Лев Правдин - Ответственность
По кустам пробирался Артемка. За спиной он прятал палочку с намотанной на нее ватой, коричневой от йода, и умильным голосом звал:
— Кис, кис, кис!..
Скоро все это останется в памяти, как прошлое, может быть, очень милое прошлое. А что впереди?
…И ЕЩЕ ОДНА
Дома оказалась одна мама. Она сказала, что отец в командировке и приедет только через неделю.
— И тебя нет. А тут эта телеграмма…
— От Сени? — спросила Ася так спокойно, что мама сразу все поняла.
— Ты тоже получила? Ох, этот твой Сеня!
— Что он пишет?
— Прочти сама. В спальне у меня, на комоде. — Но пока они шли из прихожей через столовую, Вера Васильевна успела сказать дочери, что он там пишет, «этот твой Сеня»: — Представь себе, он просит твоей руки. Просит! По телеграфу! Я уж и не понимаю, старомодно это или чересчур современно? Какая-то смесь. И я одна тут…
Пока дочь читала, мама заглядывала ей в лицо, стараясь отгадать, к чему ей надо приготовиться. Она знала Асины решения — скорые, неожиданные и окончательные. Ни убедить ее, ни, тем более, изменить принятое решение невозможно. И еще до того, как Ася кончила читать, она поняла, что дочь уедет, может быть, даже не дождавшись отца.
— Он так во всем уверен, — счастливо и неожиданно смущенно засмеялась Ася, — так он уверен, что даже номер заказал. В нашей «семиэтажке».
— А ты как же? — с неясной надеждой спросила Вера Васильевна.
— Я его люблю. И… все.
— Мы его не видали почти десять лет. Что ты знаешь о нем?.. Какой он стал теперь?
— Все я о нем знаю.
Ответ прозвучал так убедительно, что Вере Васильевне оставалось только покорно вздохнуть. Никогда еще ей не удавалось ни в чем взять верх в разговоре с дочерью.
— Почему бы ему самому не приехать к нам? Нехорошо даже как-то…
— Мама, все будет очень хорошо. Так, как надо.
— Жалко мне Диму. Вот кто любит тебя.
— Дима! Он был самым неприкаянным студентом, а стал самым неприкаянным врачом. Он помог мне уехать, а провожать не пришел. Значит, есть у него все-таки характер. Дима не пропадет.
Они проговорили весь вечер и часть ночи, вспоминая все, что пришлось пережить в тот последний год войны. Воспоминания то и дело прерывались обсуждением того, как же так все неожиданно произошло: и переписывались мало и редко, и не виделись почти десять лет. Как-то все непонятно и необъяснимо. Это говорила Вера Васильевна, но ей, как всегда, трудно было спорить с Асей, и она была довольна хотя бы уже тем, что дочка впервые так много и откровенно рассказывает о Сене, о своей любви и терпеливо выслушивает все материнские наставления.
— Да, — тихо говорила Ася, глядя в окно, где уже зарождались неясные, но вполне определенные признаки приближающегося утра. — Ты очень верно заметила насчет смеси старомодного и современного. Нет ничего старомоднее любви и в то же время всегда и у всех она возникает и происходит по-новому. Заново. Современно. Наверное, поэтому всегда интересно читать романы про любовь. Всегда и у всех по-разному.
Уснули они на рассвете, и когда Вера Васильевна проснулась, Аси уже не было дома. Она вернулась только к обеду и рассказала, с каким трудом удалось ей достать билет на завтра, но ничего не сказала, что не на поезд, а на самолет. Зачем маме лишнее переживание, с избытком хватит и тех, какие есть.
В этот последний вечер они легли пораньше, чтобы отдохнуть перед дорогой я перед всеми теми волнениями, которые ожидали их обеих. Утром Ася одна вышла из дома, уговорив маму не провожать ее. Вере Васильевне очень бы хотелось проводить дочь, но она даже и не попыталась заговорить об этом.
Едва Ася отошла от дома, как ей показалось, будто она что-то позабыла. Она даже остановилась и, поставив чемодан, отдернула «молнию» на сумке. Нет, все на месте. Она аккуратно расправила все в сумке и задернула «молнию». Аккуратно и небрежно. Она все умела делать с такой небрежной точностью, какая присуща собранным, организованным людям, точно знающим, чего они хотят. Но все время, пока шла до автобусной остановки и ехала до аэродрома, ей казалось, будто она что-то позабыла, и это неизвестное состояние стесняло ее.
И в аэропорту, стоя в очереди к окошечку, где шла регистрация билетов, она все никак не могла отделаться от беспокойного чувства и все старалась понять: что же это может быть? Но тут ей помешали.
— Это вы на куда стоите?
Маленький плотный человечек в сером пыльнике и золотистой соломенной шляпе, потный, ошалевший оттого, что впервые отважился вручить свою жизнь Аэрофлоту, врезался в ее размышления. В двух словах она объяснила ему, что надо делать, а чего, наоборот, не надо. Объяснила, как врач несерьезному больному. Он все выслушал и, как видно, ничего не поняв, понесся в другую очередь, приседая под тяжестью двух своих чемоданов.
И ей показалось, будто и ее легкий чемодан и сумка тоже как-то отяжелели и что она тоже несется неизвестно куда, слегка ошалев от невиданных переживаний.
— Ваши вещи?
— Вот чемодан. Спасибо.
Спрятав картонный ярлык в сумку, Ася вышла из длинного дощатого барака аэровокзала на большую зеленую поляну. Неподалеку в ряд стояли серо-голубые самолеты. Одна машина, как показалось Асе, самая большая, стояла посреди поля, и к ней два грузчика в аэрофлотовских фуражках катили тележку, груженную чемоданами. «Сегодня я буду в „семиэтажке“. Сегодня…» — подумала Ася и только сейчас поняла, что она волнуется, и что волнение это началось, как только она вышла из дома. И потому ей все время казалось, будто она что-то забыла взять или сделать. Поняв это, она не перестала волноваться, но теперь знала, что ничего ею не забыто и что все в порядке. Все, кроме одного, — она не сообщила Сене о своем приезде. Но он же пишет, что номер в «семиэтажке» заказан, так что не о чем беспокоиться.
Откинувшись на спинку кресла, Ася закрыла глаза и совсем было собралась вздремнуть под ровный гул моторов, но чья-то легкая рука легла на плечо. Стюардесса, хорошенькая круглолицая девочка.
— Вам плохо?
— Мне? Я вообще-то парашютистка. — Ася улыбнулась.
— Простите. Мне показалось, что вы побледнели.
— Разве? — Достала зеркальце и увидела глаз и часть щеки, и в самом деле слегка побледневшей. — Плохо спала, боялась опоздать. А потом — этот аэродром хоть кого утомит.
Стюардесса презрительно пожала плечиками и сочувственно улыбнулась:
— Земля… — И пошла по истертой ковровой дорожке, тоненькая, внимательная — небесное создание.
Ася никогда не думала о земле так пренебрежительно, хотя отчасти она была согласна с этой девочкой: не все на земле устроено так, как хотелось бы. Взять, например, Сеню. Отличный музыкант, возможно, даже выдающийся, а все получилось так, что ему пришлось бросить музыку и уехать, что-то там строить в тайге. Сбили его с толку. Верно, Сеня писал ей, что Бакшин тут ни при чем, что он и сам пришел к убеждению, что музыкант он средний и что лучше уж быть средним строителем. Не так обидно. Но сама-то Ася так не думает: уговорил его «этот командир», как она всегда про себя называла Бакшина, хотя знала, что уговорить Сеню трудно. Почти невозможно. В чем же дело?
Заверив маму, что она все знает о Сене и его жизни, Ася и в самом деле так думала. Все самое главное ей известно из его, хотя и редких, но обстоятельных писем, а когда известно главное, то подробности не имеют решающего значения. Так думала Ася, но сейчас, когда она, зная все самое главное, попыталась соединить то, что ей известно о Сене, в одно целое, у нее ничего не получилось. Только воспоминания десятилетней давности и письма — достаточно ли этого, чтобы судить о человеке и его поступках? Вот, даже в жар кинуло! Сейчас стюардесса и не подумала бы предложить ей свою помощь.
ВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Она не надеялась сразу встретить кого-нибудь из прежних знакомых, но сам вид «семиэтажки» разволновал ее больше, чем любая другая встреча. Не считая, конечно, главной встречи — с Сеней. Верно, многое в гостинице оказалось перестроенным, старые стены размашистой и рациональной архитектуры первых пятилеток пытались модернизировать в меру коммунхозовских средств и фантазии. Но, видимо, и того и другого было маловато, да и сами старые стены не поддались. Они стояли непоколебимо, как воспоминания, не подвластные никакой модернизации.
Номер, который для Аси был заказан, оказался на третьем этаже. Она поднялась и вошла в вестибюль. Здесь все было как и прежде, только мебель, стены и ковры чище и новее, чем тогда, во время войны. Но пианино, кажется, осталось прежнее — это Ася заметила и слегка умилилась: вот и повстречала старого знакомого. Здесь, у этого инструмента, они встретились с Сеней, слегка повздорили для начала и очень скоро подружились.
Поставив чемодан на пол, она подошла к пианино и погладила его полированную черную крышку. Тут ее застала дежурная по этажу, не очень молодая, но очень ухоженная и как бы тоже заново отремонтированная. Розовое лицо, розовые чулки, розовый шиньон, сиреневое фирменное платье. Проводив Асю в номер, она розовым голосом сообщила:
![Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]](/uploads/posts/books/152078/152078.jpg)