Зултурган — трава степная - Бадмаев Алексей Балдуевич
За долгую жизнь Онгаш научился привыкать к любой обстановке. Поэтому как только он ощутил удар в висок и почувствовал на руках путы, тут же догадался, куда их занесло.
К исходу 1923 года все свои и пришлые в степь со стороны Северного Кавказа и Дона, гонимые судьбой и обозленные на новую власть, были выловлены по балкам и камышам. Настало затишье. Усмирял и гнал прочь бандитов военком Калмыкии Алексей Григорьевич Маслов со своими бесстрашными соратниками из местной бедноты. Люди вздохнули облегченно. Но вдруг летом бывший холуй князя Тюменя, Доржи Цабиров, сколотил еще одну кучку головорезов. Цабиров и в должности управляющего не отличался добротой к скотоводам, а тут, имея под рукой десятка три недобитков, в большинстве своем осужденных за преступления заочно, совсем осатанел… Попасть в руки приспешников Цабирова — это означало верную гибель. Однако не о себе теперь думал Онгаш. Его куда больше занимал Долан Малзанов. Струсить настолько, что разболтать о долгожданном обозе с хлебом для голодающих! Нет, Онгаш спокойно принял бы смерть ради спасения десятков, а может быть, и сотен сородичей. Сначала Онгаш думал, что Долан «подарил» палачам обоз ради спасения собственной шкуры. По прибытии Цабирова выяснилось совсем иное: Долан Малзанов давно в сговоре с бандитами! Выходит, что Долан такой же враг Онгашу, как и Доржи, хотя сидит в исполкоме улуса.
Хотон Барвык, принесший так много переживаний и Онгашу, и Долану, всадники объехали стороной. Степь уже была окутана серой дымкой, красноватый с утра диск солнца стал бледнеть, словно растворяться в тумане.
Под копытами лошадей со звоном ломались подбеленные изморозью безлистые стебли трав. Скоро путники въехали в Кукан, где уцелело шесть глинобитных мазанок и около десятка кибиток. У одной из мазанок всадники спешились. Придержал лошадей и Онгаш, правивший подводой. Первым сошел с коня Цабиров, по привычке тронув чалму.
Онгашу был в диковинку такой головной убор на калмыке. Да и не только Онгашу. Появление человека в чалме вызвало в степи сначала удивление, а когда люди узнали, что творится вокруг по велению носителя чалмы, прокляли сначала Цабирова, затем и его чалму. Цабиров же просто хотел чем-нибудь отличаться от других налетчиков, пусть только внешне, и нечаянный турецкий трофей пригодился ему как никогда прежде.
Когда все было обговорено между Цабировым и Доланом и главарю оставалось лишь повидаться с Бергясом, носитель чалмы решил выяснить: что же ему делать со стариком Онгашем, который все еще оставался пленником.
— Как быть с этим ворчливым дедом? — спросил Цабиров, поигрывая плетью. В каком-нибудь другом случае это был для него совсем праздный вопрос. Но речь шла о доверенном лице Бергяса. Старик чуть не за пазухой берег пузырек с мочой своего старосты.
— Не дед, а какое-то наваждение! — в свою очередь пожаловался Долан. — Всюду нос сует, поучает. Давно бы пора в расход, но Бергяс ждет его возвращения и, если хлопнем его, станет допытываться, пока не узнает все…
— Степь — как огромный стог сена, а человек в ней — иголка, — напомнил Цабиров.
— С Бергясом шутки плохи! — повторил Долан, раздумывая. — Разве что взять его с собой при налете на обоз и там пристукнуть?
Так и не приняв решения, Долан с Цабировым пришли в мазанку, где отлеживался после злоключений на кургане старик.
— Знахарь, оказывается, уехал в другой хотон к больной женщине, — сказал Долан. — Так что вы, отец, полежите здесь до моего возвращения. Мне нужно кое-куда заглянуть по делам. А вы без меня ни шагу от дома, иначе и поручения не выполните, и прибьют вас здесь ненароком.
Старик понял, что его почему-то не хотят отпустить. Он обеспокоенно завозился на кошме, пытаясь приподняться. Хотелось плюнуть бессовестному Долану в лицо. Но что-то все же удерживало его от этого поступка. Мучительно вызревал в слабом, утомленном переживаниями мозгу иной план, пока до конца неясный ему самому.
— Ладно уж, — проворчал Онгаш. — Только не забудь обо мне, вели этим стервецам привезти сюда знахаря или скажи обо всем Бергясу… Скажешь?
— Скажу, скажу! — проговорил Долан, отворачиваясь.
Скоро послышался цокот копыт его скакуна.
Кроме глухонемой или притворяющейся убогой старушки за целый день в мазанку никто не заглянул. Старушка принесла чай и кусок лепешки. В другой раз — кусок холодного мяса… Окна совсем узкие, дверь открывается наружу. У порога с надворья сидит или лежит на куске кошмы сторожевой. Толкни дверь — тут же поднимает голову…
«Как бы все-таки дать знать Церену о логове, бандитов?.. Ох, стервецы! Вот стервецы!» — вздыхал Онгаш, он не мог простить бритоголовому — заставил раздеться старика чуть не догола, оскорблял, больно толкнул в грудь рукоятью плетки.
Долго тянутся минуты и часы в заключении! А тут еще дразнит храпом подвыпивший часовой, ревет как конь с перерезанным горлом!
Совсем нежданно в узкое окошко сунулась вихрастая голова замурзанного мальчонки. Онгаш поманил его пальцем. Малец и не думал уходить. Но когда Онгаш приблизился к нему и смерил взглядом, ругнулся с досады. Пареньку было лет семь, не больше. Глазастенький, он с любопытством наблюдал, как бородатый человек отколупывает черными ногтями замазку, выставляя кусок стекла размером в ладонь…
Малец совсем! Да ведь живая душа! Хоть что-нибудь да поймет из дедушкиных слов.
— Зовут-то тебя как, внучек? — спросил Онгаш для начала.
— Мокон я… А что ты тут делаешь, аака?
— Мое имя Онгаш! — прошептал старик в самое ухо мальчику. — Запомнил? Я из хотона Чоносов… Слышал о таком хотоне?
Мальчик понимающе кивнул.
Чтобы привлечь маленького Мокона, старик отыскал в кармане складной ножик, которым обычно нарезал мясо в миске — это была единственная ценная вещица у Онгаша.
— Ты чей будешь, Мокон?
— Сын Очира, — бойко ответил мальчик, обрадованный подарком. — За что они вас?
— За то, что хочу людям добра! — сказал старик. — И тебе тоже! Расти большой, будешь отцу и матери помощником…
— Отца у меня нет, — уставясь в заросшее лицо нежадного дедушки, сказал маленький Мокон. — Я буду помогать брату Бамбышу! Он у меня знаете какой храбрый? Он — комсомол!
— Тс-с! — приложил палец к губам старик. Он уже слыхал это слово и знал, что оно означает. — Нельзя так говорить сейчас… Это плохие люди, — старик кивнул на спящего часового. — Они запрут Бамбыша, как меня, и потом застрелят из ружья.
— Как бы не так! — блеснув черными глазенками, ответил всезнающий Мокон. — Бамбыш спрятался! Только мама знает!..
— Вот и хорошо! — радовался старик вместе с малышом надежному укрытию его брата. — А ты мог бы передать сам или через маму один секрет Бамбышу?
— Я ему этот ножик передам! — пообещал мальчик, опуская складень за пазуху.
— Умница! — похвалил Онгаш. — А еще передай брату то, что я тебе сейчас скажу…
Онгаш задумался. Положение его представлялось ему ясно. Он стал невольным свидетелем предательства Долана, и тот уже наверняка распорядится о его судьбе — человека, знающего слишком много.
— Сколько, ты говоришь, тебе годков, внучек?
— Семь, — подтвердил Мокон.
Онгаш неторопливо, слово по слову стал говорить мальчику о том, что где-то по степи идет большой обоз с хлебом для него, для его мамы и для Бамбыша… Хлеб этот собираются отнять те конные, что сейчас разъезжают по хотону Кукан. Нужно помешать банде, а сделать это может лишь брат Мокона — Бамбыш, если сейчас же сядет на коня и поскачет в улус…
— Я все передам своей маме! — пообещал мальчик, оглядываясь, поддергивая штанишки.
— Храни тебя бурхан, мой мальчик! — проговорил Онгаш, смахивая непрошеную слезу с заросшей щеки. — Может, вы с Бамбышем успеете и меня спасти!
Мальчик отлепился от подоконника и скакнул за угол мазанки.
Отослав паренька, Онгаш засомневался в успехе своей задумки. Что ни говори, несмышленышу только семь. Пока добежит до кибитки, все выветрится из головы… Да и как мать комсомольца посмотрит на все это? Не всякая женщина отпустит в этакое время сына из укрытия.
