Грэм Джойс - Индиго
Обзор книги Грэм Джойс - Индиго
Грэм Джойс
Индиго
Посвящается бесподобным Тэм и Джо Тэнси
И отдам тебе хранимые во тьме сокровища и сокрытые богатства.
Исаия 45:3Пролог
Клиника Сан-Каллисто, Рим, 31 октября 1997 года
Белый греко-римский свадебный торт здания клиники Сан-Каллисто высился посреди обширного парка милях в пятнадцати к западу от Рима. Джек припарковал взятый напрокат «фиат», галантно распахнул заднюю дверцу, выпуская Луизу, и они направились по аллее стройных кипарисов к портику входа.
Поднимаясь по мраморным ступеням, Джек сказал:
— Вообще-то ты не обязана идти со мной. Можешь обождать в машине.
— Меня это касается не меньше, чем тебя, — ответила она.
Так оно и было: потому-то она вернулась с ним в Рим, потому-то оставила Билли в Чикаго, попросив Дори посидеть с малышом.
Их шаги по идеально натертому полу приемного отделения отзывались гулким эхом; у стойки регистратуры они назвали себя, и сестра в белом халате и того же цвета шапочке предложила им подождать, указав на жесткие пластиковые кресла. В большие, от пола до потолка, окна вливалось солнце, плавясь на стерильных мраморных поверхностях. Они молча сидели и ждали.
Из тени в конце длинного коридора появился врач с историей болезни в руках. Казалось, он приближается целую вечность; ботинки его скрипели при каждом шаге. Он с важным видом поздоровался, жестом приглашая следовать за ним, и направился обратно — бесконечным коридором, потом вверх по внушительной мраморной лестнице. На ходу несколько раз шумно фыркнул, словно прочищая ноздрю. Двое пациентов, болтавших на лестнице, замолчали и уставились на посетителей.
Читая мысли Джека, врач сказал:
— Мы тут не придерживаемся строгих правил. Больные пользуются определенной свободой. У нас есть что-то вроде солярия, застекленная терраса. Она любит бывать там. Может весь день просидеть, если ей позволить.
Наконец он распахнул дверь на террасу. Поначалу Джеку показалось, что там никого нет. Обращенное на юг окно напоминало экспонат художественной галереи — узор из декоративного железа и стекла. Там и тут стояли белые плетеные шезлонги. Потом Джек заметил молодую женщину. Она сидела на самом краешке шезлонга и глядела в окно; на ней были джинсы и белая футболка. Пожалуй, он ожидал увидеть ее босой и в смирительной рубашке.
— Buon giorno[1] Натали! — окликнул ее доктор неожиданно радостным голосом.
Женщина не пошевелилась.
Он подошел к ней и легонько погладил по голове:
— У нас сегодня гости!
Она посмотрела на них через плечо и встала.
— Оставляю вас одних, — сказал доктор, удаляясь, — Я буду поблизости.
Молодая женщина шагнула вперед:
— Тим?
Она была невероятно худа, кожа да кости, все время щурила глаза, словно ее слепил слишком яркий свет. Темно-русые волосы лежали узлом на затылке, но, увидев посетителей, она распустила их и тряхнула головой.
— Я не Тим, — заговорил Джек, но она прижала палец к губам и громко зашипела.
Подошла к ним и, взяв ладонь Луизы, медленно и с наслаждением понюхала тыльную сторону. Затем наклонилась и обнюхала ее колено. Луиза сдержалась, не отступила назад, когда женщина провела носом вдоль ее бедра всего в дюйме от юбки, задержалась внизу живота. Удовлетворенная, она передвинулась к Джеку, обнюхала его талию, бок и наконец почти уткнулась ему под мышку. Джек только и мог, что бросить отчаянный взгляд на Луизу.
— Меня зовут Джек Чемберс. Тим был моим отцом. А это Луиза, его дочь.
— Вы пропитаны им, — сказала женщина.
— Чем?
— Индиго. Запахом волка. Особенно ты. Он придет? Тим придет?
Она медленно, очень медленно обошла вокруг него.
— Тим умер, — ответил Джек. — Умер уже давно. Как бы то ни было, он оставил вам кое-какие деньги. Я приехал проследить за тем, чтобы вы их получили.
— Ты знаешь, куда они все исчезли?
— Кто? Кто исчез?
— Все они. Нас было много. Потом осталась только я одна. Я думала, ты пришел сказать, куда они исчезли. Это так горько — быть одинокой.
Она подула в лицо Джеку — нежно, ровно. Потом подошла к Луизе и принялась кружить вокруг нее.
— Натали, — сказала Луиза, — вы знаете, где сейчас находитесь?
Натали слегка отшатнулась, видимо обидевшись, что ее принимают за неразумное существо, если задают такой глупый вопрос.
— Конечно. Я — в Индиго. Потому-то вы и не можете меня видеть.
1
Чикаго, международный аэропорт О'Хейр, 2 октября 1997 года
Всегда беспокойный во время полета, Джек Чемберс пил пятый скотч с содовой, когда самолет начал снижаться. Стюардессы слишком быстро сновали по проходу между рядами, чтобы попросить принести еще порцию. Джек осушил пластиковый стаканчик, вытер наморщенный лоб крошечной бумажной салфеткой, пахнущей лимоном, уселся поглубже в кресле и с беспокойством задумался о деле Бёртлса.
Хорошо, что все это случилось именно сейчас, решил он. У него осталось единственное незаконченное дело — фирма явно шла на дно. Он проинструктировал своего секретаря, миссис Прайс, даму пенсионного возраста, велев брать любой новый заказ, хотя и не спешить с ним до его возвращения, а заниматься делом Бёртлса. Он не стал посвящать ее в обстоятельства, которые вынудили его все бросить и лететь в Америку.
Итак, Чикаго; начало октября, за дверьми аэропорта солнце цвета текилы с солью и лаймом. Джек поежился от пробиравшего холода, чувствуя себя слегка неуютно. Перед стоянкой такси тянулся ряд странных будок, в которых сидели чернокожие аэропортовские женщины-служащие в наушниках, уставясь перед собой застывшим взглядом, безжизненные, как под наркозом. Лица и у них, и у таксистов были задубелые, сизые, словно иссеченные сильным ветром. Вскоре Джек обнаружит, что у всякого чикагца вид такой, будто тот схлопотал пару ударов на ринге. Он постучал в толстый плексиглас окошка одной из будок, и женщина внутри едва повела головой в сторону желтого таксомотора.
До города ехали долго; постукивал счетчик, отсчитывая, сколько осталось до смерти. Стены ущелья по сторонам шоссе, только не скалистые, а из стекла, стали и предварительно напряженного бетона, становились все выше; поток машин мерцал, как река. В стенах ущелья вместо пещер и веревочных лестниц — лифты и устланные коврами холлы.
В одном из таких холлов на Уэст-Уокер его встретил Харви Майклсон, человек, который и звонил ему в Англию.
— Я и понятия не имел, когда звонил, что вы еще ничего не знаете. Не ожидал, что окажусь первым, кто сообщит вам печальное известие.
— Я не виделся с ним больше пятнадцати лет. Мы не были близки, — сказал адвокату Джек.
Майклсон провел Джека в свой роскошный, отделанный дубовыми панелями кабинет, предложил кофе, сэндвичи и пирожные, поинтересовался, как прошел перелет, какая в Англии погода. Это был его ответ на то радушие, с каким его встречали в Лондоне, который он посетил в студенческие годы. Майклсон выглядел столь гостеприимным и непринужденным, что Джек сообразил: адвокатское время наверняка обойдется ему в кругленькую сумму. Он бросил взгляд на часы — пусть адвокат поймет, что он догадывается об этом.
На Майклсоне были золотые запонки.
— Как я сказал по телефону, вы не столько получатель наследства, сколько его распорядитель.
В Англии никто больше не носит золотые запонки, ни аристократ, ни плебей; здесь же это символ высокого положения наряду с шедевром дантиста во рту, напомаженными волосами и полированной буковой дощечкой с твоим именем на дверях конторы.
— О, разумеется, вы кое-что получите при условии, что исполните волю покойного. А это сделать непросто.
— Ручаюсь, что получу куда меньше вас, — сказал Джек, и Майклсон рассмеялся, хотя оба понимали, что это не шутка.
Несмотря на то что он без всякого стеснения заговорил о деньгах, которые причитались ему по завещанию, Джек не был черствым человеком. Просто он ненавидел отца. И не испытывал по этому поводу душевных страданий. Он не мог понять, отчего Фрейд так носился с подобной ерундой. Джек ненавидел отца и предполагал, что тот отвечал ему тем же.
— Ваш отец был необыкновенный человек, — сказал Майклсон.
— Говнюк он был.
Майклсон было засмеялся, но тут же замолчал, видя, что Джек даже не улыбается.
— Да, характер у него был не сахар, — признал он, — Доставалось вам от него?
Глаза адвоката расширились в ожидании ответа, и Джек обратил внимание, что веки у него слегка воспалены — след ночей, проведенных в злачных местах.
— Не хочу говорить об этом.
Не те ставки.
Но Майклсона это не смутило.
