Орест Мальцев - Югославская трагедия
А лицо было серьезно и бледно. Он не стеснялся своих скупых слез, словно расставался со мной надолго или не совсем был уверен в нашей встрече.
— Мы будем ждать тебя с нетерпением, — сказал Кича, крепко сжимая мне руку.
Оба долго размахивали пилотками.
Снизу они нам хорошо были видны в своих выгоревших кителях на фоне темной зелени.
— Мы скоро вернемся! Скоро! Ждите! — кричал им Васко, то и дело оборачиваясь.
Скользя по камням, мы спустились к самой реке и пошли вниз по течению вдоль болгарской границы. На нас были черные бараньи шапки, рваные куртки, а в руках крепкие палки, которые Джуро вырезал из молодой орешины».
18
Загорянов и Васко не успели еще уйти из батальона, как Громбац уединился с капитаном Куштриновичем в лесной колибе.
Тщательно прикрыв дверь, начальник бригадного ОЗНА вплотную подошел к капитану.
— Поговорим-ка по душам, — начал он.
— Салют, начальник, я вас слушаю! Готов выполнить любой ваш приказ.
— Ну-ну, не торопись, друже, — осадил его Громбац. — Я ведь знаю, что ты за птица.
Куштринович потупил глаза.
— Что же вы знаете? — спросил он, не выдержав продолжительной паузы.
— Я знаю, что ты повесил Стефана Цекича, командира роты партизанского отряда в Вальево. Ты вырезал сердце у живого партизана Ратко. Ты расстреливал пленных партизан в Крушеваце.
— Это все делали четники моего батальона, а не я, — ответил Куштринович, не поднимая глаз.
— Ты был их командиром!
— Я раскаялся в этом и перешел к вам. Вы же обещали…
— Сохранить чин и должность? — язвительно перебил Громбац. — Обещание выполнено. Но не думаешь ли ты, что мы забыли все совершенные тобой злодеяния. От них кровь стынет в жилах! Народ тебе не простит. О твоих преступлениях известно, между прочим, не только нам — ОЗНА. О них знает и комиссар твоей роты Корчагин.
Капитан побледнел.
— И суть еще не в самом Корчагине, — продолжал Громбац. — Он будет молчать, если ему прикажут. Дело в том, что он выболтал русскому лейтенанту Загорянову много такого, чего тому не следовало бы знать.
— Это преступно, — процедил Куштринович. — Выдавать иностранцу сведения…
— Вот то-то и оно, — сказал Громбац. — Загорянов знает слишком много… Недавно он написал на имя начальника советской военной миссии письмо, в котором, между прочим, отзывался о тебе, как о вредителе. Не бойся, мы это письмо задержали.
Громбац солгал: в письме Загорянова содержалась лишь просьба принять его для беседы по важному делу. Но озновец знал, что делал.
Комбат вздохнул с облегчением.
— Хорошо, что всех остальных русских, бежавших из немецкого плена, мы вовремя собрали в одну роту и крепко держим в кулаке. А Загорянов впился, можно сказать, в самое наше нутро. Это наша оплошность, которую теперь исправлять уже поздно.
Куштринович прошелся по колибе.
— Действительно, — пробормотал он и вдруг быстро спросил — А почему поздно?
— Поздно, — повторил Громбац. — Завтра он может встретиться со своими.
— Завтра… — Куштринович остановился перед Громбацем, пытливо вглядываясь в уклончивые глаза начальника ОЗНА, ища в них подтверждения своей мысли. — За сутки всякое может случиться… — задумчиво произнес он.
Громбац усмехнулся.
— Разумеется, у нас в Югославии, и я в этом уверен, с Загоряновым не произойдет ничего такого, что могло бы бросить тень на наши сердечные и дружественные отношения с русскими людьми, — медленно чеканил он. — Но в Болгарии, прежде чем он встретится со своими… Там все возможно… Диверсия, направленная против советского человека, там вполне вероятна…
Громбац пристально взглянул в лицо Куштриновичу.
«Хватит ли у тебя пороху?» — казалось, спрашивал его взгляд.
Куштринович утвердительно кивнул:
— Болгары… от них всего можно ожидать…
В голове его уже складывался план: «Если я сам пойду с Пантерой, человеком Катнича..»
Не сомневаясь в том, что он правильно понят, Громбац вдруг переменил тему.
— Кстати, друже, — с улыбкой заговорил он. — Твои дела не так уж плохи… У меня такое впечатление, что ты на пути к искуплению своей вины, и, мне кажется, я не ошибусь, если заранее поздравлю тебя с возможным повышением в ближайшем будущем.
19
«…Мы с Васко шли по берегу Тимока.
Был конец сентября. Моросящий дождь, как туман, висел над долиной. От дождей вода в реке вздулась и стала кофейного цвета, с темной мусорной накипью у берегов.
Тропа лепилась по щебнистому склону высокой мрачной горы, заросшей местами дубом и тополями. То спускалась к самой реке, сурово шумевшей и обдававшей нас брызгами, то штопором вилась по лесистой круче, то выпрямлялась между светло-зелеными полосками кормовой кукурузы второго посева. Наконец, она вывела нас к большому селу.
Васко впервые попал в эти места. До своего ухода в партизаны он вообще никуда не отлучался из своего села дальше того клочка поля, на котором работал вместе с отцом. А теперь после Синя, Неретвы, Златара и Шумадии он увидел еще один красивый окраинный уголок своей любимой родины.
— И здесь селяки живут так же бедно, как у нас, — печально сказал Васко, с любопытством оглядываясь. — Видишь?
Он указал на старика-крестьянина, медленно ковылявшего к церкви. Старик был в высокой соломенной шляпе и в коротких портах из посконной ткани, сработанной на кудельках. Точно так же были одеты Васкин отец и дед. Точно так же они двигались по деревенской улице, сгорбясь и чуть не доставая земли длинными, искалеченными непосильным трудом руками, с ладоней которых никогда не сходили мозоли.
Боясь наткнуться на немцев и с удивлением прислушиваясь к музыке, мы вышли к церковной площади и остановились, пораженные неожиданным зрелищем.
Музыканты били в барабаны, дули в дудки, пиликали на скрипках, а люди водили коло. В дождливый-то день, да еще в будний! Девушки были разряжены: в белых вышитых рубахах и суконных юбках, с узорчатыми платками на плечах, некоторые даже под цветными зонтиками. Вместе со стариками и подростками они весело и бойко шли по кругу, распевая:
Ой, Сталине, Сталине,
Приди на Балканы!
Ой, друже, друже,
Приди на Балканы!
Мы подошли к танцующим. Поздоровались:
— Добар дан!
— Добар дан! — отвечали нам.
— Вы откуда, не из леса ли? — спросил старик в соломенной шляпе. — А не встречали там моего внучка Марина Стефановича? Он партизан, слава богу. Нынче выслеживает швабов и во-он с той горы подает нам сигналы. Слышите?
И впрямь, ветер донес с высот звук свирели.
— Что же он сигналит?
— Швабов на шоссе Заечар — Салаш нету. Они в бункерах сидят.
— А где русские? — с волнением выпытывал Васко.
— В Прахово на Дунае!
— В Кула! Близко! — закричали женщины и дети. — Сюда идут! Немцы бегут из Румынии и Болгарии. Домой рвутся!
Так вот почему веселился народ в селе Велика-Ясикова! Победоносные советские войска вышли к западным склонам Трансильванских Альп, идут вдоль Дуная, где-то на румыно-югославской границе уже перешли Дунай, а со стороны Болгарии спустились с Западных Балкан от Видина.
С горы на гору перекличкой свирелей прилетела сюда самая радостная из всех вестей. Люди восторженно сообщали друг другу:
— Идут!
Возбужденный происходящим, Васко невольно проговорился, что мы партизаны и идем навстречу русским. Эта его ребячья оплошность немного задержала нас в селе.
Нас тут же усадили перед разостланным ковриком и принялись угощать виноградом. Такого винограда, как здесь, я еще не видел. Тут был и круглый нежно-зеленый с розовым оттенком, почти прозрачный, с просвечивающими пятнышками зерен, и продолговатый розовый, с синевато-пурпурным отливом, и мелкий, темно-лиловый, с матово-сизой кожицей, как будто на ней осел нежный утренний туман.
Я поднялся:
— Нам нужно идти, Васко.
И все нас заторопили:
— Поспешайте. Русские уже за Тимоком.
— Скажите им, что мы ждем. Пусть идут побыстрее.
— А есть у вас волы? — спросил я.
— Овец и кур швабы забрали, а волы есть.
— Тогда вот что, — предложил я. — Везите-ка на дорогу щебень, засыпайте ямы. Подмостите немножко, тогда русские быстрее придут.
Предложение было принято. Нам обещали немедленно же приступить к ремонту дороги. Все согласились с тем, что она и в самом деле вся в выбоинах, грязная — арба еще проберется, а пушка может и застрять.
Тимок, пенясь, с шумом бежал по глубокому руслу. Рядом с тропой, местами исчезая в тоннелях, тянулось полотно железной дороги Заечар — Неготин. Во многих местах рельсы были выворочены. Но шпалы остались, и насыпь сохранилась. Мы с Васко сообразили, что в крайнем случае дивизионная артиллерия может проехать не по дороге, а прямо по шпалам. Были бы только целы и безопасны тоннели.
