Адриан Романовский - Верность
Аннамит-полицейский провожал матросов восхищённей улыбкой; что они пропели, он не знал, но смело и бодро идущая команда заворожила его. Вот пойти бы с ними! Неосуществимая мечта: он на посту…
На другой день Клюсс беседовал с Иоффе в роскошном люксе «Палас-отеля». Присутствовали военный атташе Геккер и секретарь посла Левин. Иоффе и его молодой супруге очень понравилась встреча на вокзале. Сразу же по выходе из вагона они были окружены русскими матросами. Когда в вокзальной сутолоке замелькали бушлаты, бескозырки и молодые решительные лица, посол непроизвольно вспомнил слова поэта:
…Герои, скитальцы морей, альбатросы.
Застольные гости громовых пиров.
Орлиное племя, матросы, матросы…
Без них трудно воспроизвести в памяти любой эпизод русской революции: матросский отряд, матросский конвой, матросский бронепоезд. Ведь и Ленина на Финляндском вокзале первыми встречали именно матросы.
А вот и их преданный революции командир.
— С огромным удовольствием мы поехали бы в Японию на вашем судне, товарищ Клюсс. И политическое значение такой поездки было бы велико. Но, к сожалению, наша Советская Родина ещё недостаточно богата. Я привез для вас только две тысячи долларов. Остальные деньги вам придется ещё ждать.
Клюсс поблагодарил: две тысячи выручат корабль из крайне тяжелого положения, дадут возможность сделать часть неотложных платежей. Но они не покроют даже трети задолженности, а скоро наступит китайский Новый год, и, по местному обычаю, долги должны погашаться до его наступления. Поставщики сами зачастую являются посредниками и также обязаны произвести расплату в этот срок.
— Но я считаю, — заключил Клюсс, — что положение можно в значительной мере смягчить, если вы найдете возможным выдать мне авансом еще тысячу долларов.
Иоффе переглянулся с Левиным и улыбнулся:
— У вас скромные аппетиты, товарищ командир. Александр Иванович, если я не ошибся? Хорошо, дадим вам еще тысячу долларов из моих дорожных сумм. А в Москву я сегодня же дам телеграмму, чтобы там поторопились с деньгами.
Прощаясь, Иоффе обещал на другой день посетить «Адмирал Завойко» и познакомиться с его экипажем.
Утром для встречи посла была выстроена команда. Легкий верховой ветерок играл ленточками бескозырок. Большой паровой катер встретили «захождением». Все замерли. Слышно было только, как прозвонил малинный телеграф, как бурлила вода под лопастями винта. Тишину нарушил громкий, уверенный голос командира, отдававшего послу у трапа строевой рапорт.
В сопровождении Клюсса на верхнюю палубу поднялись Иоффе, Геккер, Левин и Элледер. Матросы с уважением разглядывали невысокую, слегка тучную фигуру посла и его окладистую черную бороду.
Поздоровавшись с офицерами и командой, Иоффе обратился к экипажу с речью, благодарил за верность Родине на чужбине, поздравил с подъемом красного советского флага.
Команда ответила громким «ура». Затем секретарь посла зачитал открытое письмо Иоффе, адресованное Клюссу:
— «Многоуважаемый Александр Иванович! В тяжелую годину измены и предательства на Дальнем Востоке вы с командой вверенной вам яхты «Адмирал Завойко» остались верны рабоче-крестьянскому правительству. В эти годы, даже вынужденные работать под андреевским флагом царизма, вы честно и энергично защищали интересы нашего Советского Отечества. Теперь, когда рабочие и крестьяне победили всех своих врагов и водрузили повсюду Красное знамя, которое развевается также и на «Адмирале Завойко», я передаю вам и всем вашим сотрудникам сердечное спасибо российского правительства в твердой уверенности, что под флагом нашей республики «Адмирал Завойко» ещё более отличится. В ознаменование сего прошу принять от меня всей команде «Адмирала Завойко» наградные, а вам препровождаю серебряный портсигар с Гербом РСФСР».
Получив наградные, Беловеский собрался к Воробьевой. Он застал её за укладкой чемоданов.
— Вот, кстати, Михаил Иванович! — воскликнула она. — А я уже хотела за вами послать.
— Чтобы проводил и простился? — отвечал штурман с печальной улыбкой.
— Да, Михаил Иванович. Послезавтра вы меня проводите, а не я вас в ближайшие дни. Всё равно перед смертью не надышишься!
— Так лучше?
— Не лучше, а для меня легче. Глупый мальчик, вы совсем не знаете, на что способна женщина. Провожая вас я могла бы потерять контроль над собой и наделать глупостей. Могла бы вас скомпрометировать. — Из её глаз хлынули слезы. Она не старалась их скрыть, не утирала их платочком, который машинально держала в руках, и не отрываясь смотрела в глаза Беловескому, пока штурман не обнял её и не привлек к себе. Вышколенная прислуга мгновенно исчезла, и они остались совсем одни.
Успокоившись, Нина Антоновна сообщила штурману подробности: она едет в Лос-Анджелес на американском грузопассажирском пароходе. Бордингхаус продан Нелли. Половину она получила наличными, на остаток выдан вексель. Жаннетту она выпишет к себе, как только устроится, и откроет там маленькое ателье дамских шляп. Американки так падки на парижские модели!
Беловеский рассеянно слушал болтовню о шляпах. Он понимал её назначение: отвлечь их обоих хоть на полчаса от главного — близкой разлуки. Он знал, что любим, да и сам успел привыкнуть и привязаться к теперь уже не загадочной для него женщине. Она всегда могла быть такой, как ему хотелось, могла разделять его интересы и некоторые чувства, доставала ему подчас редкую иностранную литературу, знакомила с интересными людьми. Могла быть отзывчивым другом, но только шанхайским. На большее она была явно неспособна и этого не скрывала. Теперь прощай, Шанхай, а значит, и Нина. Ни на мгновение у него не возникло намерения идти за ней или звать её за собой. После объяснения в Ханчжоу она это поняла и больше не пыталась даже намеками звать его в эмиграцию. Беловеский был ей благодарен за выдержку, бескорыстие и уважение к избранному им пути, жалел и щадил её позднюю любовь, но… такова жизнь: она состоит из встреч и расставаний. Именно поэтому она и прекрасна, думал он. Боль разлуки сменится радостью встреч в родном Владивостоке. Беловеский родился и рос в Петрограде, там и сейчас живет его мать. Но Владивосток лучше! Как много там знакомых и незнакомых. Он был наивно убежден, что все они его ждут и все будут ему рады. Одно его мучило: там уже не будет Наташи. Никогда для него её не будет. Она теперь чужая, иностранка! И никогда не умрут воспоминания о самых романтичных, самых прекрасных в его жизни встречах в Прохорах. Наташа навсегда осталась в его памяти такой, как тогда на вокзале во Владивостоке, с печальной улыбкой и нежным упреком во взгляде. Не будет Наташи, не будет Нины. Между ними уже ложится жестокая граница даже не государств — враждебных политических систем… Для того чтобы она исчезла, нужно много, очень много времени, усилий и перемен. Но один он не останется. На Родине он должен найти и найдет любящую и верную жену. Найдет внезапно, случайно. Как нашел Глинков. В это Беловеский верил с эгоизмом молодости, и это его утешало. Кроме того, ведь главное не женщины, а флот!.. Хуже обстоит дело у Нины, но чем ей можно помочь?
— Ты не спросил меня даже, почему я решила ехать к Наташе.
— А в самом деле, почему? Ты её совсем не знаешь, и вдруг…
— Какой ты все-таки глупый! Прости, недогадливый… Скоро, очень скоро у неё родится ребенок. Я уверена, что это будет сын. И я хочу быть около него…
Они долго молчали. Наконец Беловеский спросил:
— Это тебя утешит? Примирит с неизбежностью?
— Думаю, что да. К сожалению, я неспособна на то, на что оказалась способной Наташа. Неспособна от рождения. Именно потому у меня так трагично сложилась жизнь.
В этот вечер и ночь, которую они провели вдвоем, Беловеский узнал новости: Воробьева устроила Волчанецкого и Глаголева в английскую пароходную компанию «Батерфильд энд Свайр».
Оба уже в море. Хотела устроить и Буланина, который сбежал с «Магнита», но ни один капитан его не берет. Добровольский играл на бирже, нагрел какого-то филиппинского бизнесмена на кругленькую сумму и поспешил уехать в Канаду, забыв про свои обещания Жаннетте. Бедняжка была уверена, что он возьмет её с собой, даже чемоданы уложила. Нелли тайно повенчалась с Глаголевым. Пока это секрет. Особенно от Жаннетты, которая и здесь оказалась в проигрыше.
— Вот поэтому я и хочу взять её с собой, — заключила Нина Антоновна.
Беловеский знал, что есть и другая причина: Жаннетта была нужна самой Воробьевой: без неё никакого ателье не получится. Молодая пикантная француженка — живая приманка. А если бросить её в Шанхае, она от Нелли уйдет, сделается добычей иезуитов, которые упрячут её в свой монастырь. «Но какой у Нины такт и умение располагать к себе самых разнообразных женщин», — думал он.
Провожая её, на борту парохода он подарил ей случайно купленный у незнакомого белогвардейца восьмикратный «фоклендер»,[69] со спешно заказанной серебряной пластинкой, на которой было выгравировано: «Alea jacta est»,[70] с подписью и датой. Этот подарок ей очень понравился, и она даже улыбнулась сквозь слезы.
