Марина Голубицкая - Вот и вся любовь
Обзор книги Марина Голубицкая - Вот и вся любовь
Марина Голубицкая
Вот и вся любовь
Повесть
Памяти Елены Николаевны
1
Не знаю, стоит ли начинать… Лева сказал, что он хотел напиться.
Я встретила Левушку в Перми на вокзале, решила, что он пришел нас проводить, оказалось, что его зять едет тем же поездом. Левушкин зять. Смешно. Они стояли с дочерью под нашим окном, одинаковые, как комедийные персонажи, забавно махали нам, забыв: он про зятя, она — про мужа, никто бы не догадался, что это отец и дочь. Увидев Левушку на перроне, решив, что Левушка пришел ради нас, я обрадовалась, но в ту же секунду вспомнила:
— Ты знаешь, что Елена Николаевна умерла?
— Знаю. Ты же вчера сказала.
— Точно, я забыла. Мне вчера нельзя было плакать.
— Я пил водку, хотел напиться. Я давно так не хотел напиться.
Лева пил водку. Это так же нелепо, как и то, что у него есть зять. Смешной Левушка, рыжий еврей, чудак–математик. Лева — мужчина невысокого роста, но разве так скажешь про него? Он просто кажется мальчиком, чистым, светлым, слегка облысевшим мальчиком.
В прошлом году я впервые взялась писать рассказ. Я не умела печатать на компьютере. Строчки ползли за экран, страницы исчезали, а знак вопроса никак не отыскивался среди кириллицы. Я переключала шрифт на английский, а когда возвращалась, компьютер сходил с ума, подчеркивал красным и без устали повторял, что нет в английском моих русских слов. Я тыкала в клавиши, пока ноги под столом не начинали леденеть, а буквы таять перед воспаленными глазами.
— Ты с ума сошла? Который час?
— Спи, Леня, спи, — я залезала к мужу под одеяло…
— Куда ты? — я соскакивала чуть свет.
Такое уже было, в пятнадцать лет: я прибегала в школу в шесть утра, чтоб целоваться с ним в раздевалке.
От счастья захватывало дух. Легко и боязно… Словно лечу. У меня получается?! Я еще не закончила, когда Левушка позвонил из Перми и пригласил на свадьбу дочери — в районный город. Расстаться с текстом на целый день? Я опасалась растерять слова, ведь я не знала, как они появляются. Всегда считала, надо продумать все заранее и лишь потом «раскрывать парашют», переносить слова на бумагу. Но оказалось, радость не в том, — совсем не в том! — чтобы болтаться на лямках. Там, над землей, есть и потоки, и вихри — оказалось, там можно летать. Парить в воздухе, вступать с ним в отношения… «Лечу–лечу, у меня получается!»
Получались в основном диалоги. Сюжет незатейливый, только что пережитый. Старшей дочке вручали золотую медаль, а я разволновалась до восторга, вспомнила выпускное сочинение, любовь к Ленину, учительницу литературы… Прошлое зашумело, как ветер, раскачало мои будни. Я села за компьютер — и словно попала в поток. Случайное слово влекло за собой другое, я проваливалась в воздушные ямы, меня подхватывало и выносило. Проплывали забытые детали, тут же таяли, меняя форму… Память повиновалось течению, прошлое преображалось в угоду слову и стилю. Мне пришлось изменить имена — все, кроме Ленина и Елены.
2
…Уже не рассказать Елене про Родена. Не рассказать, потому что она умерла. Пропустила в «парижском» письме, а потом было некстати, да и неважно. Я гуляла по залам музея, неспешно разглядывая. Что я понимаю в скульптуре? Красиво–некрасиво? Красиво. И выразительно. Вдруг увидела Адама и Еву. Они лежали, чуть выступая из белого мрамора, две фигурки, недовысеченные из своей глыбы. Я остановилась… Я смотрела из этого мира, как возникала любовь — еще не узнанная, самая первая… Двое встречали любовь, ничего о ней не зная. Еще не были названы ни поцелуй, ни объятие. Не было ни истории, ни культуры… Была лишь нежность белого мрамора. И любовь, что зарождалась между ними…
Мы дежурили в раздевалке вдвоем. В шесть утра было тихо и пусто, на крючках — только наши пальто. Разговаривали шепотом. Вообще почти не разговаривали. Осторожно прикасались друг к другу. Щеками, губами. Его руки у меня за спиной. Так хорошо, так близко… Ладони скользят, словно по нейлону, словно он… Так и есть — завел их под блузку!
— Что ты делаешь? Это такая пошлость!
— Я…
— Это пошло, пошло!
Все, связанное с отношениями полов, мама квалифицировала как пошлость. Предупреждала: «Но есть женщины, которые не могут без этого». Я расплакалась. Он утешал.
— Хочешь, буду любить просто так. Даже целоваться не будем.
— Не хочу–у–у.
Через неделю призналась:
— Я такая испорченная… Обними меня… как тогда, в раздевалке…
Мы как раз проходили «Войну и мир». Толстой все плотское осуждал. Но ведь желания были! И у Фейхтвангера, и у Хемингуэя… Мы не рассказывали об этом никому, мы и друг с другом говорить об этом стеснялись. Он нарушал какую–то границу, я вспыхивала: «это пошло!», потом вспоминала, краснея, потом «не могла без этого». Боялась нежности, стыдилась страсти, чувствовала, что любовь не бывает другой. Почему это считается низменным? Почему великий Ленин бездетен? Уже были и история, и культура, и, не вполне понимая, что говорю, я шептала ему: «Хочу знать, каким был Ленин как мужчина и Елена… Елена как женщина».
3
Я не заметила, как она вошла, мы шумели после перемены. Новый класс, новые отношения. Учителей физики и математики встречали почтительно, ради них и пришли в эту школу. Я не заметила, а она вошла. Все встали, я тоже, продолжая болтать с соседкой. Скользнула взглядом — ой, что это, кто это?! Так не стригутся даже под мальчишку! Так не стригут поседевшие волосы. Ни косметики, ни украшений. Впалые щеки, серые глаза. Она всерьез или это недоразумение? Повернулась к соседке:
— Это что?
— Литература!
Платье строгое — учительское, туфли на школьном каблучке. Какая она… невесомая. Стоит легко, глаза смеются. Сама смешная, а смеется над нами.
Потом у нас вела практикантка.
Потом она влепила мне «3/3» — за сочинение о тургеневских девушках. В старой школе мои сочинения диктовали как ответы к экзамену! Неделю мучаюсь, подхожу после урока.
— Елена Николаевна, можно спросить? — Она заполняет журнал, я стою, мне неудобно, неловко. Кладу на стол злополучное сочинение. — Не понимаю, за что эта тройка.
Она смотрит в тетрадку, поднимает глаза.
— Здесь же написано: «Не своим языком».
Я краснею, запинаюсь.
— Здесь написано, а вы что же… вы же знаете, почему…
Смотрит в глаза. Внимательно, долго.
— Не понимаешь?
— Нет.
Не испытывает, просто хочет понять.
— Так ты писала сама?
Ах, вот в чем дело…
— Конечно, сама!
Долгий взгляд, спокойный и легкий — так легко смотреть ей в ответ: ей интересно, она думает, когда смотрит. Говорит медленно:
— Так это, значит, я твое достоинство, твой литературный стиль сочла за недостаток?
— Да, наверное.
— Ох–ох–ох…
Она теребит кончик носа, берет красную ручку, зачеркивает «3/3». Я стою, потупившись, жду справедливости. Она протягивает тетрадь — в ней «4/4». За что?!! Смотрит серьезно и грустно:
— Ну, подумай. Там все сказано.
Там сказано то же: «Не своим языком».
4
Две бабули на почте выбирали календари с котятами, я ждала, чтоб отправить письмо Е. Н. Все вокруг вызывало тоску: обтерханые обои, хмурая служительница за конторкой, шпагат и сургуч в нерасторопных ее руках, грубый шелест оберточной бумаги. Бабули повесят этих слащавых фотокотят у себя в комнатах. Вдруг вспомнился урок: «Описание интерьера. Комната Фенечки»…
— На подоконнике банки с прошлогодним вареньем… Занавесочки…
Е. Н. берет книгу:
— А посмотрите, как Фенечка нарядила икону… вот здесь: темный образ Николая чудотворца… Да, вот: фарфоровое яичко на красной ленте висело на груди святого, прицепленное к сиянию…
Мы проходили «Отцов и детей»: разбирали, анализировали, мы прямо–таки смаковали детали! Эмансипэ Кукшина музицировала, стуча плоскими ногтями по клавишам, а через несколько страниц в гостиную вошла собака, стуча ногтями по полу… Потом была «Война и мир». Целый мир зашумел на уроках, — зашумел, отшумел и успокоился в тишине классного сочинения…
Она поднималась по лестнице с пачкой тетрадей, я бежала к трюмо.
— Ой, Елена Николаевна, здравствуйте! Это наши тетради?
— А, Иринка! — радостно смеется. — Угадай, что у тебя?
Она задержалась у перил, я остановилась ступенькой выше. Она не станет снова так шутить! «Ни за что не угадаешь», — сказала в прошлый раз. Конечно, не угадаешь, кто же поставит по литературе четверку, когда по русскому пять?! Пытаюсь собрать волосы, они разлетаются в вихре перемены.
