Евгения Леваковская - Нейтральной полосы нет
Никите ужасно захотелось попробовать искупаться сейчас в бухточке — в море-то он бы войти не решился. Он хорошо плавал, но самой большой водой в его жизни была Москва-река. Вот если в бухточке… Но у каменной стенки набережной на металлическом стояке висело предупреждение: «Купаться запрещено».
Являться к Громову без звонка не хотелось, поэтому Никита, с сожалением покинув набережную, в его воображении похожую на палубу корабля, поднялся по лестнице на бульвар в очередь к телефонной будке. Его удивила разница температур и самого воздуха. Внизу у моря жарко и влажно, в нескольких метрах выше — сухая прохлада, которая дома сошла бы за добротное тепло. Только что солнца не было, а то — все как обычно в этом городе, запахи деревьев и цветов, музыка, шелест множества ног, нарядные, довольные люди. Даже шум моря был бессилен заглушить шорохи людского множества.
— Шеф, это я, Нико, — бодро и весело доложился Никита за плотно запертой дверью будки. — Все исполнено, шеф.
— Хвалю, Нико, — коротко ответил Громов. Прямо-таки по-военному сказал. Умел сыграть, ничего не скажешь. — Ты откуда?
— Снизу, шеф. Ты же сказал, чтобы не без звонка.
— Правильно. Еще раз хвалю. — Громов помедлил несколько, потом разрешил: — Ладно, поднимайся.
«Сомневался, позвать сразу или нет, хотя результаты из аэропорта должны его крайне интересовать. Или он испугался шитовской милиции и раздумал?»
У Громова была Волкова. Как только Никита показался в дверях, Громов быстро подошел к нему, обеими руками похлопал по плечам и сказал:
— Молодец, Нико! Директору все понравилось, особенно эта твоя «Сиерра». Вот тебе и старомодно! Ну ладно, подробно потом расскажешь. Голодный, конечно? Ешь!
Он широким жестом показал на стол, на котором, как всегда, имелись остатки какой-то еды и бутылка, но бутылка была почти полная. При Громове Волкова, видно, остерегалась распоясываться.
Никита не заставил себя уговаривать, сел за стол и принялся за еду, так ему удобнее было помолчать и сориентироваться в обстановке. В комнате, он это сразу почувствовал, что-то происходило.
Волкова, как и в самый первый раз, когда он ее здесь увидел, сидела на диване, но сейчас не она вещей, а вещи опасливо ее сторонились. Она была трезвая, но напряжена до последнего предела. На приветствие Никиты едва ответила кивком, она не отрывала глаз от Громова. В лице ее, во всей фигуре выражалась та степень растерянности и отчаяния, когда видно, что человек мучительно ищет какого-то решения, выхода. Бледна. Она была бледна, глаза провалились, сейчас ей можно было дать все тридцать.
— Ну и дура, что сделала, — сказал Громов, очевидно продолжая начатый до прихода Никиты разговор. — С наследником было бы не в пример легче пожаловать к мужу.
Слова бросил он резко, грубо, большими шагами взад-вперед бродя по комнате.
Сказанное, да и весь облик Волковой мгновенно прояснили для Никиты ситуацию. Как это Громов втолковывал Шитову? Создать благоприятную почву для скандала… Ей некуда будет деться… Она поедет к мужу… А Волкова, значит, сделала аборт, вот почему, кроме, так сказать, моральной стороны, она так убийственно выглядит.
— Я не хочу к мужу, — проговорила Волкова, не отрывая глаз от Громова, который ни разу не взглянул на нее. На Никиту никто из них не обращал внимания, и потому он мог легко наблюдать за обоими.
— Придется, Инночка, придется. С гастролями, как видишь, пока задерживается, а чужих жен я содержать не подряжался. А к ребеночку, я полагаю, твой супруг более причастен, чем я. Ну, да лиха беда начало. Еще состряпаете.
Сначала Никите показалось, что Громов взбешен, но он быстро убедился — совсем нет! Громов играет гнев, но он абсолютно спокоен, он делает то, что считает нужным, только и всего.
— Я не поеду, Женя! Я не хочу!
Вот тут Громов помаленьку начал закипать. Наверное, он не рассчитывал на такое тихое, но отчаянное упорство. Однако ж какие-то последние удары он, видимо, не хотел при Никите наносить, сказал, теперь уже всем корпусом повернувшись к Волковой:
— Пройди-ка к себе, Пенелопа, да подумай. За двое суток за твой номерок уплачено, а на большее ты не рассчитывай.
Она невольно огляделась.
— И на мое жилище, милая, не рассчитывай. Ты мне не жена и никто. У нас за нравственностью, между прочим, следят. Не пропишут тебя здесь, хоть бы я и хотел. А я не хочу, как ты можешь догадаться. Я занят сейчас. Пошла! — вполголоса приказал он ей, как собаке. И она пошла.
Когда она исчезла, закрыв за собой дверь, Громов подошел и запер дверь на ключ. Он опять был совершенно спокоен.
— Вот так, Нико, — сказал он. — Взять бабу ничего не стоит, а попробуй отделайся. Ну, черт с ними. Все образуется своевременно или несколько позже. Давай докладывай!
Никита вынул и подал Громову свою бумажку. И устно доложил. Они сидели друг против друга за столом, тоже как в первый раз. Еды на тарелочках не осталось — Никита постарался, — бутылка нетронута и отодвинута. Не до выпивки, люди работают.
Опять Никите было удобно есть глазами шефа — доволен ли?
Громов был доволен, очень доволен и не скрывал этого. Он похвалил Никиту, долго молчал, постукивая пальцами по столу и что-то обдумывая.
«Ни от чего он не отказался. Шитов займется Волковой, — видимо, он в этом не сомневается, — а шеф уже занят кассой. Но где же третий? Неужели так и не выплывет третий?»
Никита решил чуть понукнуть Громова.
— Девке я, между прочим, за наживку Мандельштама отдал, — сообщил Никита со вздохом.
Громов оторвался от своих размышлений, глянул на Никиту насмешливо:
— Шестьдесят ре хочешь? А если по номиналу?
«Ох, и привык же ты, артисткин сын, издеваться над своими шестерками».
— А я ничего не хочу! — так же прищурясь и так же одно за другим весомо роняя слова, ответил Никита.
Что ж, пусть шеф так и понимает: Никита не шестерка, не Шитов. Ему, конечно, еще далеко до шефа, но они одной породы, с ним надо считаться.
Громов так и понял. Следовало отдать ему справедливость, в людях он разбирался.
— Хвалю, Нико, — выдал он свое дежурное одобрение. — Сегодня отдыхай. Завтра после четырех позвонишь. Будет у меня встреча с одним нужным человеком. Вот в зависимости…
— Бу сде, шеф, — с готовностью и с достоинством заверил Никита и поднялся. Вроде все как при первом свидании, однако ж не все. Авансовые десятки он отработал.
— Окупится твой Мандельштам, — пообещал Громов. — Скорее, чем думаешь.
И Никита думал, что окупится, и даже скорее, чем рассчитывает Громов. Очень обнадеживала фраза о завтрашней, видимо, определяющей встрече. Становилось теплее, гораздо теплее. Надо думать, прорезался третий…
Когда Никита шел по коридору, за его спиной послышались женские шаги. Правда, с тех пор как появились эти пудовые платформы, женскую поступь можно спутать с мужской. Но шла все-таки женщина.
Никита оглянулся не сразу. Увидел Волкову. Она, наверное, только и ждала его ухода. Она подошла к двери громовского номера и без стука вошла.
«Итак, продолжается битва», — подумал Никита. Сначала он не примерил эту битву к собственным поступкам, но в следующую же минуту вспомнил наказ Корнеева о Волковой. Ну, да в гостинице Громов ей ничего не сделает. Сам он вообще ничего не будет делать, он осторожный, у него шестерки есть.
Однако выйдя на бульвар, Никита замедлил шаг и задумался. А ну как Громов ее все-таки уговорит да и отправит с Шитовым вечерним скорым? В этом случае хорошо, если Шитов надует Громова, заберет свой электроорган да гармошку и просто удерет с Волковой под сень колосовских мест. А вдруг не осмелится надуть?
Никита посмотрел на часы и решил до отхода скорого посидеть на одной из скамеек — благо их великое множество, — с которой просматривался бы подъезд. Место на скамейке нашлось, и он уселся.
Черное небо было в близких звездах, и казалось странным, что море волнуется само по себе, без оглядки на небо, чисто оно или в тучах. Знакомые Никите среднерусские реки всегда зависели от неба. На бульваре шум моря заглушался сухим шелестом шагов по асфальту, близ фонарей красовались, выступая из мрака, цветы, еще темней казались загорелые женские тела в светлых одеждах. И все женщины были красивы.
Хорошо сидеть здесь, бездумно отдыхать…
Никита заметил Волкову сразу, едва она вышла из дверей гостиницы. Он только не сразу подумал, что вот она все-таки вышла, но, подумав, мгновенно собрал себя, засек время, не шевельнулся, чтоб она его не заметила. Сел он с таким расчетом, чтоб если она пойдет к Шитову, то скамейка окажется у нее за спиной.
Так и случилось. Волкова спустилась по ступеням и пошла налево. Никита дал ей сделать несколько шагов, потом не торопясь поднялся и побрел по бульвару фланирующей походкой, на почтительном расстоянии, чтобы только не терять Волкову из виду. На скамейке он просидел более получаса. Можно не сомневаться, Громов за эти тридцать минут ей поддал жару. Не только «создал условия для скандала», надо думать, устроил и сам скандал. Разговор, который застал Никита, уже многого стоил.
