Ефим Зозуля - Мастерская человеков (сборник)
Mad
Карикатурист. Похож на англичанина. Чопорен, холоден. Говорит с застывшим лицом. Очень тактичен.
Я. Г. Натансон
Издатель «Одесских новостей». Господин с желтой бородкой и рыбьими глазами. Любит кататься на автомобиле и смотреть по сторонам. Легкий и щедрый человек. Страстно любит почет и тайно мечтает стать сербским консулом.
В. Надель
Полжизни своей проводит в Крыму, а в остальное время ходит по одесским улицам вдоль стен со своим мечтательно-наивным и рассеянно-угнетенным лицом. Жалуется на одиночество. В Крыму пишет об Одессе. В Одессе – о Крыме.
П. Нилус
Беллетрист и художник. Среднего роста мужчина с сытой и чуть топорной нижней половиной лица. Незримо пишет романы и озаглавливает приблизительно так: «Жизнь».
Но, глядя на него, поневоле думается: нет, брат, о жизни ты не напишешь.
Н. Осипович
Самый нужный человек в Одессе: издает популярный «журнал для еврейских детей» «Колосья». Но еврейским «дитятей» в данном случае оказывается один только корректор – да и то за приличное вознаграждение.
Коренастый короткошеий человечек. Похож больше на шахдена или на ходатая по бракоразводным делам, чем на литератора.
Пишет еще в «Современном мире» и часто справляется в адресном столе, где находится слава, а также где бы добыть грамматику.
С. Пен
Адвокат, раввин и истинно курчавый еврей. Пишет надрывно-патетически и любит такие фразы, как «великий русский язык». Уверяет, что пишет не чернилами, а кровью. Летом же ездит за границу.
Фауст
Среднего роста, чернобородый еврей, лет сорока. Выражение лица несколько затаенноехидное. Нос крючком. Одет неважно. Когда сидит в театре, в первых рядах, то смущенно уходит головой в плечи, жадно, пугливо смотрит по сторонам и мнет программу.
А. Ценовский
Журналист, композитор, дирижер, врач, беспощадный обличитель зла и защитник угнетенных и оскорбленных.
На редкость толковый человек. Никогда ничего не путает! Еще ни разу не случилось, чтобы он в редакцию вместо статьи прислал ноты, продирижировал бы симфонию – пером, а угнетенных защитил бы дирижерской палкой.
Прямо изумительный человек!
Ш. Шварц
Живой настой из непримиримого сионизма. Покорно носит кличку «еврейского Пуришкевича». Лицо имеет бледное, глаза, уходящие в себя, – глаза фанатика, но на губах – неожиданно приятная улыбка. Хороший товарищ и скромный, порядочный человек.
С. Штерн
Единственный журналист среди коммерсантов, но не единственный коммерсант среди журналистов. Высокий господин с выбритым матовым лицом и наивно-внимательными близорукими глазами. Ходит по улице с торопливым и деловым видом. Но от него веет почему-то не дельцом, а дилетантом.
Зозуля
Тоже обиделся, что не заметил себя в прошлый раз.
На последнее место поставил себя потому, что скромен. Вообще, очень скромный, тихий, милый человек. Хочет быть вторым Чеховым, но, вероятно, будет первым Зозулей. Больше всего на свете любит: во-1) прекрасных женщин и во-2) хорошие рассказы. Женщин любит толстых, а рассказы тонкие.
Одесса, август 1913 г.
Улицы
Снимки, наброски и шаржи
Предисловие
У беллетриста Сергеева-Ценского есть великолепное сравнение: «у него было лицо – как широкая немощеная провинциальная улица». Над этим сравнением много смеялись.
Поэтому я поступлю как раз наоборот: буду искать не в лицах – улицы, а в каждой улице – лицо.
И – кто знает? – может быть, надо мною будут смеяться меньше…
Дерибасовская
Ее лицо я вижу только вечером и на рассвете. Днем – это пестрая, красивая, живая европейская улица с яркими нарядами, кричащим блеском витрин, улыбками женщин, автомобилями, афишами, дразнящим грохотом города и веселым солнцем юга.
Но вечером она другая. Настоящая. У нее особый, только ей свойственный запах. На ее скамьях, в тени деревьев, сидят особые люди. Они серьезны. Пугливо озираются. При встрече с знакомым принимают непринужденный вид, посвистывают или напевают… но это – так, для вида. И девушки с сумочками, питомицы Дерибасовской, понимают их и покорно ждут приглашения.
И в их грубых или равнодушных, заискивающих или грустных взглядах и чувствуется лицо Дерибасовской улицы.
Но еще ярче оно чувствуется на рассвете, когда по ее усталой влажной мостовой плетутся сонные дрожки с бледными проститутками, когда падают лошади на поворотах, а на мокрых от росы скамьях уже сидят какие-то странные не выспавшиеся люди с сырыми газетами в руках, и над всем этим одиноко высится милый единственный и странный тополь Дерибасовской улицы.
Ришельевская
Излюбленное место шестнадцатилетних флиртующих одесситов. От угла Успенской приблизительно до Полицейской. На правом, если стать лицом к театру, тротуаре.
Ежедневно от пяти часов вечера там ржущими и гогочущими стаями бродят рослые и франтоватые одесские ученики. Фуражки у них так изломаны, что походят больше на калошу, нежели на фуражку. Поясок обнимает не торс, а лопатки, причем пряжка приходится как раз на сердце. Брюки, конечно, по-модному – «колоколом».
Бродят они группами, плечо к плечу, курят, гудят, хохочут басом и острят на «популярном» жаргоне В. Хенкина.
Пушкинская
Хорошая улица! Вегетарианская: по ней еще не ходит трамвай.
Впрочем, в нескольких местах он ее пересекает, и там она вегетарианствует меньше.
По ней всегда ходит и ездит много новых людей. Это приезжие. Лица у них в большинстве случаев удивленные. В глазах – любопытство. Зато радостных лиц еще больше: это у едущих не с вокзала, а на вокзал.
Преображенская
Шум, грохот, рекламы, торговля, грязь. Будничная улица, но с претензиями. В ней есть что-то, напоминающее длинный, неугомонный, болтливый и заплетающийся одесский язык, который начинает с «аристократизма», а кончает базаром. Так и она. Начинается с «аристократического» садика и домов-дворцов, а кончается привозным базаром. И конечно, у базара вид как будто искреннее, чем у «дворцов».
Тираспольская
Трудовая, суетливая, «передаточная» улица. Непосредственно соединяет центр с Молдаванкой. Любимое место для прогулок веселых старичков и скучающих мужчин: по ней четыре раза в день проходят с работы и на работу сотни девушек из магазинов, конфексионов, контор, фабрик, мастерских.
Канатная
Узкая. Чуть хмурая. Какая-то прищуренная. Много солдат: казармы. Изменчивая, как все одесские улицы: в одной части строгая, чуть-чуть петербургская; в другой – сразу дряблеет. В первой части шляпы на головах сидят чинно. В другой же сами собой съезжают на затылок. Это вяжется со стилем.
Маразлиевская
По этой гуляют самоубийцы и влюбленные парочки. Первые – когда до «решительного момента», т. е. до спуска к морю, остается всего недели две, а вторые – когда весна еще в самом зачаточном состоянии и когда даже людные аллеи парка могут помешать возвышенным речам о том, что жизнь – «это сфинкс», душа человеческая – загадка и т. д. Для таких речей лучшей улицы в Одессе нет.
Приморская
Интересная, холодноватая, немного средневековая и немного грустная улица. Вечером и в сумерки она прекрасна и поэтична с висящими над ней мостами, с своей кривизной, бедным освещением и неподвижностью. Днем же буднична, немного даже казарменна, пыльна и загромождена бесконечными обозами, волами и красношеи-ми грудастыми «биндюжниками» с широко расстегнутыми воротами грубых рубах…
Б. Арнаутская
Улица бывших экстернов и старьевщиков. Бывшие экстерны едят «пшонки», по субботам толпятся около сионистской синагоги и усиленно читают газеты. А старьевщики ходят по дворам, осматривают вещи на свет и вздыхают. На этой улице масса озабоченных и каких-то немытых лиц.
М. Арнаутская
Еще хуже. Сначала какой-то ужас: груды фруктов, доски, кнуты, ящики, могильные плиты, каменные кресты. Запах пекарен, смолы, гнилых огурцов, тесноты и грязи. На тротуарах – полуголые грязные дети; у ворот и на ступеньках толстые, грязные отвратительные бабы и старухи. Все это неопрятно ест, пьет, хрипло ругается, шевелится, копошится, ходит. Зато дальше – лучше, хотя отпечаток первой половины не совсем утрачивается.
Херсонская
Университет и студенты. Студенты и университет. Радости не доставляют ни тот, ни другой. На Херсонской студенты почему-то скучнее, чем на других улицах. Да и улица сама по себе не веселит. В ней чувствуется что-то сонное и сытое. Не оживляют ее ни трамвай, ни театр, ни библиотека, ни больница, ни университет, ни участок.
