Паскаль Киньяр - Вилла «Амалия»
Обзор книги Паскаль Киньяр - Вилла «Амалия»
Паскаль Киньяр
Вилла «Амалия»
Мартине
Часть первая
Глава I
«Мне хотелось плакать. Я ехала следом за ним, до того несчастная, что легче было умереть. Больше получаса моя машина шла вдоль Сены, и вдруг как-то резко сгустились сумерки. В Шуази-ле-Руа Томас внезапно нырнул в темноту, свернув направо, в какой-то короткий проулок. Почти сразу же он остановился под лавром и выключил фары. Я торопливо и крайне неуклюже припарковала машину поодаль, на проспекте. И пешком вернулась назад, стараясь идти нормальной походкой, сдерживая себя, чтобы не побежать. Он уже распахнул железную калитку. Я подкралась ближе. Я кралась и проворно и медленно. Ну, в общем… не знаю, как вам объяснить».
Она подошла к ограде.
Прижалась лбом к ржавым железным прутьям.
Ей трудно было различить что-нибудь сквозь листву лавра, в темноте.
Но вот она увидела Томаса у входа в дом, под горящим фонарем; его руки сжимала молодая женщина.
Томас пытался сбросить пальто. Молодая женщина приподнялась на цыпочки. И потянулась губами к его губам.
Однако нижние ветви лавра заслоняли ей обзор. А она непременно хотела как следует разглядеть лицо той женщины. Они уже собирались уйти с крыльца в дом. Значит, ей так и не удастся увидеть ее лицо. И вдруг она услышала голос у себя за спиной:
– Вы что-то очень уж внимательно смотрите на этот дом, мадам.
Ее сердце так бешено заколотилось, что едва не разорвалось в груди. Она была испугана, как ребенок, застигнутый в момент кражи.
– Ваша правда, – ответила она.
И обернулась.
Перед ней на тротуаре ночной улочки стоял мужчина в темном костюме, с короткой стрижкой; от него веяло парфюмом. Он улыбался и стоял неподвижно.
Она сказала ему:
– А вдруг перед вами женщина, которая решила ограбить дом?
И тут он схватил ее за рукав плаща.
– Ты меня не узнаёшь?
Этот вопрос поверг ее в оторопь. Она покачала головой. Честно говоря, сейчас она не испытывала ни малейшего желания заводить беседу с кем бы то ни было. Она сердито вырвала рукав плаща из пальцев незнакомца.
– А вот я тебя узнал, – сказал он ей.
Ночная тьма сгущалась. Она все еще не отрывала взгляда от садовой решетки.
– Ты Анна. Или, вернее, та девочка, которая не хотела, чтобы ее звали Элианой.
Только теперь Анна Хидден взглянула на него. И кивнула. Ей было очень тяжело. Слезы подступали к глазам, как она ни крепилась.
– Да, верно, – пробормотала она. – Так меня…
– Что-что?
– Верно. Так меня звали… прежде.
Она шагнула к нему, всматриваясь в его лицо, пытаясь распознать.
– А вы… кто же вы?
– Я Жорж.
Нет, она не узнавала этого человека.
Ночной мрак окутывал их тела, постепенно превращая в силуэты.
Он смотрел на нее и улыбался.
Потом извлек бумажник из внутреннего кармана пиджака.
И протянул ей визитную карточку.
Ей пришлось подойти к уличному фонарю, стоявшему на тротуаре. Она прочитала его полное имя – Жорж Роленже. Он жил на набережной. В Тейи. Этого места она тоже не знала, не знала, что это за порт, понятия не имела, в какой провинции, на каком побережье обретаются этот порт и его набережная, на какой океан они смотрят. Ее начинало мучить тоскливое недоумение.
– Мы с тобой учились в одном классе. Все шесть лет начальной школы. Ты еще помнишь Бретань? А монахиню, сестру Маргариту? Мы…
Он не успел договорить. Она бросилась в его объятия. И захлебнулась горькими рыданиями.
* * *Тогда он прижал ее к себе.
Затем помог ей дойти в темноте до небольшого домика. Перед домом был сад, выходивший на улицу.
Он запер за собой другую железную калитку.
Открыл другую дверь.
– Вы знаете, я, кажется, старею, – сказала ему Анна Хидден. – Жорж, пожалуйста, не обижайтесь. Мне понадобилось бог знает сколько времени, чтобы узнать вас.
– Ну, я ведь изменился гораздо больше, чем ты! – мягко возразил ей Жорж Роленже.
– Нет-нет. Я совсем не то хотела сказать. Вовсе нет. Если вы и изменились, то совсем чуть-чуть.
Они вошли в гостиную. Он включил торшер рядом с ней.
И начал зажигать, одну за другой, все лампочки, которые ее окружали.
Анна села на кушетку, которая обиженно скрипнула под ней.
– Еще бы тебе меня узнать, – ты ведь за кем-то шпионила!
– Жорж…
– Да?
– Я не шпионила. Я живу с человеком, которого зовут Томас. Это за ним я тут следила. Это он только что вошел в дом, перед которым вы меня застали. А теперь поговорим о чем-нибудь другом.
– Ну, если тебе угодно…
– Да, угодно.
Она больше ни слова не сказала о том, что привело ее в Шуази. Ее лицо сурово замкнулось.
– Хочешь выпить чего-нибудь?
– Чаю.
Он пошел готовить чай.
Старомодная гостиная была битком набита мебелью, множеством разностильных предметов, в основном уродливых.
Анна Хидден подошла к окну. Обрамлявшие его портьеры пахли пылью. Зарядил дождь. По оголенным ветвям каштанов, стоявших вдоль улицы, струилась вода.
Жорж вернулся в комнату, поставил поднос на низенький столик. Его лицо сияло радостью.
– Как же я доволен, что опять встретил тебя!
– Мне хочется тартинок, – сказала она ему.
– Тартинок? Каких?
– Ну, обыкновенных тартинок. Поджаренных, с маслом и вареньем.
– Вряд ли здесь сыщется обычный хлеб. Но хлеб для тостов есть наверняка.
– И масло – бретонское, коли уж мы вспомнили Бретань.
– А варенье какое?
– Варенье – вишневое. Или нет, лучше абрикосовое, только неразваренное.
– Не думаю, что у мамочки было соленое масло, – сказал он.
И пробормотал, покидая комнату:
– В любом случае, оно уже давно прогоркло…
И тут она стиснула голову руками. И дала волю своему горю в этой гостиной, в уютном закутке между секретером и портьерами, между пылью и пылью, пока он поджаривал для нее хлеб.
Вернувшись, он зажег свечу с ароматом вербены.
– Здесь, у мамочки, не очень-то хорошо пахнет.
Она не стала возражать.
– Ты помнишь мамочку?
– Ну конечно, я прекрасно помню вашу маму. Она изумительно готовила, настоящая кудесница.
– Она… умерла.
– Ох!
Он был взволнован. Он не плакал, но его голос слегка дрожал.
– Это ее дом.
– Вот как!
– Сегодня одиннадцать дней, как она умерла.
Она молчала. Молчала и глядела на него.
– Ты уж не обижайся на меня. Я еще не совсем осознал, что случилось, – добавил он.
– Понимаю, – прошептала она.
– Умерла в самый канун Рождества.
Его голос задрожал сильнее, и он смолк.
Она тоже хранила молчание.
Потом он объяснил ей, что поселился здесь лишь на несколько дней, чтобы привести в порядок все дела. Он решил продать этот домик, где его мать жила одна после того, как овдовела. Ему не хотелось взваливать на себя заботу о нем. Он не любил этот город. Их сегодняшняя встреча в Шуази-ле-Руа стала, если вдуматься, чудесной случайностью. Сорок лет прошло, прилетел ангел, душа вознеслась в небеса, на тротуаре стоит женщина, она зарылась лицом в листву лавра, и в пространстве нежданно мелькает призрак сестры Маргариты.
– И вот уже два призрака вместе пьют чай, – завершает она.
– У мамочки вкусный чай, правда?
– Жорж, вы даже не представляете, насколько точно выразились: я действительно превратилась из женщины в призрак.
– Я совсем не это имел в виду. И не это хотел сказать.
– Чай и вправду чудесный. Ваша мама всю жизнь хорошо готовила?
– Всю жизнь. Мамочка ведь снова вышла замуж. Потом опять овдовела. Но продолжала готовить для себя одной.
– Вот здорово! В наши дни это большая редкость.
– О, ты даже представить себе не можешь! Она прямо с ума сходила по вкусной еде. Стояла у плиты с шести утра до девяти вечера. Так и провела весь свой век за стряпней. Тебе этого не понять…
– А мы обязательно должны быть на «ты»?
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что меня это стесняет, – ответила Анна Хидден.
– Мы ведь всегда были на «ты».
– Меня это стесняет. Мне это неудобно.
– Но не можем же мы перейти на «вы»! Вот это было бы совсем уж неудобно. Анна-Элиана, ну что ты такое говоришь! Мы с тобой знакомы целую вечность. Вот что, встань-ка на минутку.
Он протянул ей руку, и они поднялись на второй этаж.
Оба замолчали.
Они вошли в спальню матери Жоржа. Анна Хидден испытала чувство неловкости от своего незваного вторжения. Посреди комнаты высилась кровать с медными шарами по углам. Покрывало было вышито вручную. Ей почудилось, будто тело Эвелины Роленже все еще покоится на этом ложе.
– Мамочка вышивала это покрывало целых шесть лет.
– Представляю себе. Очень красиво получилось.
– По-моему, безобразней некуда.
– Ты скучаешь по стряпне твоей матери?
– И да и нет. Тебе трудно понять. Это меня угнетало. По крайней мере, теперь я смогу похудеть.
Анна разглядывала трюмо черного дерева начала XX века.
Она уже не понимала, как и зачем очутилась в этой пыльной запущенной комнате, в незнакомом предместье, расположенном к югу от Парижа.
