Дубравка Угрешич - Снесла Баба Яга яичко
Обзор книги Дубравка Угрешич - Снесла Баба Яга яичко
Миф о Бабе Яге
Дубравка Угрешич
Снесла Баба Яга яичко
Баба Яга (др. возмож. варты: Baba Yaha, Baba Roga, Stará baba, Ježibaba и т. п.) — популярный персонаж славянского фольклора, старуха, наделенная магической силой. С этой страшной и ужасной «бабулей», живущей в избушке на курьих ножках и летающей в ступе, знаком каждый ребенок, но даже он ее не боится! Наоборот, над Бабой Ягой принято смеяться и бесцеремонно показывать пальцем на ее физическое уродство… А разве это справедливо? Разве можно к женщине, тем более пожилого возраста, относиться с насмешкой и без уважения?
Баба Яга является неотъемлемым персонажем народных сказок, и именно с ее помощью все эти Иваны-дураки, царевичи да девицы, безуспешно слоняющиеся по волшебному лесу, выпутываются из самых сложных ситуаций. Но несмотря на такие заслуги, Бабе Яге никогда не отводят главную или хотя бы почетную роль…
Дубравка Угрешич решила искоренить царящую на протяжении веков несправедливость. В книге — жанр которой трудно охарактеризовать одним словом, переполненной юмором, самыми невероятными сюжетными коллизиями и неожиданными идеями женского верховенства, — переплелись истории матери и дочери, трех подруг, не утративших вкус к жизни даже после 80-летия, и одной очень дотошной славистки… Смесь гремучая и экстраординарная!
ДУБРАВКА УГРЕШИЧ
Сначала вы их не видите…
Сначала вы их не видите. А потом вдруг в поле вашего зрения, как заблудившаяся мышь, вползает случайная деталь: допотопная дамская сумочка, чулок, сползший до деформированной, утолстившейся лодыжки, нитяные перчатки на руках, старомодная шляпка на голове, редкие седые волосы, отливающие фиолетовым цветом. Обладательница прически в фиолетовых тонах подергивает головой, как игрушечная механическая собачка, и улыбается бледной улыбкой…
Да, сначала они невидимы. Проходят мимо вас, как тени, поклевывают воздух перед собой, семенят, шаркают туфлями по асфальту, передвигаются мелкими мышиными шажками, тащат за собой сумку на колесах, опираются на металлические ходунки — они обвешаны множеством бессмысленных пакетиков и сумочек наподобие все еще полностью вооруженного дезертира. Попадаются и такие, которые пока «при параде»: в декольтированном летнем платье с кокетливым боа из перьев на шее, в древней каракулевой шубе, наполовину съеденной молью, с растекшейся потаявшей косметикой на лице (а впрочем, кто сумеет остаться аккуратно накрашенным, когда на носу очки?!).
Они катаются вокруг вас как высохшие яблоки. Что-то бормочут себе под нос, разговаривают с невидимыми собеседниками, как индейцы. Они едут в автобусах, трамваях и метро, как забытый кем-то багаж: спят, опустив голову на грудь, или же испуганно озираются вокруг, спрашивают себя, на какой остановке им выходить и нужно ли им вообще выходить? Иногда вы на мгновение (только на мгновение!) останавливаетесь перед домом престарелых и смотрите на них через стеклянную стену: они сидят за столами, ощупывают пальцами, как шрифт Брайля, оставшиеся после обеда хлебные крошки и посылают неизвестно кому свои невнятные послания.
Маленькие, прелестные старые дамы. Сначала вы их не видите. А потом, смотри-ка, в трамвае, на почте, в магазине, в поликлинике, на улице, вон одна, вон другая, вон напротив четвертая, пятая, шестая — ох, надо же, да сколько же их?! Рассматриваете детали: ноги в тесных туфлях, отекшие и похожие на оладьи; предплечья, провисающие с внутренней стороны; ороговевшие ногти, кожа, испещренная капиллярами. Внимательно всматриваетесь в лицо: ухоженное или запущенное? Отмечаете серую юбку и белую блузку с вышивкой на воротничке (не вполне чистом!). Блузка застиранная, посеревшая. Пуговка застегнута неправильно — она пытается ее расстегнуть, не получается, пальцы плохо сгибаются, кости старые, легкие и полые, как птичьи.
Две другие ей помогают, и вот совместными усилиями воротничок застегнут. Так, укутанная до горла, она напоминает девочку. Две другие пальцами гладят скромную вышивку на воротничке, восхищенно восклицая: «Надо же, какая старинная это вышивка». — «Да, эта блузка еще моей мамы». — «Ах, как же все было раньше красиво и благопристойно». Одна из них, плотная, с вздувшейся шишкой на затылке, похожа на состарившегося бульдога. Вторая более элегантна, но кожа у нее на шее вся в складках и красная, как у индюка. Такой небольшой компанией они куда-то направляются, три курочки…
Сначала они невидимы. А потом вдруг вы начинаете их замечать. Они перемещаются по всему миру, как армия состарившихся ангелов. Одна заглядывает вам в лицо. Пристально смотрит на вас широко открытыми глазами, выцветшим голубым взглядом, и излагает свою просьбу гордым и одновременно заискивающим тоном. Просит вас о помощи, ей нужно перейти улицу, а сама не может, или войти в трамвай, а колени плохо сгибаются, или найти улицу и номер дома, а очки забыла… Вас переполняет сочувствие к состарившемуся созданию, разжалобившись, вы делаете доброе дело, вас согревает удовлетворение от того, что вы выступаете в роли защитника. Вот здесь, как раз в этот момент, нужно остановиться, устоять перед зовом сирены, усилием воли обуздать порыв собственного сердца. Запомните: их слеза означает совсем не то, что ваша. И если вы дадите слабину, уступите, обменяетесь хоть одним лишним словом, вы окажетесь в их власти. Соскользнете в мир, в который попадать не собирались, потому что пока еще не пришло ваше время, потому что ваш час пока еще, ей-богу, не пробил.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что
Птицы в кронах деревьев под мамиными окнами
Летом в новозагребском квартале, где живет мама, стоит вонь птичьего помета. В листве деревьев перед ее многоквартирным домом шуршат тысячи и тысячи птиц. Люди говорят, что это скворцы. Особенно шумят птицы в душные предвечерние часы, перед дождем. Иногда какой-нибудь доведенный до бешенства местный житель хватает пневматическое ружье и разгоняет их стрельбой. Птицы взлетают, густыми стаями поднимаются в небо, носятся влево-вправо, вверх-вниз, словно расчесывая небо щеткой, а потом с истерическим щебетом, наподобие летнего града, падают обратно в густую листву. Шум — как в джунглях. Целыми днями стоит звуковая завеса, как будто барабанит дождь. Потоки воздуха через открытые окна заносят в квартиру легкие перышки. Мама берет свою щетку для пыли, ворча собирает пух и относит его в мусорное ведро.
— Нет больше моих горлиц… — вздыхает она. — Помнишь моих горлиц?
— Помню, — говорю я.
Слабо припоминаю, как она привязалась к двум горлицам, которые прилетали к ней на окно. Голубей она ненавидела. Ее сводило с ума их гулкое воркование по утрам.
— Мерзкие, мерзкие твари! — говорит она. — А ты заметила, их тоже больше нет.
— Кого?
— Да голубей!
Я не обращала внимания, но, кажется, и правда голуби исчезли.
Скворцы действовали ей на нервы, особенно эта летняя вонь, но потом она вроде бы смирилась. Потому что, по крайней мере, ее балкон в отличие от других был чист. Она показывает мне небольшой запачканный участок почти под ограждением.
— Что касается моего дома, то гадят они только в этом месте. А видела бы ты балкон Любички!
— А что?
— Весь засран! — говорит она и смеется, как девочка. Детская копролалия: совершенно ясно, маму развеселило слово засран. Ее десятилетнюю внучку это слово тоже смешит.
— Как в джунглях, — говорю я.
— Именно, как в джунглях, — соглашается она.
— Хотя джунгли теперь повсюду… — говорю я.
Действительно, кажется, что птицы вышли из-под контроля, оккупировали города, захватили парки, улицы, кусты, скамейки, уличные рестораны, станции метро, железнодорожные вокзалы. И, похоже, никто не замечает этого нашествия. Европейские города оккупированы сороками, как утверждают, русскими, ветки деревьев в городских парках тянутся к земле под их тяжестью. Голуби, чайки, сороки застилают небо, а черные вороны с раскрытыми клювами, напоминающими клешни, вразвалку ковыляют по городским газонам. В амстердамских парках развелись зеленые попугайчики, ускользнувшие из домашних клеток: их низко летящие стаи пестрят в небе как зеленые бумажные змеи. Амстердамские каналы заполонили большие белые гуси, которые, прилетая из Египта, остановились ненадолго отдохнуть, да так и остались. Наглые городские воробьи взяли такую силу, что прямо из рук вырывают сэндвичи и дерзко скачут по столикам летних кафе. Окна моей временной квартиры в Далеме, одном из самых красивых и зеленых берлинских кварталов, облюбовали все местные птицы. И с этим ничего нельзя было поделать, только опустить жалюзи, задернуть занавески или каждый день мучиться, отмывая замызганные окна.
