Руслан Киреев - До свидания, Светополь!: Повести
Шофер дал ему трёшницу. Бодро направился он в магазин, но возле старухи с гвоздиками, которая все так же озиралась по сторонам, остановился. Наскрёб в кармане мелочь, что аккуратно, копейка в копейку, сдал Сапатов, купил букетик. Когда продавщица заботливо упаковала ему коробку с куклой, протянул цветы.
— А это вам. От благодарного покупателя.
Аж зарделась вся.
— Почему… мне?
— Как самому очаровательному работнику прилавка.
Она не решалась взять, и он мягко вложил букетик в её податливую руку.
— Большое спасибо! — пролепетала она. Глаза её светились. — Приходите ещё.
— Непременно! — пообещал Сомов. — За обезьяной.
Коробку с куклой шофер бережно положил на заднее сиденье. По дороге разговорились. В парке не работал ещё и года — только демобилизовался прошлой осенью.
— А как директор? — спросил Сомов. — Ведищев?
Женя пожал плечами. Простодушная улыбка высветила крепкие зубы.
— Наше дело какое, дядя Паша? Взял путёвку — и айда! Чем дальше от начальства, тем с–спокойнее.
— Но от завгара, скажем, далеко не спрячешься, — не удержался Сомов. — От Индустрии Федоровны. Как она?
— Индустрия Федоровна ничего. Строгая, но ничего. Вчера меня из парка не выпускала. Фонтанная…
Сомов встрепенулся.
— Да–да. Вон к тому дому.
Попросил заехать за ним, если можно, через час. Женя пообещал. С трудом вылез Сомов из машины.
— Дядя Паша! — окликнул шофер. — А куклу‑то?
11С недобрым предчувствием, отдыхая на каждой ступеньке, карабкался на второй этаж. И — не обманулся: Шагалов оказался дома. С шумным радушием, подавив удивление, приветствовал нежданного гостя. Спохватился, скорбь изобразил.
— Самые искренние соболезнования, Павел Филиппович! К сожалению, не мог быть на похоронах, процесс. Восемнадцать свидетелей, три дня заседали. Хищение на трикотажной фабрике. Не слыхали? Громкое дело. А Нюра больна, — упал вдруг голос. — Где‑то простыть умудрилась. Это в августе‑то!
— Да, жарко, — согласился Сомов. Пот бежал по лицу. Вынул носовой платок — не платок, а какую‑то грязную тряпицу, скомкал незаметно.
— Я и дома сегодня поэтому, — то ли объяснял, то ли оправдывался Шагалов. — С внучкой занимаюсь. Вы ведь знаете, Мая у нас.
Сомов вытирал скомканным платком лоб.
— Знаю.
— Жена больна, так что я на вахте. Но официально… — поднял он палец. — Официально — на объектах. День юрисконсульства. — На нем была пижама. — Проходите! — закончил он громко.
Сомов искал глазами, куда бы сунуть палку. Шагалов взял её, поставил в угол. За коробкой потянулся.
— Нет. Это не надо.
Адвокат прищурился, соображая.
— Подарок внучке? Ох уж эти деды! Избалуем мы её.
Сомов не спорил. Вот только в голове не укладывалось, что этот моложавый джентльмен — такой же, как он, дед Маи.
Отдышавшись, направился в комнату. Ему очень не хватало палки. Да и коробка мешала…
На пороге остановился — в нос шибанул едкий запах лака для ногтей. Но ничего… Ничего. Вот и Света, Галочкина сестра.
— Здравствуй, Света.
Вежливо и равнодушно ответив ему, Света исчезла в другой комнате, а на смену ей вышла мама. Мать двух взрослых дочерей, она вполне сошла бы за их старшую сестру.
— Павел Филиппович! Какой молодец, что зашли! — На ней горели оранжевые брюки. — Все собирались проведать вас, но разве вырвешься тут! — Совсем близко подошла, ласково в глаза заглянула. — Какая ужасная смерть! Хотя бы болел человек.
— Зачем? — спросил, садясь, Сомов. Стул стоял у самой стены, и, должно быть, поэтому ему казалось, будто он, незваный проситель, ждёт в приёмной своей очереди.
Нюра сокрушалась, что не была на похоронах: простыла неизвестно где, температура тридцать восемь, антибиотиками сбили; потом, сострадательно проникая в него взглядом, принялась расспрашивать о здоровье. «Скоро уж, скоро», — мысленно, с усмешкой ответил Сомов, а вслух другое говорил, вежливое и пустое. С тревогой гадал, где же Мая, почему даже голоска не слыхать. Но в тот момент, когда, потеряв терпение, решился спросить, она бесшумно появилась на пороге. Замолчав, все трое смотрели на девочку. Конечно, Сомов ждал, что она вырастет за эти месяцы, но так…
— Ну–у, — протянула Нюра. — Поздоровайся с дедушкой.
Молчание.
— Не узнает. Большой все‑таки срок для такой крошки. А так она помнит вас. Увидит у кого игрушку на улице, и сразу: деда Паша купит. Вы ведь баловали её.
Заговорить и задобрить норовила, отвлечь от внучки. Пусть! Ни эта нарядная женщина, ни её муж не занимали сейчас Сомова. Он смотрел на Маю, а она — на него, пристально и серьёзно.
— Деда Паша в больнице, — выговорила негромко.
Помнит! Не забыла! Он так по–детски (или по–стариковски) обрадовался этому… Но вот какое странное ощущение возникло вдруг: будто дед Паша — вовсе не он, а какой‑то другой дед, румяный, с пышными усами. На картинках таких рисуют и показывают в кино… Невольно позавидовал Сомов этому доброму деду, который сейчас в больнице, но скоро вернётся, и внучка бросится ему на шею.
— Ты знаешь, что у меня здесь? — И сам неприятно удивился, как продребезжал его голос.
На коробку перевела Мая взгляд:
— Не знаю.
— А ты подумай.
Мая подумала и повторила:
— Не знаю.
— Тогда давай посмотрим, — предложил Сомов, и она согласилась:
— Давай.
От этого «давай» живее забилось сердце. Но тут же сообразил, что «вы» ещё не существует для неё.
Долго возился с бечёвкой — ослабшие пальцы дрожали, потом — с прозрачной липкой лентой, которой девушка заботливо обклеила все. Только не вздумали бы помогать ему…
— Ну! — И торжественно извлёк куклу.
Мая так и впилась в неё глазами.
— Это тебе, — объяснила Нюра. — Скажи дедушке спасибо.
Девочка сосредоточенно посмотрела на неё, затем на Сомова перевела взгляд, и он подтвердил движением век: да, тебе. Лишь после этого она нерешительно взяла куклу. Пристроившись на ковре у пианино, жадно рассматривала, качала, заставляя произносить жалобное «ма–ма», опасливо трогала пальчиком закрывающиеся глаза.
— Нюра, мы ждём, — значительно напомнил Шагалов. И — Сомову: — По махонькой? Не возражаете?
— Я не пью, — сказал Сомов.
Шагалов поморщился.
— Для аппетита. Под судачок. А?
Сомов вспомнил, что не завтракал.
— Я сыт. Спасибо.
А сам все смотрел на Маю. Стоя на коленях, она деловито раздевала куклу. Что‑то слишком смирной была она. Раньше, хоть и говорить толком не умела, трещала без умолку и, как мячик, каталась по квартире. Он спросил:
— О бабе Любе соскучилась?
Мая встрепенулась. Баба Люба? Где? Когда? Не верила ему, потому что один раз он уже обманул, выдав себя за деда Пашу. Но на всякий случай покосилась на дверь.
Нюра успокоила её:
— Баба Люба придёт вечером.
Но девочка продолжала беспокойно смотреть на взрослых. Даже о кукле забыла… Прилив благодарной нежности к жене ощутил Сомов, а когда Нюра пожаловалась на бессонную ночь — трижды пришлось вставать к Мае, — улыбнулся про себя: сколько таких ночей было у Любы!
— Это с непривычки, — заметил он.
Нюра шевельнула бровями.
— Каждому своё. — И растолковала, опасаясь: вдруг не поймёт. — Одни физически помогают, другие — материально.
Что она имеет в виду? Те несколько платьиц, которые они с помпой преподнесли Мае? Но разве Люба не покупает? Может быть, не такие роскошные, потому что весь её доход теперь — его пенсия, но из‑за кого, как не из‑за внучки, оставила работу. Оскорбительным для его жены было это разделение на «физическую помощь» — помощь собственными руками, и иную, ради которой не надо гнуть спину. Насмешливым взглядом окинул холеное тело юной бабушки.
— Ваша помощь не слишком сказывается на вас.
Она вскинула головку.
— Женщина всегда должна оставаться женщиной. В любом возрасте и при любых обстоятельствах. Обабиться легко…
По Любе хлестает. Обабилась… Опустилась… Не посторонними были эти слова — сколько раз сам в ярости бросал их в лицо Любе! В те горячие минуты они казались ему справедливыми, но сейчас, в устах чужой и красивой женщины, чудовищным звучали наветом. Сомов улыбался. Он не имеет права срываться, он должен ответить достойно и убедительно. Любиного мизинца не стоит эта чистенькая дамочка! Разве способна она отмахать за воскресенье ворох соседского белья, чтобы заработать лишний рубль? А Люба это делала в их трудные годы, и ни разу ни словом не попрекнула его. Стирала… Драила полы у профессорши… Он скитался по больницам, получая крохотную, тогда ещё невоенную пенсию, а она тянула дом, и длилось это порой месяцами. Как смеет эта расфранчённая кукла судить её?
— Что вы считаете — обабилась? — Он внимательно следил за своим голосом. — Когда женщина сама стирает грязные пелёнки? Или когда ходит за чахоточным мужем?
