Иван Гавриленко - Меж колосьев и трав
ЗАЗИМОК
Утром Гажулла ходил проверить, можно ли пахать: весь сентябрь лило, как из ведра, и хотя с уборкой управились рано, с зябью дело подвигалось туго. Когда зарядили дожди, все соседние бригады одна за другой перебрались поближе к жилью, и только Гажулла, в тайной надежде на то, что ему все-таки удастся вспахать положенное, все тянул да тянул с переездом и дождался-таки своего. В октябре наступила хорошая погода: ночью вызвездило небо, и скошенные поля под прозрачным воздухом легли просторно золотисто-грустными полосами. Начались светлые, спокойно-ясные дни. В такие дни хорошо возить нарубленную для хозяйственных нужд талу, чувствуя при этом едва ощутимое тепло все более холодающей погоды и упругую гибкость тоже нахолодавшей лозы. В деревне теперь затишье, и, пользуясь этим, учатся летать гуси.
Мужчины постарше, праздные от схлынувшей работы, сходятся к кузнице и сидят там, вдыхая запах горящего угля, смоченного водой. На реке настывает лед, и кто-то одиноко в середине разогретого слабым солнышком дня все тюкает и тюкает топором, починяя забор или выполняя еще какую-нибудь неспешную работу, все лето откладываемую на потом.
Эх, хорошо теперь в деревне. И если бы не зябь…
Вид поля показался Гажулле сносным для пахоты, и, идя назад, он залюбовался перелесками, из которых уже ушло лето: деревья пышно — фейерверком багряных и желтых листьев — прощались с теплом.
— Ну, как? — спросил Гажулла, проходя мимо трактора Вальки. Она, ладная, щегольски одетая в капроновую куртку, делавшую ее широкой в плечах, что-то крикнула непонятное в ответ. Нравилась Гажулле эта девчонка, присланная из техникума на практику, за ее ровный и покладистый характер, серьезное отношение к делу, Гажулла как-то починил ей разносившиеся сапоги, вставил в тракторе вместо разбитого стекла фанерку — при его характере большего прилюдно он не сделал бы и для родной дочери.
Самсонова Гажулла нашел озадаченно чешущим затылок и пинающим плужные распорки ногой.
— Ты чего? — заранее догадываясь, спросил Гажулла. — Камень?
— Камень.
— Эх, ты! — вздохнул Гажулла. — Говорил же я тебе…
Он обошел вокруг плуга, трогая пальцами покореженные укосины, с досады сплюнул под ноги.
— Ладно, чего на него смотреть. Ему теперь одна дорога — в переплавку. Ты лучше плуг Кузнянного посмотри, им пахать будешь.
Заправив бак своего трактора горючим, переделав всю другую нехитрую ежеутреннюю работу, Гажулла поплелся к вагончику завтракать.
— Посмотрел? — спросил он, проходя мимо самсоновского трактора, и вздрогнул: две фигуры — Самсонова и Вальки — резко отпрянули друг от друга, словно застигнутые врасплох. Целовались они, что ли?
Увиденное расстроило Гажуллу. То, что он увидел, он знал, рано или поздно все равно произойдет с Валькой. Но чтобы Самсонов… Этого он себе представить не мог.
Самсонов был свой, деревенский. Гажулле он помнился еще послевоенным курносым мальчишкой, цепким и въедливым, как репей: Анисим Самсонов не вернулся с войны, все жалели мальчишку, подбирали ему работу полегче, избаловали, вот он и вырос такой.
Лет восемнадцати Самсонов надолго куда-то уезжал, вернувшись, много пил, а потом нанялся строить с тремя приезжими плотниками магазин в соседнем селе.
Между тем Дмитриевна, мать Самсонова, некогда известная на весь район доярка, стала совсем плоха и несколько раз передавала через людей, чтобы сын приехал поберечь ее. Но тому все как раз было некогда — ездил на станцию за лесом. Дмитриевна слегла и вскоре померла без него. Рассказывали: услышав эту весть, бешено гнал Самсонов грузовик со станции, но на похороны успел только к тому времени, когда уже вырос на кладбище желтый песчаный холмик. Самсонов пал на него и долго плакал, вызвав пересуды баб. После смерти матери он остепенился, устроился на работу в колхоз, но Гажулла как-то не доверял ему. За легкой общительностью того чудилось ему стремление переложить что потяжелее на плечи тех, кто рядом, а этого Гажулла не прощал: сам с детства честно тянул выпадающую на его долю лямку и от других требовал того же.
Впрочем, до сих пор он молчаливо сносил Самсонова, и вот теперь… «Поговорить с ней, что ли? — подумал он о Вальке. — Сгорит ведь, как бабочка на огне».
За завтраком Гажулла незаметно следил за Самсоновым: высокий, в потертых штанах и ботинках, заколодевших от давнего неухода, тот выглядел все-таки красивым. Хотя жесткость даже и во внешнем облике проглядывалась достаточно. Такие вот почему-то больше всего и нравятся женщинам. Разве другим был Прохор Зыков, к которому когда-то ушла первая жена Гажуллы Александра?..
Сразу после того, как организовали колхоз, рядом с пожаркой выросло небольшое строение. Одно время в нем располагалась изба-читальня, потом склад. И многое там странно мешалось и соседствовало: разрезная красноармейская винтовка и мешки с мукой, пыльная гармонь с цветистыми мехами и сотовые рамки на стенах, детали разобранного радиоприемника и полосатые арбузы в углу. Крепко вошло все это в память Гажуллы, помнилось и в войну и после войны. Там работала Александра как раз в то время, когда ушла от него к Прохору. И знал ведь, что не уживется она с Прохором, бросит он ее, как это и вышло впоследствии, но смолчал. Так, может, хоть сейчас сказать все этой девчонке?
Отец Гажуллы когда-то учил сына:
— Ты, сынок, бабу не жалей — у ней три души. Одну выбьешь — а у ней еще две, две выбьешь — а у ней еще одна. Бабу жалеть нечего, себе дороже обойдется.
А Гажулла все-таки жалел: верил в великую справедливость добра. Один только раз отступился от этой веры, да и то себе во вред. Вторая жена, Стеша, досталась ему тихая, работящая. Гажулле помнилось, как в готовности разбить вставшую между ними стену его неласковости, бросалась она выполнять каждое его слово. А он только молчал да неуклюже прятал глаза, в которых не было главного — внимания к ней. От невнимания, как теперь ему казалось, она и ушла из жизни раньше времени: весной сорок третьего в одночасье скосил тиф и жену, и сына Гажуллы. А он был тогда совсем не далеко от них — на станции, отпущенный на время по ранению домой. Но началась весна, рухнули дороги, и он вынужден был вернуться с полпути.
А уж кого и любить-то было, как не Стешу — тихую, ласковую.
И кто виноват во всем? Прохор? Александра? А может быть, он сам… «Нет, поговорить надо с Валькой, обязательно поговорить», — решил он.
— Ты бы сходил проверил плуг Кузнянного, — сказал он Самсонову. — Не видал ведь ты его еще.
— Ладно, — ответил миролюбиво тот, — схожу.
— Когда? Времени-то уже сколько!
— Сейчас и посмотрю.
Вслед за Самсоновым пугливо поднялась и Валька.
— А ты куда? — попробовал остановить ее Гажулла.
— Пойду я, — неопределенно ответила она.
«Боится, — решил Гажулла. — За него боится. Значит, далеко зашло».
На краю поля Самсонов возился с плугом.
— Слышь, Николай, — сказал ему Гажулла, — что я тебе скажу… Оставил бы ты девку в покое. Не по себе дерево рубишь. Ты посмотри на себя!
Самсонов только насмешливо улыбнулся, закручивая гайку.
— А ты ей кто, отец?
— Брось, Николай… Я по-серьезному.
— И я тоже!
Ближе к полудню, на дальнем загоне остановил трактор Гажуллы председатель.
— Что ж пашешь ты так, Федор Матвеевич? — сказал председатель, разминая в руках комок земли. — Мало напахал!
— Да дожди мешают, — оправдался Гажулла. — И людей нет. Кравцов заболел, Кузнянного в армию призвали, Ивасюк в институт поступает. Самому вот за рычаги пришлось сесть.
Председатель выглядел неважно: даже в голосе чувствовалась усталость, а под глазами от пыли и постоянного недосыпания залегли темные тени.
В последнее время колхозу не везло с председателями: то неумехи, то склонные к выпивке попадались, а предпоследний и не пил, и дело как будто знал, а толку все равно не получалось. Он цели, назначенной, им самим себе, никак достигнуть не мог: побежит куда-нибудь, да на полдороге и свернет, и так весь день бегает — никак до места добежать не может.
А Григорий Иванович ничего, старался, да, видно, нелегко ему приходилось…
— Вы бы прислали на помощь кого, — попросил Гажулла.
— А кого? Сам знаешь, некого.
— Да хоть механика пришлите, — рассердился Гажулла. — Избаловался он у вас совсем.
— Ладно, пришлю…
Председатель чего-то тянул, что-то расстраивало и мучало его.
— Федор Матвеевич… А ведь я к тебе с просьбой. Выйди ты как-нибудь из положения. Нельзя нам нынче без зяби оставаться, никак нельзя.
— Да я что, — удивился Гажулла. — Все, что от меня зависит…
— Вот и хорошо. За ребятами тут присмотри, — обрадовался председатель. — А механика я тебе пришлю. Завтра же и пришлю.
«Чудак ты, Григорий Иванович, — «присмотри», — глядя вслед уходящему газику; думал Гажулла. — Неужто и ты, как прежние? Да нет, вроде не такой…»