Александр Лебеденко - Лицом к лицу
— Пеший не возьмет, на руках тридцать верст тащить, — сказал Савченко.
— А может, уже и съели, — прибавил Фертов.
— Вы куда гнете? — обернулся к нему резко Синьков.
— Федоров сальцом закусывал. А откуда? В пайке что-то не выдают.
— Где Федоров? — спросил Алексей старшину.
— Послал его посмотреть выезды из деревни. Мост там, весь трясется.
— Приедет — ко мне.
Федоров подскакал к крыльцу, когда командиры расходились по коням. У него был боевой вид, но никто не слушал его рапорта, никто не смотрел в его безусое радостное лицо. Все рассматривали широко раздувшиеся кобуры у седла и мешок, притороченный к луке. Всем бросилось в глаза, что ничего этого раньше не было.
Алексей ткнул нагайкой в кобуры и сказал:
— Чего набил в кобуры? Чтобы коню было легче?
— Бельишко закатал, товарищ комиссар.
— Покажи бельишко, — предложил Алексей.
Федоров решил взять смехом. Он повернул коня, как бы становясь в ряд, и буркнул:
— Нестираное, вонят здорово.
— Покажи сейчас, — вплотную подошел Алексей.
Он начал, а Федоров кончил развязывать ремешки.
По лицу было видно — ему уже все равно. Больше того — он чувствовал себя героем. Пускай же все смотрят!
В кобуре, в газетной бумаге, были две большие, сложенные мякотью внутрь пластины сала.
— Ваше сало? — спросил Федоров хозяйку, которая вышла на крыльцо.
Хозяйка перекладывала сало в руках. Это не похоже было на ее сало. Но это было все-таки сало.
— Возьмите… Кажи другую, — сказал Алексей.
В другой кобуре была смятая в комок, неощипанная курица. Ее приветствовали взрывом смеха. Веселей всех смеялся Федоров.
— Ваша курица?.. Но позвольте… В кладовой ведь не могла быть птица.
— Он и в курятник дорогу найдет, — подсказал Савченко.
— Савченко, на место! — скомандовал, не выдержав, Синьков.
Савченко, мигая и оглядываясь, побрел к орудиям.
— Где ты взял все это? — спросил Федорова командир.
— На деревне… купил.
— А почему у курицы голова отвернута? Разве так продают?
— Хозяйка, наверно, стерва была…
— Сам ты стервец! — крикнул Алексей. — Я тебя под суд отдам. Сколько с нас причитается за все? — спросил он хозяйку. — За все, и за сапоги.
— Денег таких нет, — намекнул Синьков.
— Полгода зарплаты отдам! — хлестнул нагайкой Алексей. — Если кто что еще — трибунал! Никого не пожалею!
Хозяйка спросила какую-то скромную сумму, и казначей расплатился с нею, взяв расписку. Алексей, мрачный, как зимняя туча, поехал вперед. Как пришибленный, ехал за ним Федоров. Он порывался что-то сказать комиссару, но, увидев отяжелевшее, злое лицо Алексея, опустил поводья.
Остановившись у гулкого телеграфного столба, Сверчков пропускал мимо себя батарею. Цепью тяжелых, медленно перекатывающихся ходов шли орудия и зарядные ящики. Груженные горами красноармейского барахла, ныряли в ухабах выносливые обозные фурманки. Щелкая железом, прыгали по буграм двуколки. Знакомая картина. Окрики старшины, фейерверкеров, мерная поступь командирского коня. Память легко перелетала отсюда, с лифляндских долин, через события восемнадцатого года к батарейным позициям в Полесье. Такие же щербины крыш, портящие линию горизонта, рощицы у рек и ручьев, ползущая по проселку одинокая телега, рваное небо — то небо, которое легко можно не замечать в городе, — и тяжелый шаг перегруженных лошадей.
И вот раздастся команда, и эти люди, со звездочкой вместо кокарды, установят гаубицы, телефонисты забросят в леса, в окопы провод, командиры сядут у цейсовых труб, и батарея опять откроет могущественный артиллерийский огонь.
Есть ли какие-нибудь сомнения в этом? Никаких. И своя пехота не ворвется на батарею, чтобы штыком проткнуть приказывающих стрелять командиров, Здесь есть сила, способная привести в подчинение одинокого бунтаря, ослушника новой дисциплины. За комиссаром стоят коллектив, трибунал, Особый отдел. За ним стоит группа спаянных одной идеей и волей людей, наиболее культурных, грамотных, ведущих за собой всю массу. Да, всю массу. Может быть, кроме таких, как Савченко, Фертов, Коротковы.
Батарея — опять орудие боя, верное и сильное. Это опять — армия, хотя здесь те же люди, которые в семнадцатом отказывались идти в наступление, которые убивали офицера за выстрел, срывающий перемирие, заключенное самими солдатами. Здесь есть то, чего не хватало армии царя. Солдаты отказывались повиноваться — и офицеры упали на дно, как падают весной камни, занесенные на лед еще зимою. В Красной Армии дисциплина еще недостаточно сильна, но ее нельзя уничтожить вовсе, покуда в частях существует проникнутый одной идеей партийный коллектив.
Мимо уже катился батарейный обоз. Не хватало зарядных ящиков. На сотне крестьянских телег, укутанные в сено, продвигались за батареей бомбы и шрапнели. На облучках, покуривая трубку, в тулупах, в валенках и сапогах, в черных барашковых шапках, сидели бородачи и деды. Мобилизованные Советами, они отсчитывали километры, пробиваясь за армией. Они заплетали думу об оставленных домах с мелкой и тряской тревогой обозного похода, с дымом своих трубок. Они кормились из красноармейского котла, доедали домашнее, копили деньги, выплачиваемые интендантством. Но среди них, к удивлению Сверчкова, не было ни уныния, ни ропота. Они ходатайствовали только о коротких переходах и о стоянках в деревне, где есть крыша для человека и навес для коня.
В деревушке Федоров зашел к комиссару. Алексей смотрел на него гневно.
— Ну, что?
— Товарищ комиссар, это ж не ее сало. Купил я сало. А кура — не знаю чья… Ну, это верно — куру на огороде поймал, голову отвернул.
— У кого купил сало?
— Не могу сказать, товарищ комиссар… А только купил.
— Чего же ты там не говорил? Где ж теперь проверить? У крестьянина купил?
— Не могу сказать А только крестом-богом клянусь.
— Иди ты со своим крестом-богом!
— Что б я сдох…
— У кого, говори? — Алексей взревел, не выдержав. Синьков, готовясь к успокоительному жесту, подвинулся ближе.
— Эх ты, рвань! — вмешался вестовой Симонов. — Скажи прямо — Фертов продал.
— А ты заткнись, сука! — ругнулся Федоров. — Кто тебя за язык тянет?
— Зови Фертова, — скомандовал Алексей. — А ты, Константин, — отвел он в сторону Каспарова, — посмотри с фейерверкером вещи этих трепачей.
Фертова пришлось оторвать от игры в трынку. Он вошел, большой, под потолок, и мягкий, как соломенное чучело. Увидев Федорова, насупился. Федоров не смотрел на него вовсе.
— Фертов, сало Федорову продавал? — спросил Алексей.
— Продавал… Кажется…
— Сам где взял?
— Купил. Где же иначе? Там целый базар, в деревне.
— Почем платил?
— Полторы желтухи за фунт.
— А ты почем купил?
— По керенке…
Видно было — Федоров не врет и не понимает, почему Фертов изменил цену.
— По дружбе, значит, уступил? — съязвил Алексей.
— А в чем дело, товарищ комиссар? — вскинул голову Фертов. — Почем хочу — продаю, почем хочу — покупаю.
Комиссар молчал, и Фертов медленно переступил высокий порог, не закрыв за собою двери. В окно было видно: вся компания — Савченко, Фертов, Плахотин отправились к орудиям. Возвращался Каспаров. У Савченки и Фертова, кроме чемоданчиков, оказались мешки, привязанные к ходу орудия. Взводный свалил их на снег. Из мешков текла сукровица.
— Чего ты, дурак, там не сказал? — напустился Алексей на Федорова. — Они ведь спали рядом, а там за стеной и кладовая. А теперь тоже скажут — купили. Снять вещи с передков! Пусть на плечах тянут, — рассердился Алексей и отправился к обозникам, приехавшим с сеном.
Но Савченко и Фертов шли до самого Мариенбурга пустые, хотя с ходов были сняты принадлежавшие им мешки и ранцы. Федоров сообщил — все у Коротковых на фуражных повозках. Алексей отматерил и решил в Мариенбурге поговорить с ребятами крепко.
В Мариенбурге была дневка. Маленький городишко, в котором от прошлых времен остался только розовый костел и кусок крепостной стены, заметно стегнула плеть войны. Выбитые перестрелкой стекла нечем было заменить. Штукатурка пестрела следами пуль. На огородах — подозрительные круглые ямки. Один квартал лег черным ковром пожарища, подняв кверху щербатые зубья обгорелых труб.
Дома стояли на запоре, ходили через задние двери, в погребах лежала солома, прикрытая тряпьем, — постель на дни обстрела. Бесстрашные старухи в серых платках останавливались на улице, оглядывая гаубицы и зарядные ящики.
Штаб помещался в большом гладкостенном и скучном доме против костела. Двор кишел красноармейцами. У крыльца — верховые лошади и мотоциклеты.
Алексей и Синьков пропадали в штабе у начальника артиллерии, в агитпропотделе. Командиры и красноармейцы раздобыли молока, яиц. На хозяйских сковородах зашипела яичница-глазунья.
