Александр Шеллер-Михайлов - Милые бездельники
Онъ пожалъ руку отца и вышелъ.
Алексѣй Николаевичъ стоялъ съ какимъ-то потеряннымъ выраженіемъ лица: онъ еще разъ убѣдился, что онъ вовсе не зналъ своихъ собственныхъ дѣтей, что ему нужно поближе входить въ свою собственную семью.
— Экипажъ поданъ! — доложилъ лакей, прерывая эти мысли.
— Экипажъ? — съ недоумѣніемъ спросилъ Алексѣй Николаевичъ, точно сквозь сонъ.
— Ваше превосходительство въ засѣданіе хотѣли ѣхать, — пояснилъ лакей.
— Въ засѣданіе? — пробормоталъ про себя Алексѣй Николаевичъ, припоминая что-то. — Ахъ, да, сегодня общее собраніе въ обществѣ призрѣваемыхъ сиротъ… Да, да, надо ѣхать!
И онъ поѣхалъ рѣшать судьбы призрѣваемыхъ сиротъ, слушать отчеты о ихъ положеніи, подписывать протоколы и отчеты о суммахъ, расходуемыхъ на ихъ содержаніе.
IV
Барышни
Съ семействомъ Олениныхъ я познакомился давно и чисто случайно: мнѣ нужна была комната, и эта комната нашлась у нихъ.
— Это у насъ лишняя комната, — говорила мнѣ хозяйка квартиры, вводя меня въ отдаваемое въ наемъ помѣщеніе. — По правдѣ сказать, намъ не хотѣлось бы отдавать ее: Богъ знаетъ, на кого нападешь; но что же дѣлать, маленькія квартиры плохи, безъ всякихъ удобствъ. Впрочемъ, вы, кажется, человѣкъ скромный, я ужъ это по первому взгляду вижу, и потому васъ я готова впустить. У насъ, вѣдь, знаете, барышни, тоже перваго встрѣчнаго нельзя впустить.
Мы поговорили о цѣнѣ, и я переѣхалъ. Комната моя была большая, свѣтлая, и я былъ доволенъ. Я переѣхалъ въ субботу и, уставъ отъ поисковъ за комнатой, проспалъ до одиннадцати часовъ утра. Я, можетъ-быть, спалъ бы и еще дольше, если бы мейя не разбудили звуки фортепіано и пѣніе. За стѣной пѣли:
«Что такъ грустно глядишь на дорогу,
Въ сторонѣ отъ веселыхъ подругъ…»
Молодой женскій голосъ фальшивилъ на каждой нотѣ, а музыка на разстроенномъ дрянномъ фортепіано была еще хуже пѣнія. Куплеты поющейся пѣсни еще не успѣли кончиться, какъ я услыхалъ начало романса:
«Милый другъ, помолись за меня!»
— Пусти, ты опять врешь! — остановилъ пѣвицу другой женскій голосъ.
— Ну да, ты лучше споешь! — отозвалась пѣвица, прекращая пѣніе, но продолжая музыку.
— Сыграй: «Вотъ ѣдетъ тройка…»
Раздались фальшивые звуки новаго романса, и другой женскій голосъ запѣлъ новую пѣсню, перевирая и ноты, и слова.
— Ну, и наврала, и наврала! — говорила играющая женщина.
— А ты сама сфальшивила! — отозвалась ноющая женщина.
— Ужъ лучше не пой? Я вотъ вальсъ сейчасъ сыграю!
Начался вальсъ, подъ который, конечно, не могъ бы танцоватъ никто. Я услышалъ въ то же время женскіе шаги по комнатѣ и пѣніе вполголоса романса: «Не пой, красавица, при мнѣ».
— Ты сегодня, Маша, голубое платье въ клубъ надѣнешь? — спросилъ третій женскій голосъ, въ которомъ я узналъ голосъ хозяйки.
— Нѣтъ, въ бѣломъ поѣду, — отозвалась игравшая женщина и вмѣсто вальса начала наигрывать галопъ.
Барышня, распѣвавшая, ходя но комнатѣ, уже пѣла: «Не уѣзжай, голубчикъ мой!»
Я поднялся съ постели, позвалъ прислугу, чтобы она подавала самоваръ, одѣлся, умылся, сѣлъ пить чай, а музыка все продолжалась, пѣніе все не смолкало. Это начало разстраивать мои нервы. Прошло съ часъ, я рѣшился выйти и немного пройтись. Погулялъ, зашелъ къ одному изъ товарищей, пообѣдалъ, возвращаюсь домой, а музыка и пѣніе все продолжаются и все такъ же безпорядочно, такъ же безъ такту, безъ смысла, фальшиво, такъ же прерываютъ ихъ вопросы и разговоры:
— Маша, ты кушакъ голубой надѣнешь?
— Нѣтъ, вся въ бѣломъ буду.
— А я вся въ черномъ съ пунсовыми розами.
— Право, Катя, тебѣ не идутъ пунсовыя розы.
— Это ужъ мое дѣло.
И опять слышится: «Не уѣзжай, голубчикъ мой», «Ты скоро меня позабудешь», «Мы двѣ дѣвицы». Да будетъ ли этому когда-нибудь конецъ, вѣдь этакъ съ ума сойти можно!
Но вотъ раздается звонокъ, отворяются входныя двери, кто-то входитъ въ переднюю, раздѣвается, идетъ въ залъ.
— Варя, Варя! Вотъ мило, вотъ не ждали! — кричать барышни, переставая играть и пѣть.
Слышатся поцѣлуи и звонкіе, звонкіе голоса:
— Ну, какъ живете?
— Отлично, отлично!
— Не скучаете?
— У насъ офицеры бываютъ!
— Въ клубы ѣздите?
— Каждый день почти!
— Счастливицы!
— А ты? Душка, разсказывай!
— Пріѣхала на всю зиму къ тетѣ! Отпускать не хотѣли, а я взяла да и уѣхала. Еще бы! У насъ въ Захудаловомъ ни одного мужчины нѣтъ, все купцы да гарнизонные офицеры. Одинъ гвардеецъ на двадцать восемь дней въ отпускъ пріѣхалъ и тотъ чѣмъ-то такимъ боленъ, все больше въ меланхоліи находился; «я, говоритъ, теперь трупъ и все изъ-за женщинъ!» А какой душка, самъ блѣдный, исхудалый, ходить, опираясь на палку, и вздыхаетъ! Ну, а вы, — дѣлали себѣ наряды для баловъ?
— Какъ же, какъ же! Дѣлали, всего нашили! Нѣтъ, а ты вотъ скажи Катѣ: вѣдь ей не идутъ пунсовыя розы? Правда? А?
— Душка, душка, тебѣ нужно изъ васильковъ сдѣлать вѣнокъ!
— А я вотъ хочу пунсовыя розы надѣвать и надѣваю.
— Нѣтъ, а ты слышала новый вальсъ?
— Какой?
— А вотъ я тебѣ сыграю!
И опять началась музыка, прерываемая разговорами, началось пѣніе, обрываемое на полусловѣ восклицаніями, хохотомъ и поцѣлуями.
— Чай будете еще пить? — спросила меня вошедшая служанка. — Или кофе заварить?
— Что это у васъ всегда такой гамъ? — спросилъ я ее, не отвѣчая на ея вопросъ.
— Какой гамъ? — спросила она.
— Да вотъ это пѣніе, эта музыка, — отвѣтилъ я.
— Это барышни! Извѣстно, что-жъ имъ больше дѣлать, — отвѣтила она. — Вотъ вечеромъ притихнутъ, въ клубъ поѣдутъ.
И точно, въ восемь часовъ вечера въ квартирѣ воцарилась мертвая тишина: и барышни, и хозяйка квартиры, и ея мужъ уѣхали въ клубъ.
— Аннушка! — крикнулъ я служанкѣ.
Отвѣта не послѣдовало. Я крикнулъ еще — опять нѣтъ отвѣта. Я рѣшился пройти въ кухню, въ кухнѣ ни души. Походилъ я по пустой квартирѣ съ полчаса, вернулся въ свою комнату, пообождалъ немного и снова вошелъ въ кухню. Аннушка уже вернулась.
— А я васъ звалъ, звалъ, — сказалъ я. — Куда вы пропадали!
— На лѣстницѣ съ товарками сидѣла, — отвѣтила она. — Извѣстно, господъ нѣтъ, дѣлать нечего дома.
Она была какъ-будто смущена. Я взглянулъ на нее и увидалъ, что она старается заслонить солдатскій киверъ.
— Что это у васъ гости? — спросилъ я, улыбаясь.
Она потупилась и пробормотала:
— Знакомый-съ…
— Поставьте самоваръ! — сказалъ я съ невольнымъ смѣхомъ.
— Слушаю-съ!..
Черезъ четверть часа самоваръ былъ поданъ.
— Вы не говорите-съ хозяевамъ-то, — застѣнчиво сказала она.
— Чего? — спросилъ я.
— Да вотъ что у меня гости-съ, — пояснила Аннушка и лукаво улыбнулась. — Извѣстно-съ, дома никого нѣтъ, ну, и скучно одной-съ…
— Э, полноте, мнѣ-то что за дѣло! — сказалъ я.
— Тоже знаете, они все въ клубъ, да въ клубъ, ажно страшно всю ночь одной въ этакой квартирѣ… Вы не подумайте чего, онъ вѣдь на мнѣ жениться хочетъ!..
— Ну, и помогай вамъ Богъ! — проговорилъ я, смѣясь.
* * *И пошла моя жизнь по-новому въ этомъ новомъ помѣщеніи. Утромъ я выходилъ изъ себя отъ звуковъ музыки и пѣнія, вечеромъ я оставался въ гробовой тишинѣ, боясь войти въ кухню, чтобы не помѣшать tête-à-tête Аннушки и ея тѣлохранителя. Мало-по-малу, Аннушка начала цѣнить мою скромность и понемногу посвятила меня въ тайны квартирохозяевъ.
— Самого-то вы видѣли? — спрашивала она меня.
— Нѣтъ, не видалъ самого, — отвѣчалъ я, такъ какъ я дѣйствительно еще не имѣлъ удовольствія видѣть самого господина Оленина.
— Надворный совѣтникъ, а по виду слонъ, какъ есть слонъ, — говорила Аннушка. — Большенный, ноги, что твои бревна, толщина во какая, лапища, какъ у медвѣдя, ходитъ, точно ступа двигается, самъ сгорбится, пыхтитъ и таково грозно это смотритъ, что, ахъ ты, свѣты мои батюшки! А ничего-съ, онъ у насъ добрый, мухи не обидитъ! Ужъ очень на него насѣли! Ахъ, какъ насѣли, такъ это я и сказать не могу. И точно, шутки ли: жена, двѣ великовозрастныя дочери, сынъ въ гимназіи, дочь одна въ институтъ, всѣмъ это вынь да положь — и на ѣду, и на наряды, и на клубы, и на театры! Дѣлать никто ничего не дѣлаетъ, а всѣмъ ѣсть надо! Ну, и присмирѣешь тутъ!
— Такъ-таки ничего и не дѣлаютъ? — спросилъ я.
— Ни, ни, ни! — замотала отрицательно головой Аннушка. — Какъ есть барышни самаго деликатнаго сорта! Первое — танцуютъ хорошо, второе — поютъ, третье — музыкѣ обучены, — ну, гдѣ же имъ что-нибудь дѣлать? Ну, это поиграютъ, попоютъ, попляшутъ, глядишь — день и прошелъ! Жениховъ ловятъ. А гдѣ нонѣча женихи-то такіе, чтобы безъ денегъ взяли?
— А вонъ твой-то женихъ хочетъ тебя взять безъ денегъ, — сказалъ я, смѣясь.
— Ахъ-съ, какіе вы шутники, право-съ! — застыдилась Аннушка. — Мы слюбившись! Барышнямъ такъ гдѣ же! Онѣ это сейчасъ: «сдѣлайте предложеніе, какъ папаша и мамаша». А мы… Господь его знаетъ, какъ онъ и навязался мнѣ… Сустрѣлся мнѣ, сталъ ходить, тары да бары, хорошіе товары, да почемъ табачокъ… Все дѣло житейское… Ну, а теперь близокъ локоть да не укусишь… Хорошо, коли не обманетъ… Изъ себя-то ужъ очень онъ виденъ, вотъ и боязно…
