд, по заводным игрушкам, пластилину и конструкторам. На шестой день рождения, во многом вопреки воле отца, мама купила Россу прибор для выжигания. Недели две брат использовал его по назначению, выжигая свое имя на каждом обломке дерева, что мог найти. Потом он выжег «РОСС ЛЕННОКС» на дубовом кресле. Мама отшлепала Росса и выбросила прибор. Это было в ее стиле: глубокая уверенность, что единственный способ воспитывать детей — это постоянно любить их, отнюдь не мешала ей отвешивать им пару шлепков, когда они того заслуживали. Никаких извинений или оправданий — если что-то натворил, получи наказание. Через пять минут она уже снова тебя обнимала и была готова сделать для тебя все на свете. Должно быть, я очень рано понял этот ее принцип, поскольку меня наказывали редко. Но не Росса — боже, нет, не Росса. Я упоминаю этот эпизод потому, что именно тогда они впервые столкнулись лбами. Росс прожег кресло, мама отшлепала его и выбросила прибор на помойку. Когда она ушла, он вытащил свою игрушку из мусора и тщательно прожег дырки в маминых дорогих и новых кожаных сапогах.
Через час она обнаружила это и, к моему ужасу, спросила меня, не я ли это сделал. Я! Я лишь взирал на этих титанов бессмысленно и в трепете. Нет, это сделал не я. Конечно, она и сама это знала, но ей хотелось услышать мой ответ, прежде чем что-то предпринимать. Она пошла в комнату Росса и застала его там спокойно сидящим на кровати с комиксом в руках. Так же спокойно она подошла к его шкафу и взяла его любимую модель самолета. Потом вынула из кармана передника прибор, воткнула вилку в сеть и перед изумленными глазами Росса выжгла две дырки прямо в крыльях. Росс завыл, в комнате поднялась ужасная вонь, и повсюду разлетелись эти «сопли» плавленого пластика. Закончив дело, мама положила самолет обратно на стол и вышла из комнаты как победитель, отстоявший свой титул чемпиона.
На этот раз победила она, но, становясь старше, Росс делался все умнее и хитрее. Их дуэль продолжалась, но уже на равных.
Вышло так, что мой брат унаследовал мамину жизненную энергию и вкус к жизни, но желал не всего, как она, а предпочитал определенные блюда огромными порциями. Если представить себе жизнь в виде огромного пиршественного стола, то Росса интересовал на нем только паштет, но зато весь.
А умение использовать людей? О, в этом он достиг непревзойденных высот. Я был величайшим в мире слабаком и не имел никаких амбиций, но за каких-то три летних месяца Росс заставил меня разбить окно в отцовском кабинете, прямой наводкой бросить камень в пчелиный улей (а сам брат наблюдал за этим через окно из дома) и отдать ему мои карманные деньги, чтобы он защитил меня от Бога, который, по словам Росса, еле-еле удерживался от того, чтобы за мое поведение низвергнуть меня, шестилетнего, в ад. У отца было старое издание «Ада» с иллюстрациями Доре, и Росс как-то показал мне их, дабы я понял, что меня ждет, если не буду платить ему за «крышу». Картинки были так страшны и в то же время так завлекательны, что после этого (в течение нескольких недель, пока не ослабли чары) я без всякого принуждения снимал книгу с полки и, глядя на картинки, радовался тому, каких ужасов я избежал с помощью брата.
Я был, несомненно, его главным дурачком, но он умел охмурить едва ли не кого угодно. Росс знал, как обработать мать, чтобы она позволила ему не ходить в школу, а отца — чтобы он взял нас на бейсбол или в кино. Разумеется, иногда он попадался и получал трепку или иное наказание, но его счет (то, что он называл «счет побед и поражений») был просто удивителен, если сравнивать с большинством остальных детей.
Рядом с ним я был архангел Гавриил. Кажется, я начал заправлять свою постель, едва научившись ходить, а в своих бесконечных ночных молитвах я просил Бога благословить всех, кто только приходил мне на ум, включая цирк Барнума и Бейли [2].
У меня был хомячок в серебристой клетке, коврик с изображением Одинокого Рейнджера [3], а на стене висели вымпелы колледжей. Все мои карандаши я всегда держал остро заточенными, а книжки о братьях Харди [4] всегда стояли в алфавитном порядке. Одной из множества штук, которые Росс так любил вытворять, чтобы поиздеваться над моей аккуратностью, было войти ко мне в комнату и спикировать на мою заправленную кровать. Он раскидывал руки, насколько мог, и врезался в нее с максимальной скоростью. Часто какая-нибудь из деревянных распорок стонала или даже ломалась, а подушка от сотрясения взлетала в воздух. Я скулил, а он восторженно хихикал.
Но само его присутствие было подарком, и потому я никогда не жаловался слишком громко. Однажды он подложил мне на подушку половину дохлой кошки с бейсбольной кепочкой на голове, а я ни одной живой душе не рассказал об этом. Я пытался делать вид, будто это наш с ним особый секрет.
Его комната была напротив моей, но всегда в десять раз чудеснее. Я признаю это. Все там было вверх дном, от кроссовок на столе до радио под матрацем. Между ним и матерью то и дело вспыхивали мировые войны по поводу его комнаты, но, несмотря на все ее скандалы и угрозы, три четверти времени в комнате все было так, как хотел он. Особенно удивляло разнообразие скапливавшихся там вещей.
