KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Советская классическая проза » Эдуард Корпачев - Стая воспоминаний

Эдуард Корпачев - Стая воспоминаний

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Эдуард Корпачев, "Стая воспоминаний" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

— Поди позвени, — настаивал меж тем Лунцов. — Ты хорошо продумал легенду? Короче. Заночевал у меня, а позвонить не мог, потому что у меня нету телефона, а главнее: ты почувствовал себя неважно. Именно на это упор: почувствовал себя неважно. А для оправдания покажешь жене медицинскую справочку. Наш терапевт из медчасти — почти приятель мне, такую справочку черкнет, если надо. Бюллетень, конечно, ты не получишь, потому что здоров и весел, а справочку, если во имя святой лжи… Короче! — поторопил он.

И Штокосов отправился, делая замысловатые зигзаги меж столами и кульманами, к телефону, думая о том, что грешника всегда опекают боги, то есть наши лучшие друзья.

— Ты? — как-то странно, с каким-то злорадным смешком, что ли, спросила у него тихим голосом жена, подошедшая к телефону где-то там, в Москве, в одной из бывших деревень, ставших современной, растущей на глазах, многоэтажной Москвой, очередным городком, микрорайоном мегалополиса. — Ты жив, здоров, спокоен?

Он понимал: ей нельзя там, в конторе, затевать истерику, исходить криком, браниться, сыпать извечными клишированными женскими проклятиями. И потому так ровна интонация, потому столь тривиальны ее вопросы. Ему опять почудилось, что там, в другом конце мегалополиса, открыто посмеиваются.

Но там, оказывается, плакали.

— Я так и знала, что ты у Лунцова. Да, я знала, что у Лунцова и что если не позвонили — то тебе плохо. Как же, оберегали меня, чтоб я могла уснуть ночью. Уснешь? Боже, но как хотя бы теперь? Это может быть очень плохим симптомом… знаешь, предынфарктное состояние… Сходи к врачу! И займи у кого-нибудь, поешь. Ты же без рубля сегодня. И вчера, конечно, без обеда…

Этот мегалополис, этот город, давно превратившийся в созвездие городов, образующих необозримую Москву, в эти мгновения вел самые разные разговоры по телефону, и тонкие провода разносили в эти мгновения деловые сообщения из учреждений или лепет арбатских старушек, уже с утра болеющих скукой жизни, и голоса просили, требовали, настаивали, умоляли, диктовали, врачевали, возбуждали, сеяли панику; и кто-то юный, косноязычный от первого счастья, кричал петушком из телефонной будки той девочке, которая отвечала ему мурлыканием каким-то; а некто древний, давно живущий мыслями средь тех былых друзей, кого уж нет в Москве и никогда не будет, стойко добивался похоронить ту, которая уже не слышит телефонной трели, на московском погосте, именно на московском, а не на загородном погосте, потому что Антонина Андреевна всю жизнь прожила в Москве и должна лежать в московской земле, крестиком ли гранитным или стелой мраморной оставаясь находиться в Москве, в своих исконных пределах; а некий мужчина тридцати лет, считающий себя суперменом и психологом, некий Юра, отрекомендовываясь непременно Юрием Васильевичем, как и полагается солидному человеку, уважающему себя, в это время медленно, точно пересчитывая цифры семизначного богатства, набрал заветный номерок и, елейно справившись о здоровье некой мудрой Аллы Юлиановны, усталым голосом талантливого актера соврал о бессонной, проведенной за настольной лампой, за пишущей машинкой, за вторым вариантом кандидатской диссертации ночи, хотя ночь провел в объятиях горячей жены, в неистовой любви и в совместных с женою грезах о лучшей жизни, — бог знает о чем только не вела большая, как государство, Москва телефонные разговоры уже с утра, но именно в этот миг, когда Штокосов принялся звонить жене, подумав почему-то о великом количестве телефонных станций, бесчисленных телефонных аппаратах и триллионах телефонных звонков, именно в этот миг, когда он надеялся успокоить жену, наслушаться ее проклятий и обвинений, но вдруг различил доносимое сотами мембраны всхлипывание жены, то понял тотчас: сколько бы ни было в Москве людей, сколько бы ни носилось по подземным кабелям Москвы просьб и восклицаний, обещаний и признаний, а лишь всхлипывающий голосок жены способен так смутить его душу. Один-единственный голосок жены. Один-единственный голосок в не поддающейся никакому учету разноголосице московского утра. Кто еще в Москве всплакнет по тебе, вообразив, что с тобою ночью случилась беда? Горе вралю! Нет, Штокосов нисколько не думал отказываться от счастья, свалившегося на него неожиданно и все еще как бы гулявшего в крови и необычайно прибавлявшего сил, но все-таки теперь, после жениных слез, погасил улыбку победителя и твердой походочкой отправился в медицинскую часть, к терапевту Крушанцеву — хорошему знакомому Лунцова.

— Я друг Лунцова, — так и представился Штокосов моложавому, с очень тонкой, но морщинистой кожей лица врачу. — Я друг Лунцова, а друзья, стоит им лишь пожаловаться на головную боль, поступают как лучшие люди человечества: сразу отправляют к врачу.

Крушанцев, как показалось Штокосову, нахмурился при упоминании фамилии Лунцова и опустил голову. Штокосову этот жест врача, эта неприветливость подсказали: не так уж рад Крушанцев иметь честь быть приятелем Лунцова. Штокосова это покоробило, он уже готов был махнуть рукой на такого заносчивого приятеля своего лучшего друга Лунцова, но что-то удержало Штокосова в кабинете врача. Возможно, то обстоятельство, что Крушанцев несколько мгновений сидел все еще с опущенной головой и как будто скорбел — непонятно, по чему.

— Вы друг Лунцова? — наконец поднял Крушанцев благородное, несколько удлиненное, с нежной и все же морщинистой кожей лицо.

— Да! — с вызовом и торопливо ответил Штокосов. — Друг Лунцова и друг Журбахина! Так что… ожидайте: в свое время появится перед вами и наш общий друг Журбахин.

— Нет, зачем вы так? — вроде оробел Крушанцев. — Пусть не появляется подольше. Зачем вы так? Лучше бы вы все оставались живы-здоровы.

— Разумеется, — подхватил Штокосов, уже испытывая симпатию к врачу, показавшемуся поначалу снобом.

И пока его ощупывали, прослушивали, приставляя к области сердца металлический диск с двумя резиновыми трубочками, о чем-то сложном, потаенном доносившими врачу, воткнувшему в уши эти розовые трубочки, Штокосов все пытался поймать взгляд врача и не то чтобы выспросить о своем здоровье, на которое пока не жаловался, а уловить, отгадать, отчего же врач так хмуро встретил его, Штокосова, — приятеля своего приятеля. Но, зная по опыту, что иногда одновременно и благоволим к друзьям и недолюбливаем их, Штокосов решил, что Крушанцев нарочито хмурился, не желая показывать излишнего расположения к приятелю своего приятеля. Противоположность, двузначность чувств в одном и том же человеке, парадоксальные реакции…

Штокосов теперь следил за порханием металлического диска и опасался почему-то, чтобы руки врача, направляющие этот полет, это перемещение фонендоскопа, не угодили ему в лицо.

Как вдруг Крушанцев резко сел на кушетку, подернутую целлофаном, и грустно, словно ставя откровенный диагноз, проговорил:

— Вы честный человек, вижу, вижу. Нет, я не об этой мелочи, не об этом визите! Но вы честный и к тому же, надеюсь, джентльмен. Скажите: вы в самом деле закадычный друг Лунцова? Впрочем! — прервал он себя так же неожиданно, как и начал. — Впрочем, если придете навестить и завтра…

— Барахлит? — спокойно и даже почему-то с издевкой спросил Штокосов, потыкав себя пальцем в могучую грудь, в ту часть ее, которую все называют сердцем. «Хотя сердце… — тоже с необъяснимым спокойствием подумал он. — Сердце, между прочим, имеет четкие границы, а мы, неучи, не знаем этих границ, не знаем, что сердце вот здесь, поближе к грудине и чуть повыше, аорта же его почти возле шеи. А мы тычем куда-то в селезенку…»

— Все-таки зайдите завтра. Может быть… Мне видится… вы честный человек. Джентльмен. Друг Лунцова. Зайдите, зайдите.

— А справочку? — напомнил Штокосов, почему-то не опасаясь этого вторичного приглашения и заботясь лишь о том, чтобы выдали ему какую-то цидулку, которая в глазах жены будет индульгенцией. — Ну, а кому за сорок — какое же может быть неусталое сердце. Мы устаем, сердце в первую очередь устает… Ритм! Автобусы, метро, служба, а дома, дома! — И он, поймав заветный бумажный листок, взмахнул рукой — и справочка, как белый подранок, полетела на линолеум цвета летней травы.

«Действительно, — подумал он уже потом, вернувшись в контору, — ничто не страшно, если вкусил счастьица. Точно веришь в свое бессмертие. А может, сердце лишь сегодня шалит, а завтра… Да, вот почему Крушанцев попросил и завтра заглянуть. Простите, но завтра все будет в порядке. Сегодня я с этой индульгенцией пораньше домой. А завтра Крушанцев убедится: в меру изношенное сердце. С таким живут миллионы моих сверстников, повсюду на этом шарике. Завтра ничто не озадачит Крушанцева, если я пораньше домой и если женушка не взбесится…»

Так он и сказал своим насторожившимся приятелям, — а после работы, когда мчались открытой, надземной линией метро через Измайловский парк, через эту дивную, старую, темную и густую рощу, мимо встающих почти рядом с линией метро осиянными солнцем зданиями, он еще раз попытался объяснить, почему он не может разделить их компанию и спешит навстречу проклятьям.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*