Георгий Черчесов - Прикосновение
Зная, как сложны взаимоотношения Тотикоевых с аульчанами, Зина просто сказала:
— Главное не в том, где жить. Главное — вам нельзя сторониться людей. Жаловаться на судьбу для вас все равно что самим себе рыть могилу. Душа очерствеет — пропадете. И сами счастья не увидите, и детям в тягость будет жизнь. Так что вам одна дорога — к людям…
Они чувствовали, что им не жить друг без друга, но как сделать так, чтобы их судьбы соединились, им не было ясно…
Глава четвертая
…Тузар делами старался показать, что по достоинству оценил благородство аульчан. Зиу[2] ли объявляли или беда у кого-нибудь случилась — он был среди первых, появлявшихся на месте сбора. Что правда, то правда, дел у него было много, а помощник один: Агубе. Приходилось им рассчитывать только на свои силы. Надо было все успеть к приходу зимы. Редкий день Тузар находился дома — его невысокая плечистая фигура вечно маячила или на маленьком клочке земли, которую им оставили взамен огромных пашен, или в лесу, откуда доносился беспрестанный перестук топоров… Он был так загружен, что, казалось, совсем забыл: ему уже перевалило за тридцать и пора жениться. И мысль о том, чтобы перебраться на равнину, не покидала его.
Впервые женщины тотикоевской фамилии осмелились заговорить. Да еще как! Визг и крик стояли на весь дом. Испугавшиеся дети заплакали. Заводилой среди женщин выступала мать Агубе — Кябахан.
— Не нужна нам земля в долине! — размахивала она руками перед носом Тузара. — Не нужна! Ничего не нужно нам!
Громкий хор женских голосов поддержал Кябахан:
— Нас — в долину?! Не выйдет!
— Тузар, не смей заикаться об этом. Проклянем тебя!
— Мужья не простят такого позора!
Тузар растерянно переводил взгляд с одного лица на другое, все больше и больше изумляясь тому, как вмиг неузнаваемы стали всегда такие покорные, безмолвные невестки и сестры.
— Они, они виноваты во всех наших бедах, — орали женщины.
— При живых мужьях сделали нас вдовами…
— И зачем я родилась на свет?! — запричитала жена Батырбека, вырывая из головы волосы…
И вот уже все зарыдали, заплакали, вторя ей…
Агубе поглядел на растерянного Тузара и, поняв, что дядя не сделает попытки усмирить женщин, шагнул вперед, сипло, ломающимся баском закричал:
— Как вы ведете себя, женщины?! Позор на вашу голову! Перестаньте!..
— А ты не успокаивай нас, ты не старший в доме!
— Молоко матери еще не обсохло на твоих губах!
— Вози учительницу из аула в аул, на нее и кричи…
— А здесь помалкивай!..
— С убийцами рядом работать не будем! — сказала, как отрезала, Кябахан.
— Почему вы их называете убийцами? — рассердился Агубе. — Они же не мстят нам…
— Как ты смеешь так говорить, сын? — обрушилась на него Кябахан. — Не они ли уготовили нам голодную смерть?!
— Не их ли школа расположилась в нашем кирпичном доме, а мы ютимся в этой конуре?! — поддержала ее другая женщина.
— Молчи, Агубе, молчи… Будь ты настоящим мужчиной, ты бы давно уже наших оскорбителей проучил…
Под их дружным натиском Агубе отступил за спину Тузара… А женщины вновь набросились на старшего:
— Даже разговоров не заводи о переселении…
— Потребуй назад нашу землю!..
— И дом! И дом тоже!..
— Тише!!! — раздался гневный крик: — Тише!!!
На пороге стояла восьмидесятитрехлетняя Фуза. Грузная, с больными ногами, с подрагивающей в нервном тике головой, она редко покидала свою угловую комнатку. Отчаянный гвалт заставил ее подняться с кровати… Женщины враз умолкли…
— Почему я слышу громкий голос невесток? Кто разрешил вам кричать в нашем хадзаре? Или это уже не дом Тотикоевых? Или вы не осетинки? Почему такой крик устроили?
— Не хотим в долину, — пояснила Кябахан, голос у нее был привычно покорный…
— И это не ваше дело! — грубо оборвала ее Фуза. — С каких пор женщины стали вмешиваться в мужские дела?
— Время теперь другое, — подал кто-то несмело свой голосок.
— Это там, на равнине, другое время, — возразила Фуза. — За порогом этого дома другое время… А здесь все будет так, как решит старший. — И обратилась к Тузару: — Как ты считаешь нужным поступить, так и действуй… Никого из этих крикливых сорок не слушай. Ты здесь старший — тебе и отвечать перед братьями за всех Тотикоевых… А вы, женщины, марш отсюда. Чтоб каждая занималась своим делом! Собраний в тотикоевском доме не было и не будет.
Женщины покорно разошлись. Кябахан, почтительно взяв под руку Фузу, отвела ее в угловую комнатку. Тузар посмотрел на Агубе.
— Будем подавать заявление о переселении? — спросил нетерпеливо Агубе.
— Надо подумать, — уклончиво произнес Тузар. — Видишь, как они настроены?
— Но это же неверно! — горячо говорил Агубе. — Неверно! Если бы Тотикоевы взяли верх, разве они так повели бы себя? Представь Батырбека на месте Тотырбека. Да он бы уже половину людей расстрелял. И без суда. Вытаскивал бы браунинг из кобуры и стрелял… Вспомни, как всех непокорных мужчин повел на речку расстреливать… А Тотырбек? Дом да землю забрал.
Тузар долго слушал племянника, но так ничего и не ответил ему…
* * *…Ночью в ворота бывшего дома Тотикоевых осторожно постучались. Никто не вышел, и стук стал более настойчивым, что и всполошило собак. Тузар проснулся, подивился, кому это приспичило ночью рваться в школу, вышел из хадзара, приблизился к воротам.
— Открой, — тихо произнес голос, и Тузар узнал Мамсыра.
— Ты? — изумился Тузар.
— Мы, — ответил вместо него Махарбек.
Да, это были они, братья Тузара, возвратившиеся домой. Он распахнул калитку, обнял каждого из них, громко выкрикивая их имена:
— Махарбек! Васо! Дабе! Мамсыр! Салам!
Васо сердито прервал его:
— Тише! Не буди людей.
Тузар повел их в дом. Махарбек внезапно остановился, сердито спросил:
— Ты куда ведешь нас? Прятать вздумал? Нет, шутишь, мы не тайно прибыли…
— Отпустили нас, отпустили, — радостно провозгласил Мамсыр.
— Чего ж заставляли молчать? — упрекнул Тузар братьев.
— А чего шуметь? — назидательно произнес Махарбек: — Прибыли не с кувда[3]. И не верхом, как полагается джигиту…
— Чтоб людям не показаться в таком виде, полдня таились в лесу, — показал на нависшую над аулом гору Дабе.
— А теперь веди в лучшую комнату, зажигай свет и накрывай столы, — объявил Махарбек. — Пусть все знают, что Тотикоевы возвратились домой! Эй, кто есть в доме? Вставайте! — он направился к веранде.
— Погоди, Махарбек, — встал у него на пути Тузар. — Нам не сюда.
Братья окружили его, молча ждали объяснения.
— Этот дом уже не принадлежит нам, — сказал Тузар. — Теперь здесь школа.
— Школа?! — зарычал Салам. — Кто так решил?!
— Тотырбек, — пояснил Тузар…
— Почему не сказал нам, когда приходил на свиданье? — спросил Дабе.
— Не хотел огорчать, — оправдывался Тузар.
— Что еще у нас отняли? — глухо произнес Махарбек.
— Оставили клочок земли, одну лошадь и плуг…
— И все?! — опять закричал Салам.
— Не горячись, брат, — сурово прервал его Махарбек и вздохнул: — Все наши живы-здоровы?
— Как будто так.
Они еще постояли, помолчали…
— Вот как выглядит наше возвращение, — горька произнес Васо.
— Жить среди тех, кто помнит, кем мы были, будет еще горше, — вздохнул Махарбек и строго приказал: — Без моего согласия чтоб никаких выходок и угроз никому! Понятно? Смотрите у меня. Мне мало осталось жить, хочу жить в мире со всеми… А сейчас пошли. Куда нам идти, Тузар?
…Мелькали скалы, деревья, повороты… Лошадь похрапывала от быстрого бега. Но Агубе не мог иначе, все подгонял и подгонял ее, выжимая из нее последние силы. Скорее! Скорее в Хохкау… Просыпалось солнце, таяла ночная темень… Агубе пришпорил пятками ходившие ходуном от быстрой скачки бока лошади. Скорее!.. Он негодовал: надо же, именно в день, когда возвратились домой отец и дяди, он оказался вдали от хадзара! Четыре года назад хохкауцы договорились объединить своих овец в одну отару, справедливо рассудив, что каждая семья выгадывает, если поочередно будет водить общую отару по горным пастбищам. И именно вчера Дахцыко передал Агубе овец. С той минуты, как еще до рассвета его разбудил прискакавший за двоюродным братом Захар, десятилетний сын Васо, и прокричал ему, сонному, в самое ухо: «Махарбек возвратился!» — Агубе весь пылал одним желанием: поскорее увидеть отца. И лошади приходится убыстрять ход, отдуваться. Молодого горца не смущало то, что он оставил с отарой десятилетнего мальчугана. Он убежден был, что ничего не должно случиться в такой день. Агубе бы только увидеть отца — и он опять возвратится в горы.
