Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
Но в конечном счете, в последней, так сказать, инстанции истины, его несомненно ждет женщина с печальными, чуть раскосыми, голубыми, серыми, льдистыми глазами, с набальзамированным телом жрицы и пересохшими от долгой жажды губами. Веселая, шальная, тихая, целомудренная, распутная, молодая, старая, добрая, злая, жадная, щедрая, корыстная, бескорыстная женщина ждет его там, за дверью, в комнате с синими шторами.
28Все в этом мире намечено, расписано и предписано заранее: радоваться, страдать, идти по этой дороге, сворачивать на ту, возвращаться, болеть, выздоравливать, быть счастливым, несчастным, существовать или не существовать.
Все предписано и предопределено. Генами, антигенами, обстоятельствами, встречами, расставаниями, любовью, ненавистью, игрой случая, сменой времен года, возрастов, поколений, формаций. Предопределено и обусловлено волей, безволием, жаждой жизни и смерти, самоутверждением и самоуничтожением, благородством и подлостью, смелостью и трусостью, умом, глупостью, инстинктом, сердцем, душой, интеллектом, логикой и абсурдом.
Отверженному и возвеличенному, нищему и богатому, низкому и высокому, доброму мученику и озлобленному счастливцу — все предписано и прописано. Все, что требуется. Все, что требуется и что нужно. Всем всего дано и завещано от рождения поровну, уравновешено на точнейших весах, но только завещание сокрыто, сумма наследства не оглашена — и потому мир оплодотворен движением жизни. Великой тайной перевоплощений и дискретных скачков, способностью излучать и поглощать, быть волной и корпускулой, духом и телом. С орбиты на орбиту, из грязи в князи, из поднебесья — на землю! И потому непрестанны эти скачки, непрерывно вращение, неостановимо движение, неуловима пространственно-временная координата. Дабы длилось и пребывало вовеки все сущее, предопределенное небом, начальством, ходом истории, биоритмами, климатическими показателями, фазой луны, продолжительностью дня и ночи, расположением звезд и новыми медицинскими назначениями профессора Петросяна, по-прежнему обеспокоенному состоянием здоровья пациента из палаты № 3.
Грант Мовсесович делает все возможное, чтобы помочь больному поверить в собственное выздоровление. Отказаться от прошлого ради будущего. От многого ради самого необходимого. Это и означает — купировать. Это и называется — реабилитировать. Выявить основное, подавить побочное. Сконцентрировать жизнь, личность, не дать ей рассеяться в пространстве. Вернуть ее в пределы земной человеческой оболочки.
Грант Мовсесович разделяет общепринятую точку зрения, считая социально-психологическую неустойчивость и разрушение системы ценностей основными причинами любого психического кризиса. Причинами болезни подавляющего большинства своих пациентов. Чаще всего в отделение попадают люди так называемых интеллигентных профессий или молодежь. Люди тонкой душевной структуры, поврежденной грубой механической обработкой. Подчиненные, сломленные давлением сверху. Начальники, изувеченные давлением со всех сторон. Женщины и мужчины, пережившие личную драму. Каждый из них в чем-то разуверился, разочаровался. Кто в вечной любви. Кто в социальной справедливости. Кто в неизбежности победы добра над злом. Кому-то разорвали внутренности центробежные силы. Кому-то раздавили — центростремительные. Пришли в противоречие соматика и психика. Психика и соматика. Художники становились пациентами отделения зачастую лишь потому, что не умели быть художниками. Чиновники — потому что им не удавалось стать творцами. Подавление естественной профессиональной необходимости отказаться от себя вчерашнего ради себя завтрашнего приводила в отделение кризисных состояний представителей самых разных профессий. Профессиональный травматизм сплошь и рядом соседствовал с бытовым. Длительно находясь под многоступенчатым прессом, люди испытывали стресс, переходили в депрессивное состояние, вешались, перерезали вены, пили кислоты. А также щелочи. Людей привозили в городскую больницу с сожженными пищеводами, разбитыми головами, с перерезанными или напрочь отрезанными членами, которые оказывались для их обладателей как бы лишними. Некоторые приходили сами, других доставляли родственники. Кто-то навсегда упускал возможность вернуться к жизни только потому, что не знал о существовании отделения кризисных состояний. О существовании Гранта Мовсесовича Петросяна.
Все оборудование, вся сложная техника, накопленная в отделении, существовала здесь лишь для того, чтобы противодействовать другой — раздавливающей, разрывающей, рассверливающей, распиливающей, распинающей человека, манипулирующей им, подчиняющей себе, подавляющей сопротивляемость живого организма, содействующей развитию любой из форм губительной болезни. С другой стороны, больничная техника существовала и действовала в соответствии с теми же законами физики, химии, математики. То есть это была своего рода антитехника, а отделение кризисных состояний — своего рода укрепленным бункером, центром сопротивления, научно-исследовательским учреждением и одновременно — опытным полем жизни. Крепостью-монастырем и красным уголком Астрала. Теплицей. Оранжереей. Парником, где взращивались хрупкие ростки покалеченных жизней…
Профессор Петросян в своем кабинете. Профессор Петросян задумчиво потирает согнутым пальцем шершавую щеку. Профессор Петросян разминает сигарету, сыплет на брюки табак. В результате размышлений он приходит к выводу, что больному Усову из палаты № 3 пора назначить иглоукалывание, а больному той же палаты Кустову — аутотренинг. С третьим больным было бы желательно провести курс лечения гипнозом. Но молодой человек не гипнабелен — вот в чем проблема.
Иглоукалыванием в отделении занимается врач Мурзаханов, по кличке Китаец. Кличка относится более к специальности, нежели к внешности. Китаец — типичный европеец — скорее похож на какого-нибудь выпускника золотомедалиста колледжа Лойолы, магистра тайных искусств, лауреата премии имени Святой Инквизиции. Зато кабинет Китайца — самая настоящая буддийская пагода. Темное дерево, запахи тропиков, тишина и полумрак. На виду весь набор инструментов: иглы большие, средние, малые. Плакаты с ритуальными изображениями человеческого тела и его отдельных частей. Неких общих, а также отдельно женских и отдельно мужских. Красочно обозначены сакральные точки-мишени: как в тире…
Обнаженный писатель Усов распят на циновке. Обнаженный писатель Усов приколот иглами к полу. Китаец склоняется к жертве, вгоняет еще одну. Левую ногу писателя Усова распирает, будто туда вбили клин. Десятками стальных дротиков проколот, зафиксирован в пространстве писатель Усов. Ноги. Руки. Даже уши — как у Гулливера.
— Веруете? — вопрошает иезуит, покачивая указательным пальцем кончик иглы, торчащей из тела.
— Во веки веков, — отвечает распятый святой Себастьян. — In saecula saeculorum. Кхе!
Перед казнью он снял очки. Голубые подслеповатые глаза закатились, Блаженный святой Себастьян, невольник терзаемой плоти, презрев свою плоть, воспарил духом.
— А теперь? — испытует его Китаец, теребя другую иглу.
— Ин секуля секулёрум, — снова выдыхает святой Себастьян и чувствует, как онемевшая рука начинает вдруг наливаться свинцом.
— С вами интересно работать, — замечает иезуит бесстрастно.
Он набрасывает байковое одеяло на тело мученика. Вглядывается в цвет его глаз. Святой Себастьян готов. Приготовлен к святому причастию.
Храм наполняется благовониями. Сыро пахнет розами и цикламенами — как после выноса тела. Где-то вдалеке звучит торжественный гимн. Хоронят женщину, святую уже при жизни. Ее муж терпит муки во искупление собственных грехов. Во имя Ее плоть его угнетается, умерщвляется, дух воспаряет, нимб уже светится над головой. Внутренним взором он прозревает лик святой мадонны: гладко убранные волосы, сомкнутые губы, скорбящие глаза, тонкие пальцы рук, придерживающие ниспадающие на облака одежды. Мысленно он устремляется ей навстречу. Делает невероятное над собой усилие, но, слабо дернувшись, обвисает на кресте.
— Устали? — участливо спрашивает ученик Лойолы, вновь бередя дротики, дабы не прекратилась очистительная мука, поднося к лицу святого зловонную губку, смоченную уксусом и желчью.
Святой лицезрит святую Троицу — единую эссенцию в трех экзистенциях. Он зрит мадонну. Тело затекло и уже не принадлежит ему. Члены застыли и уже не болят, а только ноют. Порка мадонна! Грехи наши тяжкие!..
Нестерпимый запах исходит от губки, смоченной уксусом и желчью. Дабы нимб его засиял ярче, ему дают нюхать sal ammoniacum, или sal armeniacum[51], рекомендуемую в таких случаях древним алхимиком и чернокнижником Василием Валентином, а также заведующим отделением кризисных состояний профессором Грантом Петросяном.
